Оставляю поцелуй на виске Тани.

— Я хотел еще кое-что сказать: я абсолютно ровно отношусь к алкоголю. Ты можешь спокойно выпить при мне, тебе не обязательно было отказываться.

Таня доедает мороженое и тихонько смеется:

— Я отказалась не из-за тебя, а потому что мне нельзя алкоголь.

— Нельзя? — вскидываю бровь, вспомнив, как пришел без спроса к ней домой и увидел бутылку вина. — С каких это пор?

— С тех самых пор, как я узнала, что беременна, — произносит счастливо и заглядывает мне в глаза.

До меня не сразу доходит смысл ее слов. Истина вливается в кровь, теплом растекается по артериям. В горле пересыхает, и я сглатываю. Опускаюсь на колени перед Таней, обхватываю ее за талию. Не зря меня тянуло сюда, как чувствовал. Сминаю одежду на талии и трусь носом, покрываю поцелуями живот. От каждого прикосновения Таня вздрагивает.

А у меня внутри так много всего. Щемит что-то, аж дышать становится больно, не вздохнуть, не выдохнуть. Опускаю голову и кладу ее Тане на колени.

Если есть там кто-то наверху, то спасибо, слышишь?! Я, наверное, не заслужил этого счастья в лице Тани и ребенка, но теперь это мое, и я никому не отдам его.

Поднимаю голову, выпрямляюсь, беру лицо рыжей в руки:

— Спасибо, родная.

Голос вообще не мой. Болезненно-хриплый. Но это от счастья и распирающей изнутри радости.

— Мы обязательно сделаем этого малыша самым счастливым, дадим ему всю нашу любовь, а у нас ее так много… да, маленькая?

— Это будет девочка, — шепчет мне в губы и всхлипывает.

— Уже известно? — удивляюсь.

— Я просто знаю.

— Девочка… я так хочу дочку. И еще дочку. И сына, — голос срывается. — Родишь мне потом сына, Танюш?

— Всех рожу, — всхлипывает и смеется мне в губы. — И сына, и дочек.

— Тогда, как честный человек, — лезу в карман шорт и вынимаю оттуда коробочку, — я должен жениться на тебе.

Открываю ее, достаю кольцо:

— Ты выйдешь за меня замуж?

— И в горе и в радости? — плачет.

— В болезни и здравии, — киваю.

— Люблю, — покрывает поцелуями лицо.

— Люблю, — возвращаю поцелуи.

Эпилог

Таня

— Волков, не беси меня, а то скажу нет!

— Я тебе скажу, Волкова! Только попробуй! — рычит Слава.

— Не Волкова я еще!

— А мы это сейчас быстро поправим, у нас регистрация через час.

— Регистрация через час, а у невесты нет букета! — топаю ногой.

Мой букет не привезли. Потому что не сделали. Потому что кое-кто забыл отправить эскиз флористу. И этот кое-кто сейчас отхватит.

— Потерпи. Сейчас принесут какой-нибудь.

— Что значит — какой-нибудь? — смотрю недовольно на Славу. — Давай еще полевых ромашек мне принеси!

— Ага, и за чудо-юдом сходи? Нет уж, дорогая моя, если ты думаешь, что из-за букета у тебя получится съехать со свадьбы, то ошибаешься!

— Без цветов не пойду.

Я беременная женщина, имею я право на психи?

— Соня! — кричит Слава. — Спаси меня, фея.

— Да тут я, тут, — забегает в комнату подруга.

Кладет на стол два букета, начинает разбирать их:

— Спокойствие, Таня. Сейчас мы из двух букетов сделаем один.

И она действительно собирает очень красивый букет, перевязывает его белой ленточкой и протягивает мне, опасливо заглядывая в глаза:

— Ну как?

— Он… он… он идеальный! — отвечаю искренне.

— Фух! — звучит в унисон от Сони и Славы.

— А теперь бегом в машину, опоздаем же! — Слава подхватывает меня на руки и выносит из квартиры.

— Вообще-то, полагается на руках выносить из ЗАГСа, — вредничаю.

— Доболтаешься, морковка, — угрожающе.

— Молчу-молчу.

А дальше нас затягивает круговорот: ЗАГС, роспись, фотосессия, ресторан. Мы решили отметить только со своими, но из-за того, что семья Волковых такая большая, нас собралось все равно много.

