В общем, он сказал:

«Ир, сначала – уточню, что соглашение о неразглашении покрывает всё совместное проживание. А не только после подписания. Понятно ли?»

А я – уже поняла, о чём. Уже застыла от стыда и ужаса. Но ещё цеплялась за надежду, что – нет. Он – ждал. Я уронила взгляд. И через силу кивнула. Стиснув в кармане когатану.

Он – сказал:

«Знаешь, ты, пока без сознания, орала и разговаривала. Так что – извини, я – знаю, что ты можешь говорить»

У меня – рухнуло. Оставив меня висеть в пустоте. Потерявшись. И пытаясь ухватиться хоть за что. Но – за что, я ждала от него. Повода. На стыд, на ярость, на лютую тоску, на вскрыться…

Он – сказал, очень мягко:

«Я смутно догадываюсь, почему ты боишься применять голос по людям»

Я начала дрожать. Чтобы не согнуться от нестерпимого сочетания «смутно догадываюсь» и – точнейшей формулировки «применять Голос по людям», которую, кроме меня, никто не знал. Мне было очень бешено, страшно и стыдно. От того, какая – я, и как неуклюже он делает вид, что не видит меня всю.

«Со мной общайся, как тебе удобней…»

Я не успела толком на это среагировать, потому как он – внезапно:

«… но я хочу уточнить, почему ты – в розыске».

И меня – выдернуло. Из стыда за себя в тупую ярость – в обиду на свою невезучесть, в злость на свою слабость, и в тупую ярость на Сергея. А ещё вернулся страх. Привычный донный страх, что меня – поймают. Допрос. Побои. Я – заговорю. И – всё. Так что лучше – сразу всё.

И меня опять начало подёргивать бежать. Пока он меня не сдал.

А ещё стало очень обидно. Почти до плача. Что я как последняя дура попала под шантаж спецслужб. Где вот это редактором – прикрытие того, чем мне предстоит на самом деле.

Лицо я удержала. Глаза – нет.

Он – вздохнул. Окликнул мягко, почти поверила:

«Ир, я просто хочу уточнить – ты тогда куда-то ушла, в лес, наверное, покричать. Он – услышал. Его – накрыло. Он попытался изнасиловать. Ты – убила. Так?»

Я – помедлила, решаясь. Открыла рот.

Попробовала сказать.

Переклинило.

Вздохнула-выдохнула.

Прошептала, глядя в стол:

«Зачем? Зачем спрашиваешь, раз знаешь?»

Он – молчал.

Я – вскинула взгляд. И натолкнулась на ярость. На лютую, холодную ярость.

Глаза – сами отвернулись, меня – пригнуло. Мысли – снесло желанием нестись со всех сил.

Он – очень медленно, страшно спросил:

«Скажи пожалуйста. Честно. Это – важно. А в строительном отряде 428, которым командовал твой дед, был инструктор по шиноби-до?»

Я… просто машинально пролепетала:

«Не знаю»

Он – выдохнул, подумал. Потом сказал:

«Мир – кабуки. Все – в масках. Тело – маска духа.

Возраст, пол, походка, голос – роспись.

Новое поверх старого – заметно.

Если снять всё – будет пустота, способная всем»

Помедлил, давая понять. Спросил:

«Ты такое слышала раньше?»

Ну, ярость от него – поутихла. И я смогла чуть-чуть сообразить, и ответить:

«Отзеркаль жертву и убейся…»

И – подождала, продолжит ли он. Но он – не продолжил. А вместо этого отвернулся. И выдал длинное ругательство на каком-то вообще левом языке. И – утробным жопораздирающим голосом. Ну, каким-то запредельно страшным до усрачки. Он это – не мне, не в меня выорал. Но вот почуяла, что если бы в меня, то…

А он, выругавшись, притух. Подошёл к кухонному столу, врубил вытяжку. Достал из шкафа сигареты, пепельницу, зажигалку. Сел, и закурил.

Молча.

А я решила… порычать. То есть тоже – закурила. Несмотря на ворчание лёгких.

Он – посмотрел на меня. Я – встретила взгляд. И выпустила струю дыма.

Ну, курить меня дед тоже научил. Сказав, что иногда – надо уметь. Но нельзя постоянно, чтобы не портить форму.

Пока голодала – иногда стреляла у какого-нибудь дедка. По пятницам.

В общем, он посмотрел, как я – курю, натужно глядя в потолок.

Ну и мне, вообще-то, на самом деле было надо. Покурить. Осознать, что он – знает.

