Встала. Потупила на свежую футболку и трусы на спинке кровати. И на клейкер «слева ванной». Обычный ныне клейкер. А тогда – ещё один кусок нереальности. Я сначала затупила, что – слева ванной?

Переоделась, посмотрела на грязное с непонятками, куда его. Дошло про «слева ванной». Выпустила в клейкер шёпотом эмоции от собственной предсказуемости.

Справа от ванной в стене был шкаф с мылами, мочалками, шампунями, бритвой. Всё – нерусское. Кроме, наверное, полотенец.

Слева была горизонтальная дверка, как на почтовом ящике, а ниже – дверь с задвижкой. За дверью висел пластиковый мешок. Короче, обычный нишевой накопитель стирки.

Полминутки тупила у мешка, сражаясь с желанием понюхать. Вызванном мыслью, что мне вот сейчас надо кинуть… наше бельё обниматься в пакете. И что в пакете будет пахнуть – нами.

Ну, и тупила, изобретая и отбрасывая объяснения, зачем.

Хотя по сути – просто хотела, как любая лесная зверуха, узнать, как он пахнет. И в общем-то, всё. Без особого желания выяснить биохимическую совместимость и как часто он меняет носки с трусами.

Вот не скажу, сдержалась или нет.

Ладно… не сдержалась. Поняла, что зря, когда от запаха нахлобучило мозг так, что потянуло в ванную помыться. То есть – хер на приличия, – возлюбиться.

Стало стыдно. Сцепила зубы и пошла на кухню. Выперев на первое место голод.

На кухне было пусто. Только подсвет под шкафами горел намекающее в сторону холодильника.

И да, кстати. Про типовой деревня-хайтек вы сейчас в курсе. А мне тогда кухня из лиственных досок с бронзовой фурнитурой и коваными столешницами, куда вписаны плита, раковина и холодильник, показалась сказочной.

Но истинное, до перехвата дыхания от ужаса с восторгом, ощущение сказки грянуло, когда я открыла дверку холодильника.

Поясню.

Месяц до этого я жила не впроголодь. Впроголодь, когда я растягивала последние деньги, было два месяца как.

И я… сдерживалась, чтобы не копаться в помойках. Сдерживалась, чтобы не украсть хлеб в магазине. И даже не смотрела на магазины.

Когда тётка по выходным звала попить чаю – с трудом сдерживалась, чтобы не сожрать все печеньки. Хотя они были, в общем-то, всей едой. Пара печенек два раза в неделю. И ещё случайное что-нибудь.

Спала по 12 в сутки. От голода. А остальные 12 – уезжала уже наугад, а не в центр. И ходила с плакатиком «Я не говорю, но всё понимаю. Ищу подработку без оформления. Учусь очень быстро». И тыкалась с ним везде. Во все магазины, парикмахерские, столовые.

Последние две недели, как гниль из почек в лёгкие пошла, давило понимание, что мне надо поесть и отлежаться. Иначе – всё. А в больницу – нельзя, потому что я – в розыске. Уже запретила себе официальное трудоустройство. И надо продолжать держаться.

Я уже даже начала соглашаться с мыслью, что честных приличных вариантов такому задрипаному чудищу, как я – не видать. Ну, пару раз, например, меня слали обратно в детдом. А один раз в шутку послали на трассу распугивать дальнобойщиков, желающих проститутку. Не в лицо. Просто друг другу сказали. Громко и при мне.

Хорошие люди тоже попадались. Но никто не понимал, почему я не хочу оформиться. А это был первый месяц Империи. И всем было очень страшно косячить.

Из одной столовки не совсем серьёзно послали в центр, куда ушла повар и вроде как набирают на стажировку с испытательным всех. И я – поехала. Больная и с соплями. И меня с порога послали лечиться. Это – как я оказалась на той остановке.

Собственно, последние две недели умереть-то было уже не страшно. Я с самого начала, как убила Сергея, догадывалась, что не выберусь. Мне просто было очень стыдно перед дедом, что он в меня вложился, а я – не смогла. Ни заговорить, ни всего остального, что он мне разрешил в крайнем случае. Ну «трижды подумай, нет ли вариантов. Если нет – можешь выследить и ограбить тварь. Только – убей наверняка, и не попадайся». Это так, немножко красок в его интервью про моё воспитание.

Не смогла я потому, что не верила. Точней, верила в свою невезучесть. То есть стоит мне дёрнуться – что-нибудь пойдёт не так. Свидетели. Милиция. Ну и … короче, не буду забегать.

От вида холодильника меня пришибло ощущением сказки.

Он был большой. И забитый. Полведра лапши. Полведра борща. Под стеклянными, бляйн, крышками. Чистыми, как в музее. Противень мяса с картошкой. Сковорода котлет. Варёная колбаса, два батона, один – початый. Копчёная – так же. Три, мать его, сыра. Жёлтый, белый и дырявый. Полка с помидорами, огурцами и болгарским перцем, который первый раз видела вообще. В отличие от бананов и апельсинов, которые видела на картинках. Три мёда, в котором я разбиралась. То есть точно узнала бортневый с пергой и прополисом, который надо из дупла выковыривать. Липец с первоцветами, который отбирают у пчёл ранним летом, вынуждая заново строить соты. И почти чёрный, наверное, донник с гречкой, который собирают сбросом ульев на поле.

Про яйца на дверке, баночки икры, соусов и квашеной капусты – молчу. Не молчу про четыре коробки апельсинового сока.

В морозилке, само собой, лежали небольшие штабеля говядины и красной рыбы.

Но – главное. Посредине всего этого стояла банка кефира. Литровая. Со стикером «выпей меня (смайлик). Микрофлора (многоточие)»

Я матюгнулась. Уже про себя. От непонимания, откуда он знает, что я знаю, что такое микрофлора. И что я знаю эту штуку из «Алисы в стране чудес». Очень адекватную ситуации и моему самоощущению. Вплоть до мелькания мысли, что у меня с этой банки что-то может внезапно вырасти.

Потом мозг вернуло к микрофлоре и я руганулась вслух, потому что вспомнила, что в организме зависит от состояния микрофлоры. А учитывая, что микрофлора – это зараза, один раз надолго, всё могло быть как в сказке. Только не быстро.

Ну, я, если помните интервью, собиралась на лесохозяйство в сельхозакадемию и много читала. Кое-что застревало в памяти.

Взяла и усосала кефир. Всю банку. Потому как это был не совсем кефир, а йогурт, и организм орал «хочу-хочу». Для полноты привычных – немного не хватало книжки. Ну или даже журнала или газетки.

Щёлкнул замок, открылась дверь.

Через полминутки вошел он. С пачкой распечаток.

Посмотрел на пустую банку. На меня.

Я с каменным лицом пялилась в стол. В первую очередь – чтобы не булькнуть в его взгляд. Ну и пытаясь запрятать в глубины нор мозга, что занюхнула его стирку и всё остальное.

Он шагнул к рабочему столу, кинул распечатки в стелажик для бумаг. Взял верхнюю распечатку. Открыл ящик, достал бумагу-ручку. Подошёл, положил мне распечатку, листик и ручку.

На распечатке была стоимости препаратов, а так же услуг медсестры с почасовой оплатой и врача-реаниматолога с поминутной оплатой. С печатью и подписью.

Я во всём этом не разбиралась. Так что сразу посмотрела на «итого», которое было 96 руб. 40 коп. И на печать «медцентр МЧР 4».

Про отсутствие телевизора и прочее. Я тогда, через месяц от начала Империи, не знала, что такое МЧР.

Взяла ручку, бумажку. Подумала, что писать.

Он – продиктовал:

«Я, данные, взяла в долг у, оставь место впишу, по адресу такому-то, в долг сто рублей. Обязуюсь выплатить в течение пяти лет.

Сумма долга подлежит перерасчёту в связи с инфляцией по схеме перерасчёта Центробанка.

Косвенные затраты на возврат долга, как то поиск одолжившего, беру на себя.

Число, подпись».

Записала.

Он подошёл к столу, открыл нижний ящик. Реальность в очередной раз встряхнуло. Потому что в ящике была свалка денег. То есть сбоку валялись вскрытые и пара не вскрытых пачек сторублёвок и четвертаков, а посредине – куча разных купюр. Ну, такое бывает, когда сдачу из кармана вываливают не глядя. Он достал из пачки стольник. Положил на стол.