Даже Соня — и та со стороны Волковых, потому что сама скоро станет Волковой. С моей стороны только бабушка. Маму я тоже позвала, в пригласительном было два имени, но, очевидно, она решила, что есть нечто важнее свадьбы единственной дочери.

Что ж. Если ей от этого легче, пускай.

Рассматривая пустующий стул рядом с бабулей, уговариваю себя, что так даже лучше. Ну вот сидела бы она тут и бросала на меня недовольные взгляды, обязательно сказала бы что-нибудь нелицеприятное. Хорошо, если только мне, наедине, а не при всем честном народе.

Ни у кого из присутствующих не возникает вопроса о том, кто не пришел. А я, дура, запретила официантам убирать ее тарелку и лишний стул.

Ребенок всегда будет тянуться к своей матери, даже если эта самая мать не заслужила его любви. Наверное, это что-то на уровне инстинктов. И я снова уговариваю себя, что мне не больно. Вот же мой любимый рядом, держит за руку так крепко, что и упасть не страшно, — ведь знаю, что поймает, вовремя остановит.

Вот моя любимая подруга, украдкой глядя на меня, вытирает слезы счастья.

А вот моя новая семья. Виктория Сергеевна за эти несколько месяцев успела подарить мне столько любви, внимания и заботы, что в них утонуть можно. Отец Славы вообще мировой мужик. А братья как верные оруженосцы. Все это такая мощная стена, фундамент, на котором можно возвести все, что душе угодно.

Но самое главное — моя доченька, которая уверенно растет внутри. Животик едва заметен, но я ощущаю ее незримо и отправляю во вселенную столько любви, сколько у меня есть, чувствуя, как возвращается она мне в троекратном размере.

Опускаю руку на живот, глажу. Я тут, доченька, я рядом.

Мне же не должно быть больно. Не должно…

— Что-то не так? — с тревогой спрашивает Слава.

— Нет-нет, — уверенно вру и перевожу взгляд на бабушку.

— Ты же знаешь, что я люблю тебя?

— Знаю, Слав, — улыбаюсь. — Ты не даешь мне усомниться в этом.

Обнимает, шепчет комплименты. Отмахиваюсь от мыслей, как от назойливых мух.

Открывается дверь, и в ресторан входит еще один гость. Держится у стены, передвигаясь быстро, стараясь остаться незамеченным. Проходит через зал и садится на стул рядом с бабушкой.

Стул, который ждал этого гостя.

Мама поднимает на меня взгляд и улыбается неуверенно.

Пришла.

Весь оставшийся вечер постоянно ловлю себя на мысли, что ищу ее взглядом среди гостей, проверяю: ушла или нет? Когда все начинают расходиться, мама оказывается рядом.

Интуитивно прикрываю живот, сглатываю вязкий ком. Люди вокруг расступаются, оставляя нас наедине. Слава уходит последним, посылая мне безмолвный знак вопроса. Я качаю головой, прошу его уйти. Так надо. Иначе она не скажет то, что хочет.

Будешь ругать? Пожалуйста, перестань обижать мою душу.

— Ты такая красивая, Таня… — слова даются ей тяжело. — Мы много говорили с твоей бабушкой. Поначалу я не хотела ее слушать, но потом поняла, что перешла все возможные границы и так дальше продолжаться не может. Я бы хотела отмотать время назад и вернуться в твое детство. Я бы постаралась измениться, исправиться. Тогда бы я смогла сделать все по-другому. Правильно. Но это не в моей власти, а исправлять что-либо уже поздно. Не высечь, не вырубить того, что было.

Сжимаю зубы, дышу через нос, сдерживая слезы. Каждое слово — как болезненная пуля в жизненно важные органы.

— Я переписала на тебя квартиру, забери, пожалуйста, документы у бабушки.

— А ты?

— Я решила уехать, Таня. Меня позвали на работу в другой город, и я согласилась. Так будет лучше. Для тебя в первую очередь. Ты прости меня, дочка. Может быть, когда-нибудь я вернусь и все станет по-другому. Ты простишь меня, а я смогу простить себя.

Смахивает слезу, целует в лоб, разворачивается и уходит. Горло сдавливает от рыданий:

— Мама, я буду ждать тебя, — кричу ей в спину.

Она замирает, ее спина дергается, как от удара. Мама медленно оборачивается, и я вижу, что ее лицо совершенно мокрое от слез:

— Теперь у меня точно есть причина вернуться.

Несколько месяцев спустя