Воины-скелеты во главе с Монстром выгнали из дома мужчину и его семейство на площадь и запалили строение с четырех сторон, и для надежности забросили вовнутрь несколько жарко горящих факелов. Дом, пусть и деревянный, но воспламенялся неохотно, медленно, сильно чадя в местах возгорания, поскольку смола, используемая для обработки строительного дерева, спасает не только от излишней влаги, коей в Готреле хватает, а еще сопротивляется огню. Вьенцы – предусмотрительный народ.

Тем не менее дом превратился в большой пылающий факел, а по мере его возгорания к площади высыпали люди, готовые постоять за своих соседей. Скелеты встали кольцом вокруг предводителей для пущей безопасности. Они не стали убивать или брать в заложники обездоленное семейство, спалив дом лишь для пущей убедительности. Главу семейства мужчины едва сдерживали от необдуманных поступков, его распирал праведный гнев, затмивший рассудок. Его круглолицая жена то и дело вытирала с глаз упрямые слезы, а двое маленьких детишек оных не прятались и не стеснялись. Вьенские защитники в полной мере осознавали свою беспомощность перед такими воинами, а посему не свершали пока бессмысленных подвигов, пусть и многие из них были при оружии – что толку от него в бою с теми, кто уже мертв?! Впрочем, и доспехи Монстра выкованы из металла или сплава оных в разы крепче лучшей стали и, возможно, усилены дополнительно бэрайевской магией.

Наиболее уязвим, несомненно для людского оружия кентавр, неподвижно стоящего (не считая хлещущего беспощадно по собственному крупу хвоста) под защитой бромидов. Однако его уверенность в себе крепилась не только благодаря наличию рядом бесплотных мертвяков и могучего черного рыцаря.

Когда, по убеждению Монстра, вся Вьена собралась перед ними, не меняя позы, заговорил – именно заговорил! Красавец-кентавр (Ундерман заверял, что они – на Земле являющиеся вымышленными существами – называются именно кентаврами, а никак-то иначе) по-прежнему горделиво и презрительно взирал на «мелких» людишек, словно лев на – свору гадких гиен, трусливо ожидающих в сторонке, когда царь зверей налакомится пойманной дичью. Жутко-черные мертвяки пальцами одной руки (левой – все, как один) удерживали – каждый свою – стрелы заряженными на дуге столь же черных луков.

– Не долее, чем вчера, наш великий Бэрайя-маг потерял связь с целым патрулем смарагдов, чего не случалось уже очень давно, со времен войны, – его голос почти ничем не отличался от обычного человеческого, разве что звучал сильно, мощно, властно, словно усилен четко отлаженным мегафоном (разумеется, никто из аборигенов и слыхом не слыхивал ни о каком мегафоне) – так что Монстра слышали отчетливо все без исключения. – Перед гибелью отряда великий Бэрайя-маг сумел увидеть «глазами» копейщиков весьма необычных созданий, действующих как единое целое – зашипованного, словно еж, с желтыми белками демонических глаз, гигантскую бронированную крысу, кою ни в коем разе невозможно перепутать ни с какими другими крысами. И два рыцаря. Судя по характеристике звуков и слов, которые они издавали – юноша и девушка. Могу сказать – вьенцы очень сильные воины, но недостаточно, дабы навсегда уже упокоить цельный патруль скелетов, неважно, смарагдов, ротов или гинеид. Но сие с легкостью проделала четверка невиданных и неизвестных доселе могучих существ. А, судя по вашему традиционному гостеприимству, они у вас. Выдайте их нам и тогда клятвенно обещаю: ни один дом во Вьене более не воспламенится, ни один вьенец не пострадает! Ну? Кто приютил их у себя?

Слова Монстра (ну и прозвище у безголового рыцаря! Или имя?) не возымели никакого действия на гордых вьенцев – словно и не им грозил в случае отказа от исполнения его советов разгромом и смертью. Хотя все-таки возымели – но прямо с противоположным эффектом. Глаза людей заполыхали праведным огнем – у всех как одного, за исключением несмышленых малышей; на лицах читалось явственной презрение ко всему бэрайевскому отродью и готовность принять опрометчиво смертоубийственный – для самих же людей – бой. Четверка бросилась, не задумываясь, в схватку со скелетами, спасла князя с дружинниками, едва не потеряв своего воина. И после всего их выдавать этим прихвостням?!! Ни за какие посулы.

