– Глаза разуй!

– Дрова везёшь что ли?

– Придурок!

Пассажиры поносили водителя всеми правдами и неправдами, я же – в своих мыслях благодарил его за то, что подтолкнул Карину в мои объятия.

Я держал девушку. Такую мягкую и тёплую. От неё пахло сигаретами, но это был самый сладкий в моей жизни аромат. Её горячее дыхание устремлялось в мою ключицу, отчего по телу от затылка до самого копчика разбегались мурашки. Сердце моё привычно колотилось, что, вероятно, чувствовала Карина, прильнув ко мне.

В салоне успокоились, и троллейбус продолжил маршрут.

– Всё, можешь отпускать, – ненавязчиво сказала Карина.

Я не хотел этого. Был бы какой-нибудь предлог, хоть самый малый, чтобы не выпускать девушку, я вцепился бы в него, как собака острыми клыками вцепляется в кость. Но такового предлога всё не подворачивалось.

– Отпускай, – чуть настойчивей сказала Карина.

Я, подобно раку, краснея, вслух выдал желаемое за действительное:

– Так это… Если троллейбус опять поперхнётся?.. Ой, ну в смысле затормозит…

Карине ничего не оставалось, кроме как посмеяться над моей оговоркой. Деликатно высвободившись, она обходительно взяла меня под локоть.

Рядом с нами сидел мужик лет сорока, с идиотской улыбкой пялившийся на Карину. Он встал и, сверкая полным ртом серебряных зубов, предложил ей сесть.

– Спасибо, я молодая, постою! – с вызовом ответила Карина. Осаждённый мужик сел обратно, спрятав свои зубы.

Мы ехали до самой конечной. Выйдя из троллейбуса, оказались перед круговым перекрёстком, где не спеша раскатывал извозчик в прогулочной с откинутой крышей повозке, куда был запряжён белёсый конь. Извозчик выглядел очень театрально в своих отполированных чёрных туфлях, не менее чёрных брюках, белоснежной рубашке, кроваво-красной жилетке на двух позолоченных пуговицах, белых лайковых перчатках и, – в довершении всему, словно вишенкой на торте, – белом котелке с красной каёмкой, из под которого скромно выглядывала копна смоляных кудрей. Завидев нас издалека, он стеганул коня и подкатил с пафосной декламацией:

– Ррромантическая прогулка на свежем воздухе! Недорого!

– Прокатимся? – спросил я у Карины.

– Ну давай, – как-то безразлично ответила она.

Извозчик спрыгнул с козел, открыл дверцу повозки и учтивым жестом пригласил внутрь.

– Прямо-таки с корабля на бал, – пошутил я, усаживаясь в повозку. Извозчик ответил наигранной улыбкой.

Карина отчего-то не садилась, а только, демонстративно засунув руки в карманы, делала вид, якобы что-то где-то высматривала. Я не понял её поведения, извозчик, очевидно, тоже, отчего растерянно переводил взгляд с меня на девушку и обратно. Карина же, зыркнув на меня, недовольно пробубнила:

– Может, руку подашь?

Я понял, что оплошал. Романтик из меня пускай никакой, но соблюсти этикет в присутствии дамы всё-таки следовало. Я исправил ошибку, и Карина оказалась в повозке рядом со мной. Извозчик закрыл за нами дверцу, водрузился на козлы, хлестанул коня, и все четверо отправились в путь.

Мы ехали узкими парковыми дорожками. Скучали. С извозчика спала вся его театральность, он был занят исключительно управлением повозки. Карина была безмолвна. Куда-то испарилось её ребяческое настроение, лицо стало каменным, что постепенно, как заразой, передавалось мне. Из ниоткуда подступала глухая тоска.

– В детстве я упал с лошади, – вспомнилось мне.

Карина посмотрела на меня, как бы жалея, её тонкие брови чуть приподнялись.

– Мне было лет семь тогда, – продолжил я. – Родители отвезли меня на лето в деревню к бабушке. Там я познакомился с местными мальчишками. Отец одного из них держал в хозяйстве лошадей. Мы с тем пацаном втайне от его отца пробрались… в этот… как его… загон, вот… и угнали лошадь. Представляешь? Как цыгане.

