Так к кому же пойти и куда? Увы, наш герой брёл домой и уже с бутылкой коньяка.

Август подходил к концу, Вера несколько раз созванивалась с родителями, порывалась позвонить Егору и написать в социальных сетях, но она пресекала это желание. Вера понимала, что услышав голос любимого, поговорив с ним, она привяжется к нему и он к ней, она снова поверит в своё золотое будущее, забудет реальную жизнь и в итоге поломает жизнь парню своими звонками и слезами.

Вера уже перестала плакать перед сном, но всё же бывало она всхлипнет несколько раз, жалея себя. Но за все те ночи, которые она проплакала, она ни разу не теряла рассудок, и то проклиная всё на свете, то благодаря высшие силы за отведённый срок на жизнь, она с напряжением заставляла верить себя в то, что всё то, что ни делается, всё к лучшему. Конечно, выкинуть из головы всё прошлое и прекрасное было крайне сложно. Вера то со слезами, то с улыбкой вспоминала какие-то моменты из детства, свои приключения, путешествия, открытия, праздники, свидания с Егором, шутки. Молодость… и как могло быть всё иначе.

К счастью, Вера не обезумела от своего горя. Вера изо всех сил старалась легко и просто общаться с бабушкой, Машей и тётей. Вера шутила, Вера общалась, Вера жила и жизнь была жизнью.

Отношения с Машей у Веры, правда, сложились не сразу, ведь Маша представляла собой очень интересную личность – она вроде была лучшей подругой самой красивой и классной девчонки в школе, тоже весьма капризной и дерзкой, а следовательно, имела в классе и в школе авторитет, и в то же время порою она чувствовала, что ей не нравится весь тот пафос, который необходимо было демонстрировать на людях, на переменах и даже на уроках, но уход из крутой школьной компании не сулил ничего доброго. Порою она была какой-то неуверенной в себе и потерянной. Возможно, это было неизбежным следствием ухода отца из семьи в её раннем детстве, а возможно, её внутреннее состояние слишком противоречило её внешним атрибутам.

Несмотря на всё это, Маша держалась с Верой в очень хороших отношениях, и их взаимная симпатия начала расти. Правда, Вера недоумевала от дерзости и пафоса, демонстрируемого периодами перед матерью и бабушкой, но пока что не решалась заговорить с ней на эту тему.

Вера призналась себе как-то раз перед сном что ожидала большего тоскования по дому, но здесь ей было достаточно комфортно. Ей понравилась эта жизнь. Но вскоре предстояло добавить в эту жизнь то, зачем она приехала. Настораживало её одно обстоятельство – грядущая учительская деятельность в школе при детском доме. Какой там менталитет? Какие там дети? Жестокие и озлобленные? Униженные и бедные? Несчастные… Как они её воспримут? Как воспримет их она? И… адекватные ли они? Вера с ужасом представила, как кто-то из них на уроке, вдруг ни с того ни с сего возьмет и выбросится из окна. Да… всякое ведь может случиться. Она ведь совсем не знает их, совсем не знает жизни, которой живут они… И всё-таки верно ли она поступает, ведь можно было бы и по–другому в этот мир принести добро за столь непродолжительный срок, отведённый ей судьбой. Кто знает? Кто подскажет? Будущее… Наступающие события пугают и радуют одновременно, своей неизвестностью. Этим жизнь и прекрасна – как скучна она бы была, если бы мы всё знали наперёд.

Предполагая, что весьма непатриотично петербургскому писателю повествовать о событиях, происходящих лишь в Изюминском, мы уделим внимание прекрасному северному городу на Неве; тем более то, что там будет происходить имеет значение для верного и наиболее точного толкования смыслов нашей истории и будет иметь прямую связь с жизнью нашей главной героини и даже оказывать некоторое влияние на эту жизнь.

