Более четырехсот валиков с редчайшими записями привез Митрофан Ефимович из своих путешествий по глубинкам России: песни и частушки, былины, хороводы и прибаутки.

Спать не хотелось, мы вышли на улицу и переулками спустились к Москве-реке. Где-то справа от нас в темноте плыла лодка. Два сильных девичьих голоса, подхватывая друг дружку, пели «Калинушку». Молодые голоса звучали в ночной тишине чисто и свободно. Повернув свою белоснежную голову к реке, Пятницкий вслушался и восхищенно заметил:

— По песне любого человека узнать можно. Послушайте-ка, прямо в поднебесье взлетает! Сразу слышно, что у человека на сердце радость...

Много лет прошло с той ночи, но разговор с прославленным собирателем русских песен глубоко запал в душу, и с той поры, встречаясь с разными людьми и помня завет Пятницкого, я всегда старался узнать, какая же у этого человека самая любимая, самая заветная песня и с чем она связана в его жизни. А встреч было немало...

В годы гражданской войны я был пограничником. Потом — военным летчиком. Приходилось жить вдалеке от Москвы, от родных и друзей. И я знал: сидишь ли в седле или летишь в одиночестве под облаками, стоит вспомнить хорошую песню, запеть, и сразу на сердце станет радостнее, теплее.

Позднее я работал на радио. И задумалось мне записывать рассказы интересных людей о песнях на пленку. Эти радиопередачи я так и назвал — «Встреча с песней».

В редакции «Последних известий» работала дочь Якова Михайловича Свердлова Вера. Мне рассказывали, что Яков Михайлович обладал редкостной силы и красоты голосом, что он знал много песен и сам любил петь. Вера познакомила меня со своей мамой Клавдией Тимофеевной, и я пригласил ее в студию.

— Действительно, песня в жизни Якова Михайловича Свердлова занимала большое место, — подтвердила Клавдия Тимофеевна.— Она выражала его глубокую любовь к жизни. Особенно часто он обращался к песне в ссылке.

Много раз полиция арестовывала Якова Михайловича, высылала его в дальние края. В 1913 году Свердлова сослали на пять лет в Туруханский край. Место для поселения было выбрано обдуманно: непроходимая тайга и тундра, шестидесятиградусные морозы, вьюги и сугробы. Несколько месяцев длилась полярная ночь. Только на два-три часа в сутки можно было гасить огонь. Единственная дорога в крае — Енисей, летом — водой, а зимой — по льду. Свердлова отправили на далекий станок Курейку, расположенный за Полярным кругом. Каждого ссыльного сопровождал особый стражник.

Из Курейки Свердлов был переведен сначала в Селиваниху, а потом в село Монастырское. Сюда прибывали новые ссыльные и привозили подробные сведения о том, что происходит в крупных рабочих центрах. Летом я с сыном и двухлетней дочерью приехала к Якову Михайловичу.

Нам отвели просторную избу метеорологической станции, и стало обычаем, что все вновь прибывавшие ссыльные, пока не находили подходящей квартиры, жили у нас. Вечерами все собирались к нам «на огонек», отдохнуть, поделиться новостями. Яков Михайлович, человек исключительно общительный, любил собирать вокруг себя людей. В нашей квартире серьезные беседы чередовались с шумным товарищеским весельем. Стоило появиться двум-трем поющим товарищам, и вечер проходил незаметно в пении любимых песен Якова Михайловича. Особенно любил он «Варшавянку» и «Славное море, священный Байкал...». Яков Михайлович всегда бывал запевалой и случая попеть никогда не упускал.

Когда позволяла погода, шли компанией в лес, любовались неповторимыми переливами северного сияния, пели хором о русской зимушке-зиме. Возвращались с прогулки, и Яков Михайлович приглашал всех к себе:

— А теперь идем чаи гонять!

И снова звучали песни. Хорошую, бодрую зарядку давали такие вечера, после них лучше спорилась работа.

Гости расходились, а Свердлов садился за письменный стол и по своему обыкновению работал до глубокой ночи...

