Всё вокруг – твоя свита. Они постоянно держат на тебе чуть-чуть внимания, чтобы поймать и исполнить. Вот, как я, например, в роли твоего лечащего доктора и хозяйки квартиры, занимаемой дорогим гостем».

Ну, вы поняли, откуда задумка песни «Подкроватия».

А тогда мне – поплохело. Мелькнуло, не успев толком сформулироваться, безумие… ощущение полной безнаказанности за любую херь, которую по любому намёку кидаются выполнять окружающие. И огромный ком этой хери – тоже мелькнул на доли секунды. Где на поверхности мелькнула вишенкой на торте картинка, что хозяйка гостиницы – вылизывает после туалета.

А потом оно всё сразу сменилось ощущением полной пустоты и нежелания жить. В смысле – общаться и кого-либо видеть.

Я потупила пару секунд. Потом через силу медленно – затянулась, выдохнула струю дыма и прошептала:

«Не могу».

Он удивился:

«Ну – как это? Зверушек в лесу – можешь, а человечков в городе – нет?»

Мелькнуло то самое, с волками. Потом – как в деревне собаки подходили пообщаться. А в лесу иногда – лисы, рыси, которых чуяла метров за двести.

Потом жахнуло яростью, что он копается у меня в памяти, как у себя. Безумной яростью.

Которая подбросила на ноги и очень тихо, холодно, отмороженно отчеканила:

«Пшёл вон из моих мозгов»

И повела тело на выход.

В дверях кухни в спину влетело:

«Ну вот, а говоришь – не могу… ЗАМРИ!»

Замри – это когда я от «говоришь не могу» – встала в дверях и мелькнуло, как дед на рукопашке состояние боя вытаскивал.

А потом было начала понимать, что эта скотина со мной делает, и из ярости я почти вывалилась. Но не успела вывалиться от «замри».

Он сказал:

«Не вываливайся из этого состояния»

Повернулась. Подмаршировала к столу. Прорычала тихо, в пространство над столом, чтобы не сдерживаться:

«А потрошить человечков, как зверушек – тоже можно?»

Он хмыкнул, сказал… почтительно, как мажодорм:

«Ваше высочество, запасы дикого скота в наших темницах исчерпались. Но если изволите, в несколько часов могу наловить на улице. Будут ли пожелания по возрасту, полу, виду?»

Меня накрыло пониманием, что он не совсем шутит. То есть я – могу. Попросить… повелеть наловить мне пяток юношей и сделать с ними всё. А он потом утилизирует остатки.

Если бы не опыт… добычи мяса в лесах – я бы блеванула прямо на стол. А так мне просто было жутко. От ощущения, что я – на ребре. На режущей кромке меча. И я или приму эту игру… эту роль в игре в жизнь. Или мне останется бытие той, которую ловят.

И я – не знала, куда идти. Потому что смерть была и там и там. Только в одном случае…

Что-то… наверное, изъятая из глубин, тщательно скрываемая, чтобы не сломали, гордость, сказала… приказала мной:

«Сегодня мы заняты. Однако, потрудитесь восполнить запасы».

Он – встал, и склонился в поклоне.

Кивнула.

И вот с этим кивком всё это стало мной.

До меня дошли прочитанные речи Ангела. До меня дошло, что… мерзких человечков, которых не много, но от которых мне было очень хреново на улицах и в транспорте, на самом деле можно ловить и потрошить. Мне. Потому что я – в Империи. И – княгиня.

И я могу не делать это сама. Потому что у меня может быть свита. Которая сделает это за меня и для меня. И которая, как наши собаки, будет грустить, если хозяева ничего не приказывают.

А потом мелькнуло ощущение, как я – в деревне, чую всех собак и они меня. И – мгновение, когда они собираются взорваться лаем на пришлую… волчицу. И я успеваю стать человеком и спокойно сказать: молчать, вы меня устраиваете там, с кем вы есть, не буду я вас в лес сманивать.

И от этого ощущения жахнуло ощущением, что мне не надо никого сманивать в свою свиту. У меня в свите, там, где мне нужно, и так вся Империя. А я – могу быть у неё. У них всех. На своём месте, с которого никто не будет выгонять, если моё.

Не выдержала. Из тела – выдернуло стержень, и я сложилась на пол. На колени сгорбившись.