А один из вьенцев, плечистый и жилистый мужчина двадцати двух весен отроду, хлестнул, будто плетью, издевательскими словами:

– Вы – трусливее овец, червивые пожиратели падали, жуки-навозники, не сумели управиться с двумя юношами и одной девочкой, проиграли схватку детям, от страха приняли их за – смешно сказать! – демонов! А нонче в ужасе пришли за их смертью аж два полководца, кои прячутся за тупыми мертвяками, с пол сотней луков наготове!

Князь, умудрившийся каким-то образом сквозь плотную толпу пробиться в первые ее ряды, мысленно напрягся, тяжело выдохнул воздух, до скрежета сжал здоровые крепкие зубы. Если Монстру безразлично, что о нем говорят и думают, то Калимнула едва ли простит злую критику в свой адрес – вон как напряг кулаки, глаза потемнели от ярости, лицо перекосило от злобы, а хвост вдруг резко перестал бить по бочинам. Он-таки высмотрел острослова и уже через несколько мгновений в пятнадцати локтях над бромидами вспыхнул золотом заряженный лук. Еще один удар сердца – и матово поблескивающая черная стрела с хищно-изящным оперением пустилась в полет. Крикун даже не свершил попытки увернуться от нее или как-то спасти свою жизнь – сзади стояла его младшая сестра, коя досталась в ином случае ей бы. Из его проткнутого насквозь горла заструилась кровь (после того, как в буквальном смысле исчезла в никуда стрела, а за полсекунды до нее – орудие, выстрельнувшее оной).

Ундерман Клармаркай почувствовал внезапно навалившуюся непомерно тяжелым кулем смертную усталость, не смотря на раннее утро – оно считается временем, наступающим за благотворным отдыхом и сном для свободных людей. Боги, за что столь суровое наказание?

Народ Вьены в панику из-за смертоубийства сородича отнюдь не намеревался впадать и смиряться с создавшимся положением вещей не желал ни за какие посулы. Оружие послушно скользнуло в руки вьенцев из крепежных петелек и ножен – и бесшумно: металл для носки, крепления и хранения клинков мало кто использовал. Вьена, как одно целое, поднялась на безнадежную борьбу с супостатами, за два дня убивших беспричинно трех родовичей.

И князь отлично представил, что произойдет, ежели люди не опустят оружие обратно в петельки: бромиды – искусные стрелки, – меньше, чем за минуту нашпигуют их всех до единого отравленными стрелами, присем ни одна вражина не пострадает, не сойдет с места в отступлении. Глупо, о-очень глупо погибать вот так.

Впервые князь вьенский, как ни старался, не смог достучаться до разума своих людей: долг крови, даже нет – Долг Крови, – требовал отмщения. И народ медленно перешел в наступление, словно князь и не князь вовсе, никчемный дурачок, пустослов. И ему ничего не оставалось делать, как обнажить добротный клинок в очередной раз за чрезмерно мизерный для относительно спокойной деревни срок. Но и в сторонке стоять, когда люди гибнут, негоже…

… однако ж погибнуть им не суждено, потому как чужаки законы гостеприимства немного чтят, ведь в их крови (пусть и не всех) есть еще немного человеческой ДНК. Четверо юных воителей оттолкнулись от коньков крутоскатных крыш двух соседних домов, взвились в воздух далеко, презрев на краткий миг закон всемирного тяготения, и пущенными с катапульт снарядами приземлились перед полукругом зловещих лучников в разных местах. Под ногами (и лапами) поднялись легкие облачка пыли, вьенцы невольно замерли, узрев сие невиданное доселе действо, кентавр невольно вздрогнул, будто совсем рядом молния с грохотом ударила.

– Не вмешиваться!! – прогромыхал басовито Зверь, обращаясь к глупому люду, и первым мертво вцепился пятерней в костлявую руку, удерживающую лук, ближестоящего бромида, заглянув, в буквальном смысле слов, коротко в глаза смерти.