Таким образом, грамматические конструкции современных языков человечества представляют собой продукты длинной и сложной последовательности событий в человеческой истории, включавшей в себя и эволюционные, и культурные процессы, которые разворачивались в рамках ограничений, накладываемых основными когнитивными и социально-когнитивными процессами. Большая часть этого произошла в жестовой модальности, что объясняет, почему жестовые языки способны сегодня так внезапно и легко возникнуть. Формирование и модификация грамматических конструкций возможны, на текущий момент, лишь потому, что коммуникация людей друг с другом представляет собой совместную деятельность с общей целью, а коммуникант оставляет многое невысказанным, если предполагает, что это понятно в силу наличия совместных знаний и поэтому прагматически прогнозируемо реципиентом, вследствие чего люди, находящиеся за пределами этого кокона совместного внимания, часто анализируют то, какие части высказывания выполняют соответствующие функции новым для них образом. Даже на самых поздних стадиях процесса эволюции языка основополагающие навыки и мотивы разделения совместных намерений, с которых для человечества начался путь кооперативной коммуникации, остаются в его основе.
7. От жестов высших приматов к человеческому языку
Наша речь обретает смысл благодаря другим нашим занятиям. Витгенштейн, «О достоверности»
Я обещал, что история будет непростой, и так и вышло. Ведь у таких высокоспецифичных и сложноорганизованных продуктов фенотипических изменений, как человеческая кооперативная коммуникация, почти всегда сложное и запутанное эволюционное прошлое. А у таких высокоспецифичных и сложноорганизованных продуктов культурных воздействий, как конвенциональные человеческие языки, не отличается простотой и культурное прошлое, вдобавок к эволюционному. Поэтому я исхожу из того, что все действительно очень сложно устроено — хотя, возможно, наше понимание этих процессов просто недостаточно глубоко, чтобы увидеть их скрытую простоту. В любом случае, я сделаю последнюю попытку свести воедино имеющиеся у нас данные; для этого я сначала на нескольких страницах подведу итоги того, о чем говорилось выше, а затем еще раз пересмотрю три гипотезы, сформулированные мною в первой главе, чтобы оценить, насколько они подтвердились. Наконец, закончу я некоторыми мыслями о языке как совместной интенциональности, способности к разделению намерений (shared intentionality).
7.1. Подведем итоги
Краткий обзор общих положений этого курса лекций (организованный в соответствии с порядком глав книги) выглядит примерно следующим образом.
Путь к человеческой кооперативной коммуникации начинается с интенциональной коммуникации человекообразных обезьян, что особенно ярко проявляется в их жестах.
• Человекообразные научаются многим из своих жестов (путем онтогенетической ритуализации) и используют их очень гибко, безусловно, намеренно, с вниманием к вниманию конкретных людей среди окружающих; все это полностью контрастирует с их не являющимися результатом научения, ригидными эмоциональными вокализациями, беспорядочно посылаемыми в окружающую среду.
Человекообразные всегда пользуются своими выученными, выражающими намерение жестами для того, чтобы просить или требовать реакции от других, включая людей. Они пользуются жестами интенциональных движений для прямого требования ответных действий (intention-movements), и жестами привлечения внимания (attention-getters) для непрямых запросов — иначе говоря, применяют последние для привлечения внимания другого к чему-либо, чтобы он/она увидел(-а) что-либо и действовал(-а) в соответствии с этим. Эти выученные жесты привлечения внимания у человекообразных, возможно, представляют собой единственные интенциональные коммуникативные акты в животном мире, в рамках которых возможны намерения разных уровней: с одной стороны, намерение заставить другого увидеть нечто, с другой — намерение заставить его же сделать что-то в соответствии с увиденным.
В основе понимания и порождения этих жестов лежат навыки понимания индивидуальных намерений — т. е. того, что у другого есть свои цели и представления о мире. Результатом их использования становятся умозаключения и выводы о том, что делает другой и, возможно, почему он это делает. И коммуникант, и реципиент имеют свои отчетливые цели в коммуникативном процессе и не имеют общих, разделяемых друг с другом целей.
Человеческая кооперативная коммуникация представляет собой нечто более сложное, чем интенциональная коммуникация человекообразных обезьян, поскольку лежащая в ее основе социально-когнитивная базовая структура включает в себя не только способность понимать индивидуальные намерения (individual intentionality), но также навыки разделения намерений и мотивацию к ним.
Базовый когнитивный навык способности к разделению намерений — это циклическое (рекурсивное) «считывание» мыслей и намерений (recursive mindreading). Возникая в некоторых ситуациях социального взаимодействия, оно порождает совместные цели и совместное внимание, которые, в свою очередь, создают общий смысловой контекст (common conceptual ground), в рамках которого, как правило, протекает человеческая коммуникация.
Базовые мотивы способности к разделению намерений — это желание помогать и желание делиться. В коммуникативном взаимодействии они порождают три базовых мотива кооперативной коммуникации: просьба (просьба о помощи), информирование (предложение помощи в виде полезной информации), разделение с другими эмоциональных состояний и отношения к чему-либо = приобщение (установление социального контакта за счет расширения совместного смыслового контекста).
Взаимные допущения (и даже правила) кооперации и коммуникативные намерения, по Грайсу, возникают как циклическое «считывание» мыслей и намерений применительно к мотивам кооперации: мы оба знаем, что наше взаимодействие является кооперативным, и, более того, должно быть таковым, с точки зрения социума. Это приводит к тому, что при взаимодействии люди объединяют свои усилия для того, чтобы поставить совместную цель и добиться коммуникативного успеха. При этом они рассуждают не только практически, но и кооперативно, тем самым делая в процессе рассуждения выводы относительно коммуникативной релевантности.
При неязыковой коммуникации люди используют указательный жест для управления зрительным вниманием собеседника, а изобразительные (иконические) жесты (пантомиму) — для управления его воображением. Эти два типа жестов могут считаться «естественными» коммуникативными актами, поскольку они основаны на естественных реакциях реципиента — прослеживании направления взора окружающих и интерпретации их действий с точки зрения их намерений, соответственно. Эти простые жесты могут выступать в весьма сложных сочетаниях, поскольку они используются в ситуациях межличностного взаимодействия, где оба участника ситуации обладают совместным смысловым контекстом как связующим звеном для интерпретации коммуникации, а также взаимными установками, связанными с кооперацией. «Произвольные» (arbitrary) коммуникативные конвенции, в том числе языковые, опираются на ту же кооперативную базовую структуру, что и «естественные» человеческие жесты. Они, безусловно, сформировались на основе последних путем «дрейфа к произвольному выбору средств» по мере того, как новые пользователи языка овладевали иконическими жестами, не полностью улавливая их смысл.
Онтогенез жестовой коммуникации у младенцев, особенно указательного жеста, указывает на наличие у них множества компонентов предполагаемой нами базовой структуры кооперации и связи со способностью к совместным намерениям, причем еще до начала овладения языком.
Результаты экспериментов по изучению указательного жеста у младенцев говорят о ключевой роли базовой структуры способности к совместным намерениям в формировании как совместного внимания и совместных понятийных представлений в коммуникации, так и трех ее базовых мотивов — просьбы, информирования, разделения = приобщения. Помимо этого она, возможно, сыграла роль в формировании коммуникативных намерений и правил кооперации.
