– Не знаю, не считал, – растерянно произнес Серов, – а что?

– И я не считал. А вдруг кто-то посчитает?

– Да кто, Никита Сергеевич?! Все архивы у меня. Пока я председатель КГБ, никто туда не полезет.

– А что у тебя в архивах никто не работает? Найдется какой-нибудь книжный червь и раскопает наши грешки.

– Ну, раскопает, и куда он пойдет? Ко мне и пойдет, – начал успокаиваться генерал.

– Хорошо, если к тебе, а если к иностранцам? Представляешь, какой они вой поднимут?

– Я понял, Никита Сергеевич. Я лично займусь архивами.

– Займешься, но это потом. Мне вот какая мысля пришла. Нам надо обвинить во всех репрессиях Сталина и Берию. Тогда, если какой документ и обнаружится, то мы не виноваты. Мы исполняли их приказы. А, как тебе?

– Здорово придумано! Только, боюсь, никто этому не поверит.

– Как не поверят, если мы приведем цифры и факты?

– Где ж мы их возьмем? Сталин вообще приговоры не подписывал, а Берия больше народа из лагерей освободил, чем туда сажал.

– От ты нашел трудности на ровном месте. Подписи нет. Мне тебя научить, как подписи появляются? В общем, Ваня, мне нужен доклад в таком роде, что дескать, Сталин вовсе не такой уж пламенный революционер, что он натворил много плохого, что сам же создал культ своей личности, а его кровавый палач Берия по его приказу вообще загубил тысячи невинных душ.

– Я, пожалуй, смогу написать такой доклад, – окончательно успокоился Серов, – дайте мне месяц и…

– Нет, у тебя всего две недели. Я хочу зачитать доклад на съезде.

– Я постараюсь, Никита Сергеевич.

– Ты уж постарайся, Ваня.

Из Кремля Серов вышел с двояким чувством. С одной стороны, его опасения по поводу короны не подтвердились. И это очень хорошо. У него есть целых две недели, чтобы отвести от себя всякие подозрения. Но то, что предлагает Хрущев – это абсурд! Никто не поверит, что Сталин губил невиновных. Для советских людей имя Сталина свято. Нельзя вот так сразу разрушить их веру в своего вождя. Народ может потребовать доказательств. А где их взять? Сфабриковать документы? За две недели? Нереально! Тем не менее, приказание первого секретаря ЦК надо исполнять. Доклад он напишет.

Серов вернулся на Лубянку и приказал начальнику архива собрать все данные по репрессиям с 1924 по 1953 годы.

– Сделаем, товарищ генерал армии, – вытянувшись по стойке смирно, ответил тот.

– Сколько тебе нужно времени? – уточнил Серов.

– За пару месяцев управимся.

– У тебя три дня!

– Но это невозможно, товарищ генерал армии! Вы не представляете, сколько придется перелопатить материалов…

– Как раз, хорошо представляю. Поэтому могу дать в помощь столько оперативников, сколько тебе нужно.

– Это не поможет. Они только мешаться будут.

– Как хочешь. Но справка мне нужна через три дня.

Отпустив архивариуса, генерал придвинул к себе чистый листок бумаги, взял ручку и принялся писать черновик доклада. Цифры в него можно вставить и потом.

Он сразу определился с концепцией. Все достижения, которые приписываются Сталину, совершены советским народом не благодаря, а вопреки Сталину. А во всех просчетах, голоде тридцатых годов, военных поражениях, репрессиях невинных граждан виноват именно Сталин.

Поначалу работа двигалась медленно. Мысли формулировались коряво. Приходилось долго обдумывать каждое предложение, каждую фразу.

Через три дня из архива принесли те данные, о которых он просил. Серов внимательно их изучил. Получалось, что львиная доля репрессий выпадала на «ежовский» период. Генрих Ягода и Лаврентий Берия выглядели просто белыми и пушистыми по сравнению с Николаем Ежовым. И это несмотря на то, что первый инициировал раскулачивание, а второй депортации. Если беспристрастно проанализировать архивные данные, то можно сделать вывод: в большинстве репрессий виноват не Сталин, а Ежов. Так как Ежов возглавлял НКВД всего 2 года, то Сталину можно поставить в заслугу, что он так быстро разобрался с садистской сутью Ежова и его расстрелял.

Нет, в таком виде архивные данные использовать в докладе нельзя. Надо их творчески переработать. Сначала нужно объединить понятия «раскулаченные», «репрессированные» и «депортированные». Особенно нежелательно упоминать о депортированных, потому что ими лично занимался сам Серов. Так, отлично! Теперь все они будут репрессированные. Еще нужно как-то убрать «ежовский» пик. Может раскидать часть репрессий на Ягоду и Берию? А смысл? Проще довести число пострадавших от них до «ежовского» уровня. Если умножить на 10 их цифры, то примерно так и получится. Не будет совпадать общее число репрессированных? А кто проверит? Все архивы засекречены!

Ай, да Серов, ай да… молодец! Работа по докладу пошла гораздо легче. Серов так увлекся, что чуть не забыл об операции прикрытия по делу с короной. А когда вспомнил, сразу все бросил и поехал к ювелиру.

В этот раз Михаил Соломонович ждал Серова и открыл дверь сразу, как только услышал голос генерала.

– Проходите, гражданин генерал. Только вчера закончил, – суетился он, – вот, полюбуйтесь.

Серов глянул на оригинал, на копию: похоже. Нет конечно бриллиантового блеска, но размеры, формы – все один к одному.

– Неплохо, – сделал заключение он, – сколько я должен?

– Я отложил все заказы и работал почти без сна…

– Короче, сколько?

– Десять тысяч.

– Ого! – Серов поцокал языком.

– Но вы же…

– Да не дрейфь, – ухмыльнулся генерал, – держи свои десять тысяч. Надеюсь ты понимаешь, что с тобой будет, если кто-то узнает о нашем маленьком секрете?

– Как вы можете такое подумать?! – изобразил возмущение Михаил Соломонович.

– Еще вот что. Я оставлю у тебя оригинал на пару месяцев? Надеюсь за это ты с меня плату не возьмешь?

– Что вы такое говорите, гражданин генерал? Оставляйте и не берите в голову. Обеспечу сохранность, как в швейцарском банке и абсолютно даром.

Генерал оставил оригинал на столе, уложил в портфель фальшивую диадему и, кивнув на прощанье, покинул ювелира. По дороге домой он завернул в фотостудию Фролова. Фотограф оказался на месте. Он два дня назад вернулся из отпуска, и у него образовалась очередь из дам, желающих увековечить свою красоту.

– Избавься от них, – приказал Серов, – через полчаса я приеду со своей женой, чтобы никого здесь не было.

– Да, конечно, товарищ генерал, – согласно закивал Кирюша.

Серов съездил домой, приказал жене надеть то же вечернее платье, что было на снимке с короной и вернулся с ней в студию. После того, как Кирюша заснял ее в фальшивой диадеме, Иван Александрович отпустил ее домой.

– А ты, не забывай о своей расписке, – сказал он фотографу.

– Я все помню, товарищ, генерал. Да, если бы я знал…

– Ладно, ладно продолжай работать. Но, как только кто-то начнет тебя расспрашивать о твоих клиентках – сразу ко мне. Понял?

– Все понял, товарищ генерал.

Серов вышел из фотостудии и вздохнул полной грудью. Главную беду он от себя отвел. А когда снег растает и грязь высохнет, он отвезет диадему на дачу и спрячет в тайнике. Туда никто и никогда не доберется.

Вот теперь можно спокойно возвращаться к докладу. Серов вернулся к себе. Едва он вошел в приемную, как секретарь вскочил со стула и взволнованным голосом произнес:

– Товарищ генерал армии, пока вас не было три раза звонил товарищ Хрущев.

– И что он хотел?

– Сказал: как появитесь, что б сразу к нему ехали.

Серов, не входя в свой кабинет, развернулся и отправился в Кремль. На этот раз он даже хотел, чтобы Никита задал ему вопрос по короне. Мысленно он уже смаковал, как размажет этого говоруна своими железными аргументами. Но, оказалось, Хрущев вызвал его не за этим. Он протянул генералу листок бумаги со словами:

– Вот смотри, англичане Булганину приглашение прислали.

– И что? – пробежав текст по диагонали, спросил Серов.

– Ну как, что? Они приглашают правительственную делегацию. А я, выходит, побоку?