Чугун направил приборчик на себя и нажал на кнопку. Кнопка загорелась тусклым красноватым светом.

Ничего не произошло.

Чугун нажал на кнопку еще раз. Кнопка еще раз загорелась. И все.

– Ничего, – разочарованно сказал он.

После чего он испытал прибор на Радисте, на Доходе и на Гундосове. И снова ничего не произошло. Тогда Чугун навел Выключатор на свою сестру.

– Не надо! – Тоска выставила перед собой руку. – Не надо этих тупорылостей!

Чугун зловеще захихикал и нажал на кнопку. Тоска ойкнула, а потом плюнула в Чугуна и выскочила из-за стола.

– Истеричка, – Чугун показал ей вслед язык. – Пора в дурку на учет ставиться!

Тоска крикнула со второго этажа что-то неразборчивое, но, судя по энергетике, очень обидное.

После чего Чугун повернулся ко мне.

– А ты, Куропяткин, хочешь попробовать? – спросил он.

Я равнодушно покривился. Честно говоря, мне было плевать. Чугун навел Выключатор на меня. Ничего особенного я не испытал. И ничего во мне не шевельнулось, ничего не дрогнуло.

Чугун нажал на кнопку. Кнопка не загорелась.

– Странно, – Чугун нажал на кнопку еще раз.

Снова безрезультатно. Чугун вскрыл батареечный отсек. Элементы растеклись.

– Расплавились, – сказал Радист. – Перегрузка получилась…

– Ерунда какая-то, – Чугун бросил прибор на стол. – Братец постоянно всякой ерундой занимался. Изобретатель… Однажды он изобрел прибор, который определял среди людей живых мертвецов.

Все посмотрели на Чугуна.

– Точно-точно, – сказал Чугун. – Прибор для определения, жив человек или мертв. Он был похож вот на этот самый Выключатор. Только кроме кнопки там было еще две лампочки. Синяя и красная. Если загоралась красная – чувак был жив, если загоралась синяя – мертв. Он мог ходить на работу, играть в футбол, даже с парашютом мог прыгать, а все равно был мертв.

– Не думала, что у нас в семье было столько психов, – крикнула со второго этажа Тоска. – Я думала, ты один у нас такой…

– А в чем принцип действия этого определителя? – спросил Радист.

– Фиг его знает. – Чугун вытер руки о салфетку. – Только у одних чуваков всегда загоралась красная лампочка, а у других всегда синяя.

– А у тебя? – спросил Доход.

Чугун не ответил. Бросил Выключатор на стол и отправился спать.

Мы еще некоторое время посидели за столом, потом стали расходиться по комнатам. Я уходил последним.

И зачем-то сунул Выключатор себе в карман.

Половина второго этажа была отпущена под крошечные гостевые комнаты, их было четыре штуки. В первой разместились Чугун и Радист. Чугун улегся на кровати, а Радист расположился на полу, на голых досках – для развития внутренней твердости. Во второй – Доход и Гундосов. Они тоже должны были спать на полу – для закаливания характера и укрепления воли.

В третьей комнате устроилась Тоска, а в четвертой я.

Спал я хорошо. Правда, ночью на меня по неизвестной причине чуть не упал канделябр, но это были мелочи жизни.

Следующее утро началось неудачно.

– Давай, давай, фиксируй движение! – орал Чугун. – Фиксируй тело в верхнем положении, кишка!

Я выглянул в окно. На ветке почти прямо напротив моей комнатушки болталось тело Гундосова. Сначала я решил, что Гундосов решил от нечего делать повеситься, и уже даже собрался бежать его спасать. Но Гундосов начал вращать глазами, и я понял, что Гундосов просто висел и с красным от напряжения лицом фиксировал движение.

Под деревом стоял Чугун в голубой тельняшке. В руке у Чугуна была палка, этой палкой он колотил по пяткам Гундосова с целью придания Гундосову оптимизма.

Оптимизма у Гундосова, судя по красноте гундосовских пяток, не хватало.

– Привет, Чугунов, – сказал я. – Зверствуешь понемногу?

– Ага, – Чугун отвесил Гундосову еще по пяткам, после чего Гундосов нашел в себе силы подтянуться еще раз. – Только строгостью можно вбить в головы подрастающего поколения светлые идеалы физического совершенства.

– Ну-ну, физкульт-привет, – сказал я и спустился вниз, к озеру.

На озере укрепляли здоровье Радист и Доход. Они ныряли под воду, задерживали дыхание, потом выныривали, вентилировали легкие и бранились по поводу того, кто дольше просидел под водой. Раздетый Доход оказался не таким уж доходом. Я бы даже сказал, наоборот – был он здоровым, даже больше чем здоровым. Мне вспомнилось, что вчера он таким не был. Но я решил, что мне в самом деле лишь вспомнилось.

Тоска сидела на песке. Она развела маленький костерок и жарила на прутике огромную красную сыроежку. Рядом на воткнутых рогатках сушились длинные полосатые носки.

– Привет, квакушка, – сказал я. – На баобаб устало взгромоздясь, покушать беззаботно собралась?

– Привет и тебе, чудачок, – ответила Тоска. – Что надобно?

– Ты неправильную сыроежку жаришь. Красные сыроежки в пищу употребляют лишь юные людоеды, приличный человек кушает сыроежки белые, в крайнем случае желтые. Красные сыроежки могут быть ядовитыми.

Тоска хмыкнула, достала из огня гриб, демонстративно откусила кусок и вернула шляпку обратно в костер. Прожевала, проглотила и сказала:

– Подумаешь, ядовитые. Японцы вообще ядовитую рыбу рубают. К тому же бояться смерти – удел примитивных личностей. Вроде Гундосова, вроде моего брата. Они очень боятся смерти. Я не боюсь.

И Тоска отъела еще кусок от сыроежки, прищурилась и ткнула в меня прутиком:

– Классная у тебя майка! Кто изображен? Твой папа?

– Не, другой родственник.

На самом деле на майке у меня был отпечатан Феликс Дзержинский, глава Всероссийской чрезвычайной комиссии и мой тезка. Феликс Дзержинский смотрел с майки прямо в душу и говорил: «Враг не спит!» Правда, поскольку майка была эксклюзивной, я внес в образ Феликса Эдмундовича некоторые изменения. Вложил в руки Дзержинского самурайские мечи, под плащ пристроил блестящую броню, на руки надел шипастые налокотники.

– Классный у тебя родственник! – Тоска отгрызла от своего гриба еще кусок. – Сразу видно, что крутой чувачок. С ножиками. В город вернемся, ты мне тоже такую майку заделаешь.

– Лады, – согласился я. – У тебя только носки подгорели.

– А, черт! – ругнулась Тоска и принялась спасать свои полосатые гольфы.

Я лег на песок и принялся обдумывать план завтрака. План был прост. В доме имелся газ. В доме имелся холодильник с яйцами, луком, маслом и сосисками. Оставалось решить, что именно готовить: классическую глазунью или классический омлет?

Тем временем Доход и Радист натешились подводным плаваньем и решили перейти к плаванью надводному. Доход крикнул:

– До середины – и обратно!

И рванул к центру озера. Радист устремился за ним.

– Придурки, – сказала Тоска, легла на песок, подцепилась к наушникам и принялась чего-то напевать на разные голоса.

Носки она, кстати, совершенно невозмутимо натянула на ноги. Невзирая на дырки.

Я продолжал обдумывать завтрак. Добавить ли в омлет рубленые сосиски или поджарить их в микроволновке? Все-таки я склонялся к микроволновке и уже собирался идти ее раскочегаривать, как неожиданно с озера послышался крик.

Стая оранжевых уток сорвалась и стала набирать высоту.

Так всегда бывает. Кто-то начинает орать, перепуганные утки взлетают, а я бегу выяснять, что же все-таки случилось.

В этот раз все было точно так же. Я вскочил и побежал к озеру.

Метрах в тридцати от берега тонули. Кто именно тонул, Доход или Радист, разобрать я не мог, но то, что тонули, точно. Барахтались, ругались и звали на помощь.

Тоска ничего не слышала, дрыгала ногами в дырявых носках в такт музыке и ревела что-то на итальянском языке. Я нежно пнул ее в бок. Тоска вскочила, все поняла и заорала:

– Помогите! Помогите!

Возле моей головы будто пролетел сгусток ее голоса, что-то плотное, мощное и агрессивное.

Я даже немного пригнулся и подумал, что у Тоски и в самом деле есть оперные способности.