Карина улыбнулась. Я рассказывал дальше:

– Тот пацан (чуть старше меня был) умел управлять лошадьми, его отец научил. Он управлял, а я рядом по земле бежал, и так до самого поля. Тогда я попросил коняшкой порулить. Пацан (как ж его звали-то, не помню) подсадил меня, объяснил, как рулить, и остался внизу… Я, значит, качусь, вроде получается, всё нормально. Но тут… Лошадь отчего-то стала странно мотать головой туда-сюда. Со страха я уронил вожжи и вцепился ей в гриву. Она вздыбилась, а я был слишком лёгким, поэтому, наверное, сорвался… И прямо лицом в землю… – я заметил, как извозчик украдкой подслушивал мою историю. – Как щас помню. Пацан… Пашка по-моему, – к лошади подбегает, там чё-то как-то успокаивает её. Я валяюсь, ору, будто меня режут. Землю с лица смахиваю, смотрю – рука в крови. На землю смотрю – осколок бутылки в крови… В общем, я лоб стеклом рассёк.

Глаза Карины от удивления сильно округлились.

– То есть этот шрам… – она нежно провела пальцем по едва заметному рубцу над моей правой бровью.

– Да, – засмущался я. – Тот самый случай…

Мы смотрели друг другу в глаза. Карина поглаживала мой шрам. Извозчик покорно молчал. Конь отстукивал монотонный ритм, слившийся с мягким шумом листвы. Тёплый воздух ласкал веки. Всё вокруг пребывало в гармонии.

– С тех пор стал бояться лошадей, – признался я.

Извозчик остановился, пропуская перебегавших дорогу детей. Затем повернул к нам голову и, подмигнув, сказал:

– Глаза у страха велики. Таки народная русская мудрость.

Он приятно улыбнулся и поехал дальше.

Я пусть и не люблю, когда посторонние вмешиваются в разговор, но к извозчику у меня было иное отношение. Услужливость, что проявлял он с начала нашей поездки, могла подчинить сердце самого неотёсанного невежи. Я не прочь был немного побеседовать с ним.

– Знаете, я согласен с вами. Но что поделать, если страшно?

– Я могу сказать, потому и говорю, що не стоит кому би то ни было рассказывать о своих страхах. Ибо ваши страхи – есть ваша же слабость.

Извозчик довольствовался, что ему подвернулась возможность вставить свои «пять копеек».

– Вы правда так считаете? – поинтересовался я.

– О, я в этом глубоко убеждён, уважаемый.

Его речь хоть и была преисполнена неприкрытого пафоса, но за тем скрывался ощутимый опыт, а лёгкий еврейский акцент тонко намекал на важность сведений, коими извозчик приготовился делиться.

– Я таки расскажу вам маленькую историю. Одно время я выпивал неистово. Каждый божий день, даже в шаббат накидывался изрядно. Жена София терпела, ох как терпела, но ни слова не говорила. Святая женщина… Я ничего не мог поделать. Русского человека хлебом не корми, но стопку-другую таки дай пропустить за обедом. А как ви уже догадались, я таки русский.

Мы с Кариной незаметно посмеивались над этим чудиком.

– Однако я начал переживать, що София однажды от меня уйдёт из-за моих каждодневных «лехаимов». Свои переживания я регулярно и безвозмездно передавал в личное пользование моему когда-то другу Леониду, который также регулярно и, как мне тогда казалось, безвозмездно приглашал меня в гости, щоб отведать анисовой водки. И таки що ви думаете?.. В один несносный майский день… Налакавшись той самой злосчастной анисовой водки… Не совсем похожий на человека я появляюсь дома, где жена София, не вытерпев моего скотского состояния, устраивает сцену из мексиканского сериала (как если би Россия была би Мексикой)… А ещё на следующий не менее несносный день… Когда-то друг Леонид таки уводит мою Софочку! Уводит навсегда и безвозвратно! Шлимазл!.. И ви правда не стали би спорить, що второе здесь вытекает из первого.

Не знаю, насколько у извозчиков принято рассказывать подобные истории севшим в повозку незнакомцам, но мораль мне была ясна. Вообще меня радовало, что тоска улетучилась сама по себе, а главное – Карина снова улыбалась.

– Ну а кто виноват-то? – спросила она. – Вы – потому что не доглядели? Или друг – потому что…

– Ойц-ойц-ойц, уважаемая, – перебил извозчик. – Ви же таки знаете, що у нас в России всегда виноват тот, в ком больше вина.

– Это точно, – протянул я.

Мы остановились у фонтана, где было довольно людно. Извозчик, возвратив прежнюю театральность, провозгласил: