– Кирилл Владимирович, вы должны хорошо подумать, прежде чем будете принимать решение. Это очень опасно, – сказала девушка и нервно покрутила пуговицу на манжете.

Громов не помнил, что ответил. И что было опасно – тоже не помнил. Вздохнув, он кинул бутылку в стену и вернулся в свой угол на кровати, обхватив колени руками. Сильнее, чем выйти отсюда, хотелось только поесть. В животе неприятно урчало, а к вечеру будто стало прохладнее, и пришлось замотаться в одеяло, чтобы согреться. Очевидно, сегодня приёма пищи больше ждать не стоило, поэтому Громов решил отвлечься от голода и ещё раз осмотреть всё, что на данный момент имел.

В глаза бросился забытый стикер с шифром. Громов знал мало способов дешифровки. Цифры не были паролем к компьютеру – это он проверил с самого начала, но всё ещё могли содержать в себе указание на пароль. Кроме этого, больше всё равно ничего не было.

На дешифровку ушло ещё минут сорок, если не больше, и Громов прокрутил все возможные варианты в голове, кроме самого тупого и очевидного – каждая цифра могла означать букву в алфавите. Обернувшись к камере, он спокойно сказал, глядя в её неподвижное око:

– Мне нужен блокнот и ручка. И мусор заберите завтра.

Камера ответила молчанием, но Громов запретил себе думать о плохом. Его должны были услышать.

***

Ночь прошла очень беспокойно. В 23:00 выключили свет, и Громов, споткнувшись в темноте о стул, в абсолютной ярости добрался до кровати с зудящим пальцем. На злость было много причин: час назад он побрился, несмотря на то что геля для бритья в ванной так и не было, и теперь лицо саднило от острого лезвия. После он несколько часов кряду провертелся, ругая на чём свет стоит того, кто похитил и закрыл его здесь. Подумал о маме с отчимом: вряд ли они уже хватились его, но совсем скоро поймут, что их сын пропал. Представил в красках, как матери становится плохо от одной только новости об этом, и со стоном уткнулся носом в подушку.

В итоге заснуть получилось нескоро, а пробуждение вышло как по будильнику: в девять утра включили свет.

Абсолютно измождённый и уставший, с синяками под глазами и замёрзшими за ночь ногами Громов принял в 9:30 завтрак, а вместе с ним – блокнот, ручку, карандаш с ластиком на конце и два больших баллона с гелем для бритья.

– Спасибо, – буркнул он в камеру и плюхнулся на стул, уже в процессе принимаясь за еду. Кто-то сердобольный, видимо, понял, как сильно Громов проголодался, поэтому положил порцию побольше. В итоге он с удовольствием навернул яичницу с беконом, четыре бутерброда с маслом и сыром и тёплую овсяную кашу, а запил всё это ягодным компотом. Под тарелкой нашлась записка, на которой тем же почерком, что и на бумажке в тумбочке, была выведена просьба передать вечером через окошко пакет с мусором.

После завтрака Громов вернулся к вчерашней задаче – шифру. Сначала надо было по памяти выписать алфавит, а после – пронумеровать буквы. Казалось бы, на этом загадка решалась, но Громов столкнулся с ещё одной трудностью: цифры были написаны сплошным текстом, без пробелов, поэтому слово могло начинаться с АД или с Н. Из-за этого он потратил ещё минут десять, чтобы выписать все варианты, и только в одном начало что-то складываться.

– Нострадамус! – радостно выкрикнул он в пустой комнате, когда на шестой букве уже стало всё очевидно, и прокрутил победный круг на стуле. – О боже! Ну конечно, «Нострадамус»!

В апреле прошлого года Кирилл Громов стал посещать «Нострадамус» всё чаще и чаще. Давило, наверное, одиночество, перекликающееся с нежеланием заводить новые отношения. Он провёл последние три года за работой, не обращая внимания ни на одну симпатичную девушку рядом. Каждое утро брал из коробочки около кровати кольцо и надевал на безымянный палец, поэтому почти никому даже в голову не приходило проявить интерес и познакомиться. Тем единицам, кто на кольцо внимание не обращал, он давал от ворот поворот и в клубе, и на работе, и даже на улице.

