«Что ж, значит, вам придётся в любом случае дождаться их возвращения, – Бранденфельд, шумно заплескался и зашевелился, судя по всему, неуклюже вылезая из лохани, – если вы были вечером все вместе, как вы настаиваете, то задавать вопросы вам без очной ставки сейчас смысла нет, ваши утверждения могут быть легко подвергнуты сомнению другой или третьей стороной. Но ждать этого у меня времени нет, все часы, которые я провожу здесь тщательно расписаны по минутам безо всякого отдыха, как бы вам господин землемер, не казалось это сейчас неправдоподобным, поэтому в нужное время вы получите соответствующее предписание об явке к моему секретарю».
Он так же шумно начал вытираться и с бряцаньем надевать на себя одежду, как будто собираясь облачиться в мундир кавалериста, а не в форму чиновника. Впрочем, это были только предположения К. – как именно мог одеться Бранденфельд – так как у него самого глаза были по-прежнему закрыты повязкой, которая, откровенно сказать, ему уже изрядно поднадоела и к тому же промокла насквозь.
«Прощайте, фройляйн… М-м-м, – голос Бранденфельда доносился до К. уже издалека, – а вас, господин землемер, прошу быть осмотрительнее в своих речах и поступках, особенно таких, какие я имел несчастье слышать и наблюдать сегодня. Впрочем, моё личное отношение к этому не имеет никакого значения, я только имел в виду, что каждый должен находится на своём месте, и не появляться там, где его совершенно не ожидают, и ежели такое нарушение будет продолжать иметь место, то это лицо, без сомнения, понесёт серьёзную ответственность».
Конец его тирады завершил стук каблуков и скрипнувшая, а затем громко стукнувшая дверь. К. ощутил лицом и голыми плечами порыв холодного воздуха и непроизвольно поёжился от сквозняка.
«Начали мерзнуть? – участливо спросила женщина и поводила рукой в воде, – да, надо вам, господин землемер, немного согреться.»
Он не успел толком ничего ответить, как услышал лёгкий шелест, за ним негромкий плеск, а затем две уже знакомые К. руки вдруг притянули его к горячему женскому телу, от которого чувствовался такой жар, будто в воду рядом с К. вылили ведро горячей донельзя воды.
«Не могла дождаться, пока исчезнет этот Фридрих, – прошептали К. на ухо обжигающие теплом губы, – а ты, мой милый дерзкий, землемер, который осмеливается ерепениться перед чиновниками, надеюсь, тоже ждал меня?»
Огорошенный К. несколько мгновений даже и не знал, что ему говорить или делать, так неожиданно всё произошло, но тело его приникшее к другому телу, как пуансон к матрице, ответило само очень быстро, и ему уже не пришлось вслух озвучивать свой ответ. Охваченный пришедшим телесным желанием, он потянул было надоевшую повязку с глаз, жаждая увидеть, кого он только что заполучил в свои объятия, но женщина прервала его попытку решительным жестом.
«А вот это я тебе делать запрещаю, милый землемер, – смеясь, но твёрдо сказала она, – это совершенно лишнее, – она снова засмеялась, – вернее, совершенно необходимое»
Он нехотя подчинился её капризу и они вдвоём с шумом заворочались в остывающей воде, но К. не чувствовал прохлады, он ощущал жар женщины и в нём рос ответный жар. Всё было так же как с Фридой, но одновременно и не так, женщина всё равно была другой, но у К. на глазах была повязка, но теперь он сам не спешил её срывать. Пока он не видел, а только ощущал своим телом, он мог представлять, что в его руках дрожит в любовной страсти его невеста, которая не бросила его и не оставила ради чужого человека, ибо К. всё равно тосковал по Фриде, даже обладая в эту секунду совсем другой женщиной. Но та, кого он сейчас сжимал в своих отчаянных объятиях обретения, всё же была не той, по кому он бесплодно томился: с иным телом, иными губами, иным запахом шеи и волос. И К. всё сильнее стискивая в своих объятьях эту отдающуюся ему женщину, всё сильнее сжимал и свои веки, чтобы вернуть, хоть ненамного свои прошедшие, но не потерянные переживания и чувства.
Но когда К. уже почти вернувший себе Фриду, готов был уже взорваться и раствориться в ней окончательно, женщина одним хищным движением сорвала с него промокшую насквозь повязку так, что он даже вздрогнул от боли у корней волос.
