– Элизабет, вам плохо? Позвать доктора?

– Нет, это сон, и я скоро проснусь.

Я не проснулась. Вернее, я просыпалась еще много раз, но все в той же больнице, в палате отделения реанимации, и вокруг меня неизменно суетились медперсонал и Рашель. Стивен больше не появлялся, и мне от этого было только легче.

Медперсонал профессионально ухаживал за мной: мне ставили капельницы, помогали добраться до туалета, растирали, проводили сеансы реабилитации. Меня осмотрели бесчисленные специалисты узкого профиля, включая невролога, который пояснил, что потеря памяти случается после комы, но часто кратковременна, и просто нужно время, чтобы все вспомнить.

И Рашель старалась, как могла. Каждый день она приносила в палату что-то, что, как она полагала, поможет ее дочери вернуть память. Она усердно сидела со мной рядом и восклицала, подсовывая мне под нос очередной артефакт:

– Солнышко, посмотри, помнишь наш домик у озера в Швейцарии? Ты так любила проводить там время! Вот это твоя любимая шкатулка из ракушек. Мы привезли ее с пляжа Мёртл в Южной Каролине, и ты складывала туда всякие мелочи. А вот, смотри, наш доберман Тайгер. Видишь, ты обнимаешь его? Здесь тебе всего пять лет.

Рашель с блаженством смотрела на фотографию с мощным псом, которого обнимала тощая белокурая девчушка в летней маечке на бретельках и коротких джинсовых шортиках. Пес лежал с высунутым языком и щурился на солнце, а девчушка сидела на изумрудно-зеленой траве, обхватив его мощную шею тоненькими ручками. У меня в голове пронеслось: «Совсем не похожа на мою крошку, такую же, впрочем, худышку, но с длинными каштановыми волосами и темно-шоколадными глазами». Ох, Рашель, как я тебя понимаю! Ты – мать, которая пытается вернуть свое дитя, но проблема в том, что я не могу тебе помочь. Я не знаю, в каком из миров сейчас твоя дочь, но здесь, в этой палате, ее точно нет. Здесь есть я, но я не могу тебе все рассказать по нескольким причинам: во-первых, я сама не понимаю, что происходит, во-вторых, я не хочу убивать твои надежды, ведь ты счастлива тем, что твой ребенок выжил, но главное, я не уверена, что мне поверят. Вернее, я почти на сто процентов уверена, что мне не поверят и сочтут за травму мозга и помешательство, и начнут лечить, желая заставить меня вспомнить то, что должна знать Элизабет. А проблема в том, что я этого не знаю и, соответственно, не вспомню НИКОГДА. И жить мне тогда оставшиеся года овощем в фешенебельном дурдоме, ибо деньги у моих «родителей» явно водятся немалые, и доктора будут лечить их единственное (или не единственное?) чадо до тех пор, пока существует монетный двор. Нет, я буду молчать и делать вид, что ничего не помню. А дальше искать путь домой, к мужу, к ребенку.

– Ой, Лиззи, ты узнаешь этот ресторанчик?

Мне вручили фотографию с увитым плющом двухэтажным домиком с открытой верандой на втором этаже. Возле домика росли кусты, усыпанные крупными белыми и розовыми цветами. Небо над рестораном создавало фон невероятной красоты и голубизны, а солнце ярко освещало каменные стены дома, его плоскую крышу и окна с деревянными жалюзи.

Как же мне хотелось сказать, нет, я не помню и не могу помнить этого ресторана, так как обед в нем стоит половину моей месячной зарплаты, и такие заведения я всегда обходила стороной. Я не могу помнить наш отдых в Ницце и поход в Сирк дю Солей в Арии, элитной гостинице Лас Вегаса. Я не летала с вами в Италию, чтобы послушать божественный голос оперной дивы и не ходила по горным тропам швейцарских Альп. Я родилась за тысячи километров отсюда в среднестатистической российской семье с небольшим достатком, жила и работала в маленьком сибирском городке, пока не повстречала своего мужа, который прилетел туда в командировку и увез меня сначала к себе, в Хабаровск, а потом в Канаду, где ему предложили работу. Наша кроха родилась уже здесь, в Торонто, ну, то есть там, в Торонто. Я никогда не жила в Калифорнии и вообще никогда не была в США, и у меня никогда не было более $50,000 на счету. Мне хотелось кричать, что это не моя, а чужая жизнь, которую мне зачем-то навязали, ну, или подарили, я не совсем еще в этом разобралась. Но я молчала, угрюмо смотря на очередное фото, а Рашель продолжала верещать с восторгом:

– Твой папа отвел нас в этот ресторан, чтобы ты перестала плакать, когда погиб Тайгер. Он хотел купить тебе пони, но ты отказалась наотрез заводить другого питомца. Ты такая упрямая! Это у тебя от отца, – явно с горечью сказала Рашель, но тут же снова затараторила с восторгом. – Ох, а это ты впервые пошла на занятия танцами. Тебе здесь пять с половиной. Моя маленькая балерина! Помнишь это розовое платье?

– Нет, – я отрицательно покачала головой.

– Значит, крошка делает вид, что ничего не помнит? Ну, и какую же игру ты на этот раз затеяла, Лиззи?

От неожиданности я вздрогнула, а Рашель резко повернулась в сторону голоса. У двери в палату стояла молодая женщина в дорогом брючном костюме. На солнце шелк отливал металлическим блеском, и было видно, что костюм шили на заказ: сидел он по фигуре идеально и выполнен был с дорогой простотой и обилием вкуса. Темные волосы уложены, на ногах туфли на таком высоком каблуке, что не оставалось сомнений – в них можно передвигаться только в автомобиле.

Женщина явно не намеревалась меня обнимать, и было понятно, что особой радости по поводу моего пробуждения она не испытывает. Мне показалось, что я ее уже где-то видела, особенно знакомыми были серые красивой продолговатой формы глаза. И вдруг я поняла: это глаза Стива! Значит, это его родственница, может, дочь, то есть моя сестра?! Рашель тут же подтвердила мою догадку:

– Клаудия, прекрати сейчас же! Ты не видишь, твоей сестре плохо?

– Сводной сестре, Рашель, сводной. Хоть я бы предпочла думать, что не имею к ней никакого отношения.

– Что ты имеешь в виду? – побагровела Рашель.

– Да просто говорю, как есть. Из всех детей нашего отца, несмотря на все их недостатки, совершенно никчемной дрянью можно назвать только эту маленькую врушку.

– Не смей! – Рашель почти кричала. – Я позову охрану и…

– Не утруждайся – Клаудия усмехнулась. – Я просто пришла проверить, действительно ли моя, – Клаудия скривилась – сестричка симулирует, что ничего не помнит. Учти, – Клаудия посмотрела на меня с таким презрением, что я невольно сжалась на кровати – больше ты не одурачишь ни меня, ни нашего отца. Пусть твоя мамочка и защищает тебя при любых обстоятельствах, но с нас довольно.

Резко развернувшись на каблуках, Клаудия выскочила из палаты, а Рашель стояла возле меня, мелко трясясь всем телом.

Наконец она перестала дрожать и сказала почти спокойным голосом:

– Не переживай, родная, я поговорю с твоим отцом, и они тебя больше не побеспокоят.

– Они?

Рашель замялась:

– Наверное, я должна тебе кое-что рассказать. Понимаешь, я вышла замуж, когда мне было двадцать семь лет, а твоему отцу, к тому времени вдовцу – сорок восемь. У него уже были дети: старшая Клаудия, ее ты только что видела, средний сын-Брайан, ему тогда было шестнадцать, и младший, Мэтт, ему только исполнилось тринадцать. Ты не поверишь, какой прием они мне устроили! Не было и дня, чтобы они не бунтовали и не пробовали довести меня до слез. Что и понятно: подростки в доме, а я сама лишь на четыре года старше падчерицы, – Рашель глубоко вздохнула и продолжила. – Она и была главной во всех скандалах, все время подбивала мальчишек на безобразия. Я плакала, жаловалась, но что толку? Стив не желал вмешиваться в склоки, которые, как он считал, не стоят того, чтобы о них говорить. Почти год я жила как на войне, не знала, когда и где меня поджидает неприятность. Я похудела и постарела, и уже думала, что больше не выдержу, когда я узнала, что беременна. Стив был счастлив, он очень хотел еще одну девочку. Когда у него родилась Клаудия, ему было всего двадцать пять, и он зарабатывал деньги день и ночь, чтобы обеспечить семью и почти не помнит, как выросла дочь. Дети же приняли эту новость холодно, а Клаудия просто взбесилась и стала скандалить. Тогда-то Стив впервые понял, что я не преувеличивала, когда жаловалась ему на детей. В результате, Клаудию отослали из дома под предлогом необходимости продолжить образование, и она уехала в Швейцарию. После ее отъезда мальчишки присмирели, особенно когда я припугнула, что уговорю отца отправить и их обоих в элитную школу-интернат.