Город этот, как некоторые верные сыны Отечества, обзывают его городом Петра или колыбелью трех революций или цивилизацией России или как–нибудь еще, к счастью, нам не известных званий и величаний, испытывал на себе разгар лета – в этом году первая половина августа выдалась жарче июля. Остатки пуха, с которыми так не экономично обошелся тополь, распространились по всем переулкам и скверам, а также частично в метро и автобусах. Они лезли в рот, в глаза, но привыкшие к этому жители мегаполиса, стараясь не замечать его, шли на свои работы и отправлялись по своим делам, которые, будем надеяться, являлись благими и полезными для добрых людей. Среди этой толпы, зажмурившейся от палящего петербуржского солнца (да, и такое чудо иногда появляется в нашем замечательном городе), шел молодой человек. По виду его можно было точно и безошибочно определить – он что-то потерял. Но потерял не кошелек, сумку или что-то вещественное, а что-то духовное, так сложно достающееся человеку и трудно понимаемое и опознаваемое им, но так легко теряемое. Это чувство. И это чувство – любовь. Но нельзя сказать что этот молодой человек был лишен его окончательно, но вид его оставлял желать лучшего. Глаза его были наполнены невероятной грустью и непримиримой злобой, а взгляд являл собой пустоту и отрешенность. По синякам под глазами и опухшим векам можно было судить, что человек этот пил, и пил безмерно на протяжении нескольких дней. Волосы его были взъерошены. Человек шел один, совсем один, среди толпы. Толпы, где каждый шел с какой-то целью, где взгляды каждого выражали задумчивость, или, что приятнее, – любовь, либо еще что-то, но никак не пустоту, по которой мы так легко приметили ничем не отличавшегося в одежде или в ходьбе молодого человека. Правда в походке чувствовалась какая-то неряшливость, но она передавала в себе душевное состояние человека, обусловленное тяжестью на сердце. Этим молодым человеком был Егор. Мы оставили его, когда он еще только купил себе первую бутылку коньяка, – на сегодняшний день, таковых выпито было семь. Егор с такого самого дня потерял весь смысл своей жизни, по ночам он выл, выл страшно, так что соседи сверху вызвали раз скорую, думая, что сосед снизу страшно заболел и и изнемогал от боли. Но дверь скорым помощникам не была отворена. На следующий день после возвращения Егор пошёл на работу, но уже через несколько часов покинул ее, а вечером друзья потащили его в бар. Егор напился там, и, вместо желавшего ему от друзей веселья и отвлечения от тягостных мыслей, он подрался с кем-то, что было несвойственным поведением для него, и был выставлен из бара. Друзей его, соответственно, постигла та же участь. После они пошли к несчастному другу домой, развлекали его картами, по пять раз выслушивали одни и те же обзывательства в адрес Веры и ее родителей. Устав от этого, один из друзей предложил сходить расслабиться, куда-нибудь "к женщинам", – бордели и прочее официально запрещены в этом городе, но есть места, как и в любом даже самом консервативном городе, где расцветает, так называемая, свободная любовь… За это предложение молодой человек чуть не получил в нос от пьяной руки Егора, успев увильнутся… Следующий день практически ничем не отличался, преданные друзья преданно пили и горевали вместе с Егором, разделяя его участь и представляя себя на его месте. Попытка растормошить друга, вернуть к жизни не увенчалась успехом, а была наказуемой, что выразилось в неожиданном для молодых мужчин выставлении за пределы квартиры близкого друга. С той ночи, оставшись один, Егор и начал выть. Голос его хрип, сердце болело, какие-то мысли, чаще всего противоречащие друг друг посещали эту некогда светлую голову. Чувства его смешались, мысли спутались, цыпляясь одна за другую. Но спустя несколько дней что-то в голове, еще непропитое подсказало ему выйти на улицу и прогуляться.

И вот теперь мы видим таковым нашего несчастного героя. Его несчастье несложно опровергнуть, но он сам внушил себе это. Шел и шел наш молодой человек. Шел по центру великого города, как вдруг перед ним вырос собор – нет… не Казанский или Исаакиевский, а – Преображенский. Этот небольшой, но вполне величественный, с четырьмя белыми массивными колоннами, собор, как и большинство церквей находился в противоречивом географическом положении. Нам уже привычно видеть церкви рядом с памятниками революционерам. Основная улица, ведущая к этому стасовскому шедевру цвета солнца, именуется улицей Пестеля. Примечательно и то, что на этой же улице располагается ещё один храм таким образом, что собор “смотрит” прямо в него, т.е. церковь в церковь. Уникальность же этого петербургского христианского здания в том, что оно никогда не закрывалось для богослужений, правда, одно время здесь правили обновленцы, т.е. раскольники.