Структурирование (Structuring): выходя за пределы просьбы, коммуникант должен иметь возможность синтаксически маркировать, как, кто, кому и что сделал (включая третьих лиц) в указанном событии или положении дел;
Выражение (Expressing): когда в коммуникации возникают мотивы, не являющиеся просьбами, коммуникант должен выделять их (а возможно, и установки других лиц) для реципиента.
6.2.1. Конвенциональные синтаксические средства
Существует множество разных способов решения каждой из этих задач как в жестовой, так и в голосовой модальностях. Во-первых, в современных жестовых и звучащих языках есть много путей идентификации определенных участников и событий для реципиента, когда они не находятся в ситуации «я и ты здесь-и-сейчас». В обеих модальностях, правда, разгадка в том, что коммуникант использует эту ситуацию — т. е. актуальную структуру совместного внимания, совместные знания или дейктический центр по Бюлеру (1934/1990) — для помещения своих актов референции в контекст того, что оба они ощущают или знают совместно. Следовательно, коммуникант, если он может, укажет на что-либо, что есть в поле восприятия, или обозначит объект жестовым знаком, созданным для вещей, уже находящихся в актуальном совместном внимании (например, с помощью местоимений «она» или «оно»). Но для отсутствующих объектов и событий большинство содержательных слов или жестовых знаков в обеих упомянутых выше модальностях является категориальными понятиями (category terms), которые не могут сами указывать на определенные референты; если я скажу или покажу жестами понятия cat ‘кошка’ или bite ‘укусить’, это не станет основанием для подбора реципиентом индивидуальных референтов из фонда наших совместных знаний или откуда-либо еще, без дальнейшего уточнения. Поэтому коммуникант должен указывать направления поиска для нахождения индивидуальных референтов: объекты должны в основном быть локализованы в пространстве, за исключением «концептуального пространства» (conceptual space), а события должны в основном быть локализованы во времени, за исключением «воображенного времени» (imagined time) (Langacker 1991; Croft 1991). Таким образом, в зависимости от ситуации я произнесу или покажу знаками что-то типа the cat ‘кошка’ (если это единственная кошка в нашем общем поле внимания), или ту cat ‘моя кошка’, или the cat that lives in the vacant house on the corner ‘кошка, которая живет в пустом доме на углу’, для того, чтобы выделить одного представителя данной категории. В языке имеется целая референциальная иерархия, зависящая от того, насколько заметен имеющийся в виду референт в нашем актуальном фонде совместных знаний (см. Chafe 1994; Gundel, Hedberg, Zacharski 1993). И я скажу или покажу знаками, например, will bite ‘укусит’ или was biting ‘кусала’, чтобы обозначить, какое конкретное или воображаемое событие я упоминаю, располагая его во времени относительно нынешнего момента. Тот факт, что несколько элементов объединяются в определенном паттерне для того, чтобы оказать влияние на единую связную коммуникативную функцию (например, путем обозначения отдельного объекта или события), означает, что они формируют единую составляющую более крупной конструкции — то есть, создают иерархическую структуру.
Во-вторых, в современных жестовых языках есть ряд способов прояснения того, кто, что и кому сделал, самый простой из которых — порядок жестов (Liddell 2003); и, естественно, порядок слов весьма часто используется и в звучащих языках. Почти во всех языках мира, как жестовых, так и разговорных, актор/субъект ставится в высказывании перед пациенсом/объектом, по-видимому, поскольку в реальной жизни каузатор (causal source) обычно движется и проявляет активность ранее тех вещей, на которые он воздействует или влияет. Таким образом, этот принцип упорядочения хотя бы в какой-то мере имеет естественное происхождение, но чтобы быть продуктивным, он нуждается в конвенционализации в противовес другим альтернативам. К тому же, жестовые языки часто тоже используют пространство для этой же функции: например, для того, чтобы знаками показать, что я даю тебе что-либо, я делаю свой знак иконичным, изображая факт передачи чего-либо от меня тебе в пространстве, аналогично — с передачей от тебя мне; это явно средство естественного происхождения. Говорящие на жестовом языке также могут, как было замечено выше, обозначить пациенс данного действия путем пантомимического показа этого действия в направлении перцептивно доступного объекта; это средство иногда называют согласованием, подчеркивая его сходство с таким явлением, как согласование глагола с подлежащим в звучащих языках. Чтобы обозначить, кто совершает действие, использующие жестовые языки могут также располагать свое тело в пространстве таким образом, чтобы индексально имитировать пространственную перспективу участника; это еще одно естественное иконическое средство. Оба типа языков также иногда используют конвенциональные жестовые знаки, слова или маркеры (например, предлоги, падежные маркеры) для обозначения роли, которую гот или иной участник играет в событии.