А он тяжело вздохнул и сказал:

«Хреново мне, Ир…»

И – замолчал.

Я – посмотрела на него. На его мрачное лицо. Он – затоптал бычок. Подхватил сигареты с зажигалкой.

Встал, вышел.

Вернулся, забрал камеру.

Вышел.

Хлопнула дверь.

А мне внезапно показалось, что он – ушёл насовсем. Ну, что я вообще останусь тут жить. Редактировать. Есть. Спать. Учиться. Поступлю. Отучусь.

Но всё – без него.

Дёрнуло – догнать. Мелькнуло – а кто я ему? Ну и какая я вообще. Потом – мысль, что он это играет, чтобы вовлечь в лабиринт.

А потом… потом я вспомнила его лицо в ярости. И угрюмое. Затянулась, затоптала.

Поняла, что оно – не демоническое, а просто человеческое очень красивое.

И вот это понимание – спустило лавину мыслей и эмоций. Которая началась потихоньку. С мысли, что раз он – человек… что если он – человек, я могу попробовать глянуть на себя с его точки зрения.

Потом мелькнуло, что его точка зрения – офицер спецслужб. Который, судя по издательству, разбирается в общении. То есть во всех этих стилях, скрытых смыслах, гипнозе, закладках и прочем. И что это – его работа.

Ну а потом – покатилась лавина. Оценки меня и его. Всего.

Ну, начиная тем, что Шерлок Холмс бы легко сложил версию про самооборону от изнасилования… вытащив и посмотрев на княгиню. И попав под мой голос.

И заканчивая тем, что увидев, что – жесты, и я – вмысливаю, он подумал, что – нашёл, с кем отдохнуть от работы. Где – слова, слова, слова. Много болтовни. Очень часто – тупой, ни о чём. Или без единой мысли, вложенной в неё.

То есть… он, наверное, понадеялся, что – нашёл, наконец, с кем можно поговорить.

А потом меня накрыло стыдом и болью, что в его глазах, я – подводка от шпионов противника. Которую, просчитав его, подбросили втереться. И что это он во мне – демона, который ловит в лабиринт.

И я – застыла, погребённая осознанием, что мы… поймали бесконечный зеркальный коридор. Где оба думают про другого, что…

И всё сказанное и сделанное будет восприниматься через паранойю. С подозрением. Без доверия.

Хотя я…

А вот тут меня добило наглухо. Пониманием, что я сама – совершенно точно не смогу вдумать в зрителя что-то, что не хочу сказать честно и явно.

Ну, первую неделю в городе плакала от омерзения, как говорят пустое, или вообще орут как скот про рефлексы. Ну, слова-то вроде человеческие, но за ними – жрать, размножаться, опасность.

Глотком… чего-то в полную жажду, стало даже когда говорили одно, думая другое. Но – хоть что-то думая по-человечески.

Боялась, что сама разучусь общаться. И – покоробило. Вдумывать стала с трудом. Как бегать в воде.

А он мне – чётко и ясно.

Как будто – нет никаких коварных замыслов.

И, наверное, на самом деле – нет. А я всё это…

Дура.

И что бы ни сказала – это будет восприниматься, как работа агента. Так что самое лучшее…

И тут я поняла, что он меня опередил. Ушёл. И не вернётся.

Упала на пол, свернулась в комок и завыла от горя, что всё – так по-дурацки.

Где-то через час, когда стало пусто, я собралась. Встала. И пошла обратно в постель. Доделывать работу, на которую подписалась.

Увлеклась. Так что когда щёлкнул замок – вздрогнула. Мелькнула чуть-чуть, надежда, что – он. Потом сменилась страхом, что он пришёл меня выселить. Обречённостью, что – выселит. И горькой безнадёгой, что такого я и заслуживаю. Ну и ещё, может, милицию привёл сдать меня. Что будет правильно.

Смахнула слёзы. Встала.

Застыла. Ну, поняла, что счас – войду на кухню, и не сдержусь ни хрена. Рухну на колени, обниму его ноги и буду рыдать поверить, что я – не того. А он просто будет не иметь права вестись на это. Так что нехер позориться.

Успокоилась. Сцепила зубы. Сделала лицо. Пошла.

Вошла. В сумраки низовой подсветки. Он сидел за столом, разливал чай. Во вторую кружку.

Подошла. Посмотрела на чай. На шоколадный тортик, который он раскладывал в тарелки. Посмотрела на папочку на столе рядом с ним.