Он – сел рядом. Плюхнулся на попу, скрестив ноги. И задал вопрос. Который до сознания просачивался медленно:

«У тебя дома есть земляничное варенье?»

Вытащило удивлением. И раздражением.

Сказала, холодно:

«Зачем спрашиваешь, если знаешь?»

Он, спокойно, но как-то без шутки, но весело:

«Я не знаю. Я – догадываюсь. А много или всего пара банок?»

Я, ну или тогда ещё пока не совсем я, почти не задумываясь, естественно, ответила:

«Во всей деревне, полагаю, наберётся не менее пары десятков вёдер. Я не считаю, кто сколько набрал и наварил»

Он хмыкнул, сказал:

«Очень хорошо. До идеально – смысл второй фразы вполне передан «полагаю» и обобщением «пары десятков»».

Я – замерла от мысли, что, наверное, мне можно… просто не общаться с теми, с кем приходиться общаться не так, как я хочу. Можно не ломать себя, не паясничать так, как заходит в них.

А потом – пронзило ощущением, осознанием, что с ним мне… я с ним просто общаюсь. Что это – третий человек в мире, с которым я за последние три года общаюсь голосом. Причём второго я убила.

Окатило, пропитало… разными эмоциями.

Почти сразу – с собачьей тоской и грустью, что кто – я, и кто – он. Ну, точней, какая – я, и какой – он.

А он сказал, снова – как каплями дождя по броне:

«С-с-сегодня…»

У меня вообще, цепануло, что как-то затянуто вот это «с». Но – не обратила. Услышала только:

«Сегодня, ты работаешь под другим именем. Многие редакторы, как и писатели – работают под якобы псевдонимом. Хотя – просто отказываются от фамилии рода и клички, данной родителями. И работают под своим истинным именем. В отличие от актёров, которые берут какой-то звучный псевдоним в рекламных целях. Типа «мыр-мыр», «Мырлин Мырло».

Потому предлагаю тебе: во-первых, под фамилией рода. То есть Мацумото. Тут хочу отметить, что вообще-то даже юридически, хотя не оформлялось… Отец – не тот, кто заделал, а тот, кто поддерживал и воспитывал. То есть ты одному пожилому самураю – приёмная дочь с полным правом на фамилию. А то, что он тебе дед – это детали. Несколько неудобно его не спросить, но догадываюсь, что он будет не против».

Чуть улыбнуло от «догадываюсь, что не против». Типа он не знает про «извини, я не обучен воспитывать девочек, и могу обещать только то, что воспитаю из тебя Мацумото».

Помедлила. Сказала по-японски:

«Я – Мацумото».

Помедлил. Откликнулся:

«Хай, Мацумото-сама».

Меня начало потихонечку распирать от смеха. И от смущения, что «Мацумото-сама» – это мне. И от того, что это не серьёзно как-то, хотя не понарошку. И от его гайдзинской неуклюжести с попыткой соответствовать. И от ощущения правильности тоже начало распирать на радостный смех.

Фамилия в свидетельстве о рождении меня бесила. Когда подавала на паспорт – хотела поменять на Мацумото. Дед запретил, объяснив, почему. Во всех деталях включая японские интриги с пятнадцатого века по 1944-й, из-за чего у нас – мизерные, конечно, но не исчезающее малые шансы поймать сюрикен от пятёрки нанятых по наши головы шиноби. Именно сюрикен, а не кунай. Из-за чего он, в том числе, после лагеря военнопленных пропал без вести, а не вернулся.

Ну и в распиравшем меня смехе – была нотка истерики, что теперь придут они за мной, ниндзя с сюрикенами. То есть вся та хрень – придёт.

А он – продолжил:

«Касательно личного имени, я предлагаю международный обработанный вариант. Айрин. Рина или Айри или Айра – разговорное русское сокращение»

Замолк. Я – зависла. С нарастающим внутренним хохотом пытаясь не завозмущатся вслух, откуда он взял «Айри» с «Айрой», если дома я уже второй десяток лет как «Рина».

Буркнула, чтоб не заржать:

«Меня второй десяток как Рина зовут».

Он помолчал и включил… ну, я потом узнала, что это называется «административно-боевой режим с посекундной тарификацией рабочего времени»