Ясная Поляна — уже в этом созвучии слышится что-то песенное, широкое, русское.

С Софьей Андреевной Толстой, внучкой Льва Николаевича Толстого и директором яснополянского музея, возвращаемся после прогулки по парку.

Она вспоминает:

— Лев Николаевич всегда вставал рано, пил кофе и удалялся к себе. Когда он работал, в доме была полная тишина. Ни шума, ни ребячьей беготни, ни музыки. Дедушка говорил, что музыка, хотя бы еле слышная, его отвлекает.

После занятий Лев Николаевич обычно уходил на прогулку или уезжал верхом. Потом садились обедать. К обеду в Ясную Поляну съезжались гости: писатели, художники, композиторы. Вечерами Толстой читал и, помню, одно время перед сном всегда садился за фортепиано...

Вот и дом, где жил Толстой! По этим ступенькам он поднимался, проходил в эти двери...

В комнатах тишина. Кажется, что сейчас появится сам хозяин, невысокий, в длинной блузе, с белой бородой и острым взглядом серых внимательных глаз.

Оглядываюсь. За этим письменным столом он работал, на этом диване отдыхал, читал эти книги и журналы. А вот и фортепиано, на котором играл Лев Николаевич...

— Музыка часто звучала в этих комнатах, — Софья Андреевна достает из книжного шкафа журнал и показывает фотографию, где Лев Николаевич снят с дамой в длинном платье, сидящей за клавесином. — В этом журнале опубликованы воспоминания польской пианистки и собирательницы песен народов мира Ванды Ландовской. В Ясной Поляне впервые она побывала еще в 1907 году. И уже в день приезда Толстой слушал ее игру. Ландовская играла ему польские, итальянские, английские, армянские, лезгинские, персидские мелодии. Лев Николаевич слушал с большим вниманием. Он сказал Ландовской: «Это музыка рабочего народа, серьезная, веселая!.. Вся народная музыка доступна всем людям: персидскую поймет русский мужик, и наоборот, а господское вранье и сами господа не поймут».

Ландовская бывала в Ясной Поляне не раз. Вот послушайте, что она пишет: «Толстой необычайно входит в музыку. Еще и теперь он часто играет один или с дочерью в четыре руки. Любит он преимущественно музыку классическую. Его излюбленные композиторы — Гайдн и Моцарт; в Бетховене не все нравится ему, а из послебетховенской эпохи самым любимым автором называет Шопена. Старинная музыка — Бах, Гендель, Куперен, Рамо, Скарлатти приводят его в неслыханный энтузиазм».

«Трудно верить, — приводит дальше Ландовская слова Льва Николаевича, — что подобные алмазы остаются зарытыми в библиотеках и так мало известны даже артистам, которые вечно исполняют одно и то же...»

«Народная музыка глубоко его трогает, — продолжает Ландовская. — В свое время он сам собрал несколько русских народных напевов, часть которых послал Чайковскому с просьбой аранжировать их в манере Генделя и Моцарта, а не в манере Шумана или Берлиоза».

Мне очень хочется расспросить подробнее Софью Андреезну об отношении Толстого к народной песне, ведь он много жил в деревне, хорошо знал русского мужика, сам пахал и косил.

Разглядываю на стене фотографии. На одной из них Лев Николаевич за плугом. Вот он среди деревенской ребятни. А вот — с маленькой внучкой Соней. Не верится, что со мной сейчас беседует та самая сероглазая девочка.

— Этот снимок сделан здесь, в Ясной Поляне. Мне тогда было всего лет десять, — улыбается Софья Андреевна.

Рядом на снимке Толстой среди крестьян.

— Софья Андреевна, — говорю я, — Лев Николаевич ведь любил русскую песню?

— Не только любил, Толстой собирал и изучал народное творчество. Множество поговорок, пословиц и песен вошло в его сочинения. Помните, в «Войне и мире», в «Анне Карениной» и «Казаках» поют народные песни — солдаты в походе, крестьяне, возвращаясь с полевых работ... И Наташа Ростова — у дядюшки в гостях, и казаки — на празднике...