Повалялась без сознания ещё немножко, проверяя, не показалось ли. И – пришла в себя пописать.

Это я сейчас помню, что было. А тогда в памяти осталось – я бегу за автобусом, а он меня не дожидается. И я понимаю, что силы – всё. И сейчас меня добьёт боль и холодный дождь. И иду под грузовик, чтобы быстро и наконец, стало не больно. Потом вроде было что-то ещё.

А потом – щёлк, и я – лежу на кровати под одеялом. Голая. Бритая. Без температуры. Почти без боли. Только слабость – лютая. И очень хочется писать.

И первое чувство – стыд. Что меня, само собой, рассмотрели и всё увидели.

А потом у меня наступил шок. Потому как на одеяле под рукой лежал парик. Из моей косы. Которую я продала и проедала месяц. Но от которой не смогла отцепиться, от чего начала болеть.

И поверх всего налило эмоций. Стыда с непониманием, что происходит. Безумной ярости, что – не отдам. Паники, что я не знаю, что я буду должна за возврат моих волос и не проще ли будет сдохнуть.

Но я всё это – через нимагу убрала под мрачное каменное лицо. Встала, замоталась в простыню и пошла писать. В процессе найдя под простынёй клеёнку и добавив себе повода стыдиться. И, кстати, встать и замотаться – это было сложней управления в хлам пьяным телом. Оно ну очень не хотело шевелиться.

Выползла в коридор. Услышала за закрытой дверью на кухню клацанье клавиатуры. Именно клацанье. Ну, первое поколение клавиатур. Тогда – даже не поняла, что это за звук. Напугалась. Рванула в туалет.

Пописала.

И накатило лютым голодом. Просто неудержимым. Ну просто очень хотелось ворваться на кухню и жрать. Поубивав всех, кто между мной и холодильником. Ну, или отдавшись им во все дыры, если поубивать не прокатит.

Так что я сцепила зубы и решила, что надо отсюда бежать как можно быстрее. Зафиксировала лицо, чтобы эмоции не пробивались, и пошла на прорыв.

Ну, в смысле, решила, что сопру одеяло, найду что-нибудь на ноги и уйду, не отвлекая хозяев.

В комнате ждал сюрприз.

Пока я сидела в туалете, клеёнка с кровати исчезла, а на кровати лежали пушистые носки, трусы, футболка, белые хакама и толстая белая толстовка. С принтом. Иероглифами. «Ассоциация боевых искусств Эдо». Которые с минимальными изменениями читались «Объединение путей проложит путь через Эдо». Ну и надо знать, что старая столица Японии – монастыри и культурный центр.

Ну и ещё – понимание, что у меня точно нигде не написано, что я внезапно знаю японский. И – полная невера, что вот тут, если я ещё в России, могла взяться толстовка с этим принтом.

Только вот тут у меня из памяти выскочило лицо. Идеальное лицо чёрта, который поймал меня в прыжке под грузовик.

И мне стало жутко, что я – в кошмаре. В глюке, В его сновидении.

Я – ущипнулась. Было больно. Но не помогло. Глаза подавила – тоже не помогло. Не менялась картинка. И надпись оставалась на месте.

Повисела в мысли поломать шаблон и сбежать без одежды. Или вообще не бежать, потому что – бесполезно бегать от демонов.

Но… мелькнула мысль, что маловероятно, но – может быть, что кто-то ездил в Японию на соревнования или ещё как. И – вот. И возможно, я всё-таки в реальности.

Так что я аккуратно, чтобы не упасть, оделась. И пошла на выход. Сунув парик в карман толстовки.

В прихожей, помимо другой обуви, стояли мои ботинки. Высушенные и начищенные. С новыми шнурками.

Не могу сказать, что они спасли мне мозг. Но он точно в них вцепился, как в якорь за реальность. То есть – меня перестало колбасить от ужаса, что я – в глюке и вообще ничем не управляю. Когда я обулась и ощутила, что да, это – они, мои неубиваемые ботинки, пришло ощущение, что я – могу идти. Во всех смыслах.

И я, подрагивая, удерживаясь от срыва в торопливую панику, открыла дверь.

Вышла.

Закрыла.

И прислонилась к ней спиной, чтобы протрястись от паники и освоиться с мыслью, что – ушла.