«Ты изменил своей невесте, землемер, – хохоча, закричала она, и её белые зубы блестели от влаги и смеха, а черные волосы плавали вокруг её лица как комки речных водорослей, – и теперь ты мой, окончательно мой», – она мощно стиснула К. своими бедрами и он излился в неё с тоской и чувством только что совершённой непоправимой ошибки.
Глава 28 (3)
Матильда
К. долго, с изумлением, словно боясь поверить своим глазам смотрел на лицо молодой женщины; закрыв глаза, она совершенно обнажённая, умиротворенно покоилась перед ним в воде покрытой мыльными разводами; лишь кисти рук её плавно шевелились, будто она безмятежно плыла на спине по глубокому спокойному озеру, а не лежала в остывающей лохани в доме у Лаземана. Но К. никак не мог поверить в то, что видел перед собой.
«Это ты, Анна?» – наконец, спросил он её неожиданно охрипшим голосом. Мысли у него спутались в один лохматый заверченный клубок, из которого он не мог вытянуть ни одной нужной ему нити. Женщина утомлённо лежавшая перед ним, никак не могла быть матерью Ханса и женой Брунсвика, это просто совершенно не совпадало с окружающей К. реальностью или должно было быть сном. Но он не спал, и это была она, ибо К., хоть и сомневаясь, но узнавал эту женщину, вспоминая её голос и черты лица, что незаметно всплывали в его памяти, как мыльные пузырьки в воде. Он знал и чувствовал, что его влечет к ней с первой же их встречи, когда он увидел её впервые, сидящей в этой же комнате, в кресле, с отрешённым видом; его притянула её загадочность и недоступность, то, что она была в Замке, хоть бы и служанкой, но ведь это был недостижимый для него Замок, куда он так стремился попасть. Может быть, он бы даже предпочёл её Фриде, тем более, что К. познакомился с ней раньше, но здесь уже вступили в силу непреодолимые тогда для него обстоятельства, а именно Лаземан с Брунсвиком, буквально вынесшие К. на своих плечах из дома, так что он успел перекинуться с ней всего лишь парой слов. А потом Фрида затмила, конечно, всё, и К. провалился в любовный омут почти до самого дна, и до сих пор не может из него, как выясняется, толком вынырнуть. Но тогда К. конечно же не знал, что она жена Брунсвика, да ещё и мать Ханса; при мысли о них обоих, у К. сейчас же зашевелились на голове волосы; узнав о том, что здесь произошло, Брунсвик, даже без помощи Лаземана, вынесет К. из дома, причём не до улицы, а прямо до деревенского кладбища, поэтому К. даже не узнает насколько его возненавидит Ханс, что, хоть в какой-то мере, явится для К. утешением. Ему подумалось, что стало быть, не зря Брунсвик так яростно охраняет свою жену; видимо, в Замке нравы у женщин намного свободнее, чем в Деревне, а здесь его жена, выходит, не может удержать себя в рамках приличий, так что ему приходится вовсю проявлять свою предусмотрительность и находчивость, чтобы не оказаться в нелепом положении обманутого супруга.
В этот момент у женщины дрогнули и поднялись веки и она взглянула на К. холодными голубыми глазами.
«Я Матильда, – спокойно сказала она тихим голосом, – сестра Анны, – и поскольку К. всё ещё смотрел на неё остолбеневшим взглядом, добавила, – мы близнецы».
Уже почти простившийся с жизнью от рук Брунсвика К. испустил глубокий облегчённый вздох, и не в силах даже сидеть от упавшего на него счастья, повалился спиной на противоположный край лохани; только сейчас он заметил, что лежит уже в остывшей воде весь покрытый гусиной кожей.
«Ты думал, что был с Анной, – усмехнулась женщина, подтягивая к себе свои красивые длинные ноги, – не ты первый впадаешь в эту ошибку, хотя надо сказать, что в подобных обстоятельствах, наверное всё же первый, – она потрогала кончик языка зубами и внимательно посмотрела на К., – и ты мог бы осенить себя лаврами первопроходца, если бы ты не принял меня за другую после того как всё это, – она слегка раздвинула ноги, – закончилось. И мне даже интересно, за кого ты меня принимал или представлял на моём месте К., – может быть, свою несостоявшуюся невесту или кого-то ещё из Деревни или Замка? Всё же надеюсь, не хозяйку гостиницы «У моста»?».