На «Нострадамус» он наткнулся случайно, когда выбегал из машины за кофе в семь утра и увидел вывеску с большим магическим шаром, приковавшим взгляд на несколько секунд. Вспомнил о нём уже после, приехав домой, и решил на выходных съездить и посмотреть.

В первый раз Громов просидел в клубе до утра и после остался там на несколько месяцев. Не буквально: на работу ходил, с друзьями общался, но ноги сами тянули в «Нострадамус», особенно когда на душе было паршиво и хотелось просто перестать быть собой на вечер.

В апреле же стало особенно тоскливо, и Громов приходил в клуб почти каждый день. Сидел за барной стойкой и даже особо ни на кого не смотрел – только потягивал виски с колой и иногда болтал с барменом.

В один ветреный холодный вечер он пришёл в совсем уж плохом настроении и полчаса изливал душу Максу – добродушному бармену с отличным чувством юмора.

– Забей, у всех есть месяцы, когда работа не прёт. Сейчас и погода не очень, и люди все какие-то унылые, – поддерживал он, мешая в стакане ингредиенты для Голубой лагуны, которую только что заказали.

– Так самое время, чтобы идти ко мне! – хмыкнул Громов и залпом допил содержимое стакана. – Грёбаный кризис. Ни у кого нет лишних денег на хотелки.

– Не думаю, что твоё дело – «хотелки». Ты ведь жизни спасаешь.

– Если бы.

Громов попросил Макса повторить и отвернулся к большому танцполу, рябящему от быстро сменяющихся огней разноцветного диско-шара. У края появилось две фигуры, незнакомые ему. Не то чтобы он знал всех в клубе, но таких – несомненно замечал. Девушка была высокая (но до Громова всё равно не дотягивала), худая, с короткими тёмными волосами, завитыми и, судя по отблескам, намертво закреплёнными лаком, но в первую очередь в глаза бросалось не это: на ней был надет разноцветный костюм, будто бы сшитый из кусочков разной ткани. Парень мерк на её фоне – среднего роста, в джинсах и футболке, с растрёпанным ёжиком таких же тёмных волос. Обычный.

Громов принял из рук Макса стакан с виски и снова посмотрел на танцующих. Яркие вставки на костюме заблестели при свете диско-шара, лицо несколько раз попало под софит, бесцельно бегающий от человека к человеку, и Громов мог бы пристальнее рассмотреть, но не стал – только отвёл взгляд. Не хотелось привлекать внимание, особенно если из-за этого кто-то захотел бы к нему подойти, хоть кольцо на безымянном пальце и говорило само за себя.

Но ввязаться в разговор всё же получилось, пусть и случайно: спустя несколько минут парень подошёл к барной стойке за напитками и стал совсем рядом с Громовым. Тот уже порядком выпил, поэтому не успел себя остановить и брякнул:

– Вы здесь первый раз, да?

– Да, – дружелюбно отозвался парень и осмотрел Громова.

– А где вы до этого с девушкой тусовались, если не здесь?

– Девушкой? – Он рассмеялся. – А я так и знал, что сегодня мне нечего искать тут с такой компанией. Это подруга моя. Терпеть не может людные шумные места, а сегодня вот напросилась. Говорит, лучше тут, чем дома одной. Ладно, бывай, братан.

Парень взял из рук Макса два стакана с Лонг Айлендом и вернулся на танцпол, явно желая поделиться этим диалогом. Девушка, взяв тонкими пальцами стакан, выслушала и перевела внимательный взгляд на Громова. Пухлые губы медленно обхватили трубочку. Громов только нервно покрутил кольцо на пальце и отвернулся.

И дома он был почти уверен, что забыл незнакомку, но, лёжа полупьяный в пустой тёмной комнате, перед тем как провалиться в сон, вдруг вспомнил аляповатый, в какой-то степени даже нелепый костюм и улыбнулся.

***

После той встречи Громов на время оставил «Нострадамус», но через неделю ноги снова потянули туда.

Кое-как пережив рабочий день, он выпил кофе недалеко от офиса, а потом сорвался и поехал в клуб. Было только шесть, поэтому музыка играла тише и людей было мало. Устроившись на любимом месте за барной стойкой, Громов с сожалением обнаружил, что сегодня Макс не на смене, и заказал виски у нового бармена. Напиваться не хотелось, поэтому один стакан он растянул на час, поглядывая на танцующих людей и размышляя.