Через минутку освоилась и накатила апатия. Спячка. От голода.

Поняла, что счас усну прямо тут и надо идти.

Промелькнуло, со стыдом, что я – дура. Где-то там осталась сумка с документами и последней мелочью на проезд, если не получиться зайцем. И надо бы вернуться. Но – поняла, что если вернусь, уже не выйду.

Так что – отлипла от двери и пошла вниз. На выход.

На первом пролёте снизу дохнуло сырым холодом, от которого мерзко пробрало. На последнем, повернув на площадке, увидела за дверью на улицу снег.

Мозг опять шатнулся – не в глюке ли я. Потому что там была осень, а тут – снег.

Но мозг придавило чувствами. Лютой паникой тела, что – надо идти на мороз. И снова – боль в почках, и нехватка воздуха мозгу с хрипами и соплями везде. Скулением, что очень хочется жрать и под одеяло. Стыдом, что я ничего не заработала, и ничего этого не заслуживаю. И добавило свежим страхом, что непонятно, как отдавать долг. И какой он вообще. И что вообще со мной сделают, если вернусь.

В общем, ноги подкосились и я села на ступеньку. Тупить. И тихонько плакать от собственной невезучести и дури. И со стыда, что мне – жизнь спасли, а я не знаю, как отдать и потому – бегу. И…

В общем, не знаю, сколько. Наверное, пару минут тихонько ревела. Или пяток. Потом вверху распахнулась дверь. Раздались шаги.

Я торопливо смахнула слёзы и замерла. Натянув маску, что просто сижу и планирую, куда идти, а не собиралась красть одежду, за которую оставила в залог документы. И вообще просто вышла погулять свежим воздухом.

Я вот это – в маски, умела уже тогда. Дед научил. Когда учил держать лицо вопреки вынужденным действиям. У него в том были и образование, и очень богатая практика.

Мне на плечи опустилось одеяло. А в руки – подпопник, который кусок туристического коврика.

А потом мне сказали, очень спокойно, вообще без скрытых смыслов и левых эмоций:

«Если хочешь посидеть тут – можно с комфортом».

Я всё это время сидела, оцепенев. В первую очередь – со всей дури сдерживалась, чтобы не сорваться в одном из направлений.

То есть с одной стороны, очень хотелось повернуть голову, чтобы посмотреть на идеальное лицо демона. И на глаза цвета угля. Или – чая, опалённого, просущенного и сваренного на этих углях.

А с другой – очень хотелось вскочить и бежать без оглядки, чтобы не посмотреть. И не попасть под его власть.

Это – не считая того, что битва между «хочу в кровать» и «надо сцепить зубы и идти дальше» никуда не делась. И лютый стыд незнания своего долга – тоже не утих.

Он присел рядом.

Я чудовищным усилием – не покосилась.

Потом подумала, и решила, что с сидушкой в руках, которую дали попользоваться сами, без просьбы и какой-либо задолженности, выгляжу глупо. Может быть, как человек, который тут не просто сидит, а у которого ноги отказали, и он встать не может. Но – держит лицо.

Так что я – привстала, подложила, закуталась в одеяло, села обратно. Почти не вздрогнув пару раз, когда давила в себе импульс рвануть к двери. И уже привычно изо всех сил не глядя влево.

А влево в поле зрения появились руки. Я – чуть покосилась. Руки устроили представление, переговоры с озвучкой:

Левая:

«Ну чё, как жизнь?»

Правая:

«Отлично!»

Левая:

«Свистишь.»

Правая:

«Ну, может быть, чуть-чуть. Но отвали нах.»

Левая:

«Слушай, я, конечно, отвалю. Но у меня тут пара килограмм помощи завалялось, и срок годности истекает, скоро испортится и выкидывать придётся. Может, хоть глянешь?»

Правая, очень точно показывая мой страх разводки на долги:

«Чё, бесплатно?!»

Левая:

«Не-не, ты чё! Какое там бесплатно. Просто – по себестоимости. Ну, буквально за потраченное время по минутам и по чекам. Со всеми документами».

Правая, очень подозрительно:

«Точно?»

Левая:

«Чё, нотариуса с судьей звать для оценки стоимости? Или, может, просто договоримся?»

Правая, неуверенно:

«Ну… не знаю… чё-то тут не то».

Левая: