То, что партнеров для взаимовыгодного сотрудничества выбирают, в определенном смысле, в соответствии с их репутацией, означает, что те, кто это понимает, могут попытаться укрепить свою репутацию, демонстративно помогая другим и сотрудничая с окружающими. Вероятно, они осознают, что окружающие наблюдают за ними и оценивают их. Поэтому даже если субъект занят такой деятельностью, которая не является взаимовыгодной, он все же может предлагать другим свою помощь, в том числе, предоставляя им информацию, которая, как он считает, будет для них важна или полезна, несмотря на то, что он не получит от этого никакой прямой пользы. Тем самым он пытается укрепить свою репутацию как полезного партнера, с которым окружающие захотят сотрудничать в будущем. Еще одна вероятная первопричина, заставляющая помогать другим, сообщая им информацию (Zahavi, Zahavi 2007) — это стремление показать себя в наиболее выгодном свете, то есть затратить ресурсы, чтобы продемонстрировать свою эволюционную приспособленность (costly signal of fitness). В контексте полового отбора это означает, что я демонстрирую свою социальную силу, выставляя напоказ мои полезные знания. В связи с этим особенно важным может быть сообщение одним членам своей группы чего-то, имеющего отношение к репутации других членов группы (то есть распускание сплетен, см. Dessalles 2006). Другая важная ситуация, в которой может происходить информирование других — это ситуация обучения (Gergely, Csibra 2006), в особенности если происходит обучение своего собственного детеныша, поскольку это увеличивает совокупную приспособленность к действию информирования (посредством отбора, действующего на уровне семей). Однако все-таки, несмотря на существование важных производных функций, общая кооперативная базовая структура человеческого сотрудничества и общения предполагает, что человеческая кооперативная коммуникация изначально возникла именно в контексте совместной деятельности.

Как только мы начинаем не только выдвигать требования, но и информировать окружающих, становится гораздо нужнее способность общаться по поводу тех вещей, которые удалены от нас во времени и пространстве. Хотя люди, по сравнению с обезьянами, при помощи указательного жеста могут передавать гораздо более сложные сообщения, все-таки остается целый ряд ограничений. Наиболее критичным является то, что общий смысловой контекст, который является главным источником коммуникативной силы указательного жеста, также является и источником ограничений. Так, если мы с вами часто бывали на водопое и иногда видели там газель, а сегодня вы видите, что я возвращаюсь как раз со стороны водопоя и взволновано указываю в том направлении, вы, вероятно, предположите, что газель сейчас там. Мне удалось обозначить отсутствующую сущность при помощи указательного жеста. Но, конечно же, если у нас нет такого совместного прошлого опыта, я не смогу указать на отсутствующий объект; указательный жест фактически бесполезен в тех случаях, когда у участников общения нет совместных знаний или багаж таких знаний невелик, особенно если взаимопонимание требует значительных умозаключений. Так, указательный жест будет не самой эффективной формой коммуникации, если необходимо научить чему-нибудь маленьких детей или новичков. Если я занят сложным процессом выкапывания корешков из-под земли при помощи палки, и мне нужно, чтобы вы мне помогли, убрав грязь, то, если вы уже делали это вместе со мной, я могу просто указать на грязь, покрывающую нужное мне место. Однако если вы никогда не принимали участие в такой деятельности, маловероятно, что простой указательный жест донесет до вас мысль о том, что от вас требуется. По той же простой причине указательный жест вряд ли будет успешным средством коммуникации между иностранцами. Практически полная зависимость указательного жеста от наличия у коммуниканта и реципиента совместных знаний — это одновременно и его сила, и его слабость.

По существу, изобразительные жесты точно так же зависят от общего контекста, хотя и в немного меньшей степени, поскольку в этом случае сам жест несет в себе больше информации. И поэтому я могу жестами показать своему партнеру, как он должен копать, чтобы убрать грязь нужным мне образом, и он поймет меня, даже если никогда раньше не бывал в такой ситуации (хотя ему все же нужно воспринимать мой жест как коммуникативный и связанный с нашей текущей деятельностью). Я смогу изобразить для своего друга движения антилопы и звуки, которые она издает, чтобы сообщить о том, что она сейчас находится на водопое (возможно, я также буду указывать в том направлении), даже если раньше мы вместе никогда ее там не видели. И во многих ситуациях при общении с иностранцами изобразительные жесты будут гораздо более эффективными, чем указательные. Однако есть объяснение тому, почему изобразительные жесты в человеческом онтогенезе появляются поздно, а обезьяны вообще не умеют их делать. Чтобы использовать изобразительные жесты, нужно уметь инсценировать действия, симулировать их, находясь вне их естественного контекста, а для этого, по-видимому, требуются навыки имитации, если даже не своеобразного притворства. Но, что даже более важно, чтобы воспринимать изображаемое действие в качестве коммуникативного жеста, необходимо хотя бы до некоторой степени понимать грайсовские коммуникативные намерения. В противном случае реципиент подумает, что коммуникант как-то странно себя ведет, когда пытается бежать, как антилопа, или пытается выкопать ямку там, где этого явно не нужно делать (таким образом, жест должен быть «изолирован», чтобы его не воспринимали как настоящее действие; это похоже на то, что Лесли (Leslie 1987) предположил при описании притворства). Таким образом, изобразительные жесты, возможно, произошли от интенциональных движений обезьян — начальных движений настоящих действий — но добавили к ним измерение репрезентации, основанное на имитации и способности реципиента понять коммуникативное намерение. Наградой за освоение изобразительных жестов стала возможность более эффективно и в большем количестве ситуаций общаться с теми людьми, с которыми у нас мало общего опыта (Donald 1991).

С функциональной точки зрения, когда у людей действительно появляется желание приносить пользу для укрепления своей репутации, и они могут рассчитывать на то, что окружающие тоже хотят быть им полезными, они начинают добровольно предоставлять другим информацию. Безусловно, даже индивидуалистические приказы могут превратиться в просьбы, служащие целям сотрудничества: я не говорю вам, что вам нужно сделать, а просто даю понять, что у меня есть какая-то потребность, потому что я знаю, что вы захотите помочь мне удовлетворить ее. Важно, что именно в таких ситуациях, когда направленность на оказание помощи друг другу выражена особенно сильно, возникают грайсовские коммуникативные намерения. Вся последовательность может выглядеть примерно так (К. — коммуникант, Р. — реципиент):

Цель К. заключается в том, чтобы Р. что-то узнал: либо получил какую-нибудь полезную или интересную информацию (в случае информирования) либо понял индивидуальное психическое состояние К. (в случае запроса на сотрудничество).

Р. понимает, что К. хочет, чтобы он что-то узнал. Р. хочет кооперативно взаимодействовать и получить эту информацию, потому что он верит, что она будет интересна ему самому (как в случае информирования), или предоставит ему возможность принести пользу К., выполнив его просьбу (если она была выражена в контексте сотрудничества), и тем самым укрепить свою репутацию.

К. понимает, что Р. хочет понять сообщение и ответить на его стремление к тому, чтобы он что-то узнал, потому что хотя бы отчасти верит в то, что К. ориентирован на сотрудничество. И поэтому теперь, после того, как К. уже дал Р. понять, что хочет, чтобы тот что-то узнал, он подчеркивает, что хочет, чтобы тот узнал, что он хочет, чтобы тот что-то узнал. При этом К. ожидает, что Р., учитывая его стремление быть полезным, узнав все это, будет еще сильнее стараться понять сообщение и поступить в соответствии с ним.