Глава 26 (1)

В доме у Герстекеров

Они долго пробирались по снегу, освещаемые лишь скупым лунным светом, но Герстекер, видно, как местный житель, хорошо знал дорогу, и они совсем не плутали, хоть им и приходилось идти в полутьме по заметённым по колено узким улочкам Деревни. Но в конце концов спутник К. всё же начал уставать и всё чаще останавливался, наклоняясь вперёд, и уперевшись руками в колени, заходился в жестоком кашле, на который окрестные дворовые псы тут же отвечали возбужденным лаем. В эти моменты Герстекер почти повисал на К, превращаясь вместе с ним в зыбком лунном свете в какое-то жуткое четвероногое существо издающее пугающие звуки, которые со временем становились уже совсем похожими на собачий вой. Тогда К. казалось, что они никогда не смогут добраться до дома Герстекера, и что тот скончается у него на руках, а сам К. либо замёрзнет, не найдя в полутьме обратную дорогу в гостиницу, или может быть, если он, К., сам даже и выживет этой ночью, то его на другой день сразу же обвинят в гибели его спутника, и тогда ему уже не удастся отделаться одним-другим допросом. Тут Замок вместе с Деревней возьмутся за него всерьёз, и если уж здесь жёстко взыскивают с жителей за незначительные на первый взгляд прегрешения, как это, например, произошло с семьей Варнавы, то, наверняка, за его теперешнее преступление – убийство Герстекера – наказание будет вовсе немыслимым. К. уже начинало казаться, что это он, как будто бы сам ведёт Герстекера навстречу его гибели, и посему вина К. будет определённо налицо перед судебными исполнителями. Он настолько испугался этих воображаемых последствий, что невольно начал придерживать Герстекера за плечо, хотя тот и так двигался еле-еле. И может быть, К. отоспавшийся за сутки в гостинице и набравшийся сил, уже совсем бы не дал Герстекеру шагать дальше, если бы тот, вдруг закашлявшись в очередной раз, не объявил, что они прибыли в пункт назначения.

К. осмотрелся и смутно начал припоминать место, где он уже был в первый свой день прибытия в Деревню, и что, на самом деле, перед ним дом Лаземана, где он тогда встретил женщину из Замка, мать Ханса, и откуда его так недружелюбно вывели сам Лаземан с Брунсвиком. И тут же К. вспомнил, что и сам Герстекер вышел после из этого же дома, чтобы отвезти его на постоялый двор, только вот объявился он с другой его стороны. Да, вот даже и крохотное оконце слева всё то же, только тогда оно было совсем иссиня-чёрным на дневном свету, а сейчас в ночи оно мерцало слабым еле уловимым светом, как будто за ним кто-то держал зажжённой свечу или лучину. Тут К. пришло в голову, что если Герстекер даст ему стол и квартиру в своём доме, как обещал, то находясь рядом с Лаземанами, к которым часто прибегает Ханс, можно будет успешнее поддерживать связь с мальчиком, а может быть даже через него удастся зазвать к Лаземанам и его мать, а там уж К. найдёт способ с ней поговорить с глазу на глаз, если их будет разделять всего лишь внутренняя стенка дома. А может быть, подумал К, можно будет подкараулить её прямо во дворе, когда она выйдет из дома по каким-либо надобностям или же наоборот будет возвращаться. Да, даже так, пожалуй, будет лучше, она тогда не будет так сильно торопиться на обратном пути. А свободного времени, чтобы её дождаться у К. будет сколько угодно, если Герстекер его не обманывает. Тут К. вспомнил про Пепи, и что бедная глупая девочка ждёт его, наверное, как они договаривались, подле ворот у маленькой двери и мёрзнет, а К. всё нет и нет. Как бы она из-за этого не стала со своими подругами очередными его врагами, они здесь на удивление легко заводятся, а вот друзей у К. совсем мало, будто кот наплакал, да и неизвестно ещё, друзья это или так, временные союзники, которые, если им будет это надобно, отдадут его за бесценок. Надо будет всё-таки примириться с Пепи, если она на него рассердится, свои люди в гостинице ему необходимы, а горничные знают там всё, да и против Иеремии будет бороться сподручней, и о Фриде сведения получать. При мысли о своей несостоявшейся свадьбе и уведённой у него невесте, у К. сжалось сердце и он тяжело вздохнул.

– Да, проходи же скорее в дом, – услышал он дребезжащий голос Герстекера и пришёл в себя от своих дум.

Тот давно уже справился с дверным запором, и стоя у приоткрытой двери, нетерпеливо махал К. рукой, как будто опасаясь, что тот улизнёт от него в последний момент и столько трудов сегодня будет потрачено впустую. Из дверного проёма лился слабый свет и веяло домашним теплом, так что намёрзшийся в дороге К. торопливо шагнул за порог.

Горница в комнате была смутно освещена лишь одним огарком свечи, и при этом свете кто-то, низко согнувшись под выступающими над углом косыми потолочными балками, читал книгу. Это была мать Герстекера. Она подала К. дрожащую руку и усадила рядом с собой; говорила она не без труда, и понимать её было непросто. Но с другой стороны, сам Герстекер усевшийся рядом с ними за стол, понимал её очень хорошо, и всячески старался подсказывать К. её слова, когда ему не мешали приступы кашля. Но, по крайней мере, она хотя бы сама неплохо слышала, и К. не требовалось по десять раз громко повторять для неё одно и тоже.

К. надеялся, что она расскажет ему что-то важное о Деревне, а может быть даже и Замке, во всяком случае, по её сгорбленной спине и изборождённому морщинами лицу, которые казались ещё чернее и глубже над дрожащим пламенем свечи, можно было ожидать, что мать Герстекера застала всех здешних взрослых жителей ещё в своих колыбельках и могла знать очень много из того, о чём К. даже не догадывался.

Но старуху почему-то больше интересовала жизнь самого К., а в особенности то, что он мог вспомнить о своих родителях и своём раннем детстве. К. уже изрядно проголодавшийся, изо всех своих сил старался ублаготворить любопытство матери Герстекера, справедливо опасаясь, что, если старуха рассердится на его неразговорчивость, то её послушный сын может запросто выставить К. из дома обратно на улицу, где ему придётся либо замёрзнуть окончательно, либо искать в ночи дом Варнавы, ибо больше ему идти будет некуда; Пепи-то, уж точно, полночи его ждать у двери не станет. Поэтому он, сглатывая время от времени голодную слюну, старательно рассказывал ей о своей семье, братьях и сёстрах, отце и матери и так увлёкся воспоминаниями, что забыл про свой голод и как будто снова перенёсся в те счастливые для него и наполненные теплотой времена.

Мать Герстекера внимательно его слушала, время от времени задавая своим дрожащим голосом уточняющие вопросы, которые уже по привычке тут же повторял для К. её сын; и даже несколько раз брала в руку догорающую уже свечу, и капая на стол воском, подносила её ближе к лицу К – да так, что ему даже приходилось немного откидываться назад, чтобы ненароком не занялись огнём волосы у него на голове – и как будто стараясь своими подслеповатыми глазами, получше разглядеть его черты в полутьме. Но чем дальше заходили вопросы, и чем подробнее вспоминал о своём детстве К, тем больше недоверия и усталости показывалось в её лице. Она словно переставала верить словам К, как будто он говорил что-то идущее совсем вразрез с её ожиданиями. А тут ещё и свеча окончательно догорела и погасла с лёгким шипением, и они оказались в полной темноте, где К. мог слышать лишь хриплое усталое дыхание старухи, да кашель её сына.

«Почему ты не говоришь мне всей правды, К.», – услышал он вдруг из ночной тьмы голос матери Герстекера, и даже вздрогнул от неожиданности, насколько этот внятный, но усталый голос, хоть и исполненный разочарования, не походил на дрожащий и слабый голос старухи, что с помощью её сына, он еле разбирал минутой раньше.

«Я хочу помочь тебе, – её голос становился всё более уставшим, но всё ещё оставался звучным, – но ты должен перестать рассказывать мне выдуманные истории. Расскажи мне правду К., зачем ты приехал сюда. Кто ты на самом деле?»