В-третьих, в обеих модальностях коммуникант каким-то образом выражает свой мотив (а иногда и другие установки) в качестве дополнительной информации, чтобы помочь реципиенту сделать вывод о своей социальной интенции. В обеих модальностях эти установки склонны становиться естественными способами выражения эмоций, хотя для того, чтобы выполнять функции контрастивных маркеров (contrastive markers), они должны быть конвенционализированы. Поэтому вопрос задается с определенным выражением лица в жестовых языках и/или с определенной интонацией в звучащих языках, что, вероятно, в древности было связано с естественными выражениями замешательства и/или удивления. «Не очень вежливые» просьбы (not-so-polite requests) могут осуществляться с требовательным выражением лица или требовательным тоном, что, вероятно, в древности было связано с выражениями гнева. Эти выражения мотивов — с естественной основой в виде человеческих эмоциональных реакций как в жестовых, так и в звучащих языках — приобрели конвенциональность, каждое своим особым образом, в обеих модальностях.
В предыдущей главе то, что мы называли естественной коммуникацией, означало коммуникацию, основой которой являются жесты, основанные на действиях (action-based gestures) и адаптировавшиеся к таким естественным реакциям человека, как прослеживание взора другого — т. е. указательный жест — и интерпретация действий окружающих с точки зрения их намерений — т. е. пантомима. Люди обладают способностью понимать эти жесты без какой-либо специальной подготовки (если мы предполагаем, что у них имеется базовая структура разделения намерений кооперативной коммуникации с коммуникативными намерениями, совместными знаниями и т. д.). Так турист понимает подобные жесты естественным образом в магазине или на вокзале в другой стране. Конвенционализация устраняет естественность и заменяет ее, так сказать, совместной историей обучения: каждый, кто вырос в данном сообществе, знает, для чего обычно используется та или иная произвольная коммуникативная конвенция, поскольку у всех был похожий опыт обучения в этой области, и это, в свою очередь, тоже является общим знанием.
Синтаксические средства и конструкции устроены похожим образом, несмотря на попытки превратить их в бессодержательные алгебраические правила (см., напр., Chomsky 1965; Pinker 1999). Каждый из множества разнообразных языков, которые есть в мире, как звучащих, так и жестовых, обладает своими синтаксическими и прочими грамматическими конвенциями, необходимыми для структурирования высказываний, чтобы решать различные задачи, которые ставит информативная коммуникация. На самом деле, в каждом языке мира имеется множество заранее сформированных конструкций, которые сочетают в себе различные типы жестовых знаков/слов и грамматических маркеров для использования в рекуррентных коммуникативных ситуациях. Например, в английском языке пассивная конструкция (скажем, The dog was injured by the car ‘Собака была ушиблена машиной’) состоит из определенной конфигурации составляющих (каждая из которых также имеет свою внутреннюю структуру) для выражения конкретной коммуникативной цели. Этот, более функциональный, подход к грамматике, не отрицает ни наличия принципов обработки или вычисления, которые в какой-то мере формируют или ограничивают виды грамматических паттернов, которые человек может конвенционализировать, ни гипотезы о том, что все начиналось с «естественных» принципов, таких, как постановка первым агенса действия. Но то, из чего грамматика состоит наиболее непосредственно, — это набор конвенциональных средств и конструкций (по-разному конвенционализированных в разных языках), необходимый для облегчения коммуникации, когда необходимо обозначить сложные ситуации за рамками момента «здесь-и-сейчас».
