В наши дни это бы назвали детской травмой, учительницу уволили, а ребенка затаскали по психологам. Но тогда в 80м я просто перестала ходить на уроки хора. На вопрос мамы, почему я больше не пою, сказала что мне надоело. И кстати никогда с тех пор не пою при людях. Детские травмы – они такие.

А вот Танька продолжала ходить и пела как ангел. В 10м классе мальчишки липли к ней как мухи на мед. Ходили слухи что она «дает», что «слаба на передок». До сих пор не знаю что из этого правда. Она нам не рассказывала, только улыбалась загадочно. В школьные годы я считала ее везунчиком. Из любой передряги она выходила сухой из воды, приземлялась как кошка на все 4 лапы.

Говорят что у кошки девять жизней. Не верьте – жизнь у кошки, как и у всех, одна.

Маша Лукьяненко пришла в нашу школу в шестом классе из самой обычной средней школы. Это была неслыханная наглость. В свои 12 лет мы уже вполне ощущали себя элитой – читали Хемингуэя и Моэма в подлиннике, знали наизусть Пастернака, разбирались в парадоксах Оскара Уальда и говорили по-английски с идеальным британским акцентом, которому нас разумеется обучали учителя, никогда не бывавшие в Великобритании. Как может девчонка из обычной школы даже мечтать дотянуться до таких высот?

Наглую простолюдинку нужно было немедленно поставить на место. Пришла она к нам почему-то посреди учебного года, за неделю до Дня Советской Армии.

Наша классная, Ирина Николаевна, зашла в класс посреди урока с высокой, нескладной девчонкой, в помятой школьной форме и представила ее нам – «Класс, это Маша Лукьяненко. Она теперь будет учиться в нашем классе. Прошу любить и жаловать».

Ну этого мы уж точно делать не собирались. Первую неделю мы делали все возможное чтобы указать нахалке на ее место. Мы шушукались в туалете и замолкали на полуслове когда она входила, смеялись над неправильным английским произношением и легкими украинизмами в русской речи.

Главным предметом насмешек был внешний вид. Темные волосы всегда казались сальными и давно не мытыми, форма была мятой, пуговицы вечно оторваны, воротничок не первой свежести. К концу второй недели мы «преподнесли» ей в подарок шампунь для волос и исподтишка смотрели как она, покраснев, запихнула его в портфель.

Оказалось что новенькая ходит на волейбол и на плаванье, поэтому форму вечно бросает в каких-то раздевалках. Она знала нескольких девочек в классе по волейболу и могла бы дружить с ними, но почему-то с первого дня выбрала нашу троицу. Она безусловно замечала и наше презрение, и наши насмешки, но снова и снова на перемене подходила к нашей компании.

«Все-таки в книге слишком много нереального на мой взгляд. Просто параллельный мир какой-то». Мы стоим в школьном коридоре на перемене между математикой и физикой.

Я специально повышаю голос, чтобы Маша которая опять крутится неподалёку, могла меня услышать.

Мы все втроем только что дочитали «Сто лет одиночества и теперь с умными физиономиями обсуждаем то, чего в сущности совершенно не понимаем. Перемена заканчивается, меня догоняет Маша. «Скажи мне пожалуйста название книги которую вы обсуждали».

Через полгода Машута прочитала все книги которые читали мы, догнала всех в английском и перегнала по всем остальным предметам. У нее была фотографическая память и неутолимая жажда знаний. Она как губка впитывала все новое и незамедлительно требовала новой информации.

У нас в школе не было дураков. Мы прошли сложный отбор чтобы попасть в 1й класс и каждый год кто-то отсеивался так что к 6му классу путём естественного отбора остались самые лучшие, но Машута была особенная. Это мы поняли достаточно быстро.

Самым непостижимым было то что этот самородок родился в самой простой рабоче-крестьянской семье. Её отец был простым рабочим на стройке и погиб когда ей было шесть лет. Она рассказала мне позже что на него упала огромная плита и просто раздавила его, так что хоронить пришлось в закрытом гробу.

Мать была рабочей на заводе по производству стали и в одиночку поднимала дочь. И отец, и мать были первым поколением «горожан», приехавшим покорять наш индустриальный город из глухих южно-украинских деревень. Никто не имел не то что высшего, но даже среднего образования.

Когда Маша училась в 6м классе самой обычной школы по месту жительства ее маму вызвал в школу директор и сказал что у девочки особые способности и неплохо было бы отдать ее в специализированную школу. Он обещал написать рекомендации и посодействовать. Мать ошарашена смотрела на директора – «вроде девка как девка», но номер школы и адрес взяла. Так Машута оказалась в нашей школе и во всей моей последующей жизни.

Недавно она написала мне на WhatsApp из Иркутского заповедника – «Ленка, а помнишь как ты предрекала мне что я буду министром к 30ти годам?»

Я помнила.

«По крайней мере мы все ещё живы и это уже что-то, правда?»

Ты, как всегда права, Машута. Это уже кое-что. Одной из нашей четвёрки повезло меньше.

Глава 5

Ленинград

1988 год

Я лечу в Ленинград. Весенние каникулы и я, студентка 1го курса Киевского университета, лечу навестить Эльку в Ленинграде где она живет уже полгода.

Я все-таки поступила на факультет романо-германской филологии Киевского университета и уже полгода живу в общежитии. За эти месяцы я сильно изменилась или по крайней мере мне так кажется. Во первых, на пончиках с медом на завтрак и пампушках на ужин, я набрала вес и округлилась во всех правильных местах. Как сказала бы моя бабушка – налилась.

Во вторых, мама ухитрилась достать мне в Москве контактные линзы, которые были твердые и причиняли массу неудобств но все же позволяли избавиться от ненавистных очков.

Произошло еще одно удивительное открытие. Я обнаружила что умею танцевать. В школе на дискотеках я обычно мялась в углу и пыталась слиться со стенкой.

Теперь же музыка была повсюду. В общежитии Тото Котунио перекрикивал Модерн Токинг, а Пресняков группу Квин. Как грибы после дождя тут и там появлялись новые дискотеки и мы с соседками по комнате не пропускали ни одной.

Возможно виной всему был алкоголь но на первой же дискотеке куда меня потащили соседки по комнате я вдруг осознала как я люблю танцевать, и не только люблю, но и умею. Сначала я поняла что могу легко копировать движения других. Потом перестала обращать внимание на всех и на все и просто проваливалась в музыку позволяя телу принимать контуры и очертания звуков.

В считанные недели я стала звездой дискотек и очень популярной девочкой. Это превращение из гадкого утёнка в царевну-лебедь было таким стремительным что моя голова просто не могла не закружиться. Сразу несколько мальчиков добивались моего расположения – Юра-спортсмен из Харькова и Витя-физик из Белой Церкви. Я встречалась и с тем и с другим – роковая женщина, просто миледи из трёх мушкетёров.

На самом деле я всего лишь несколько раз целовалась с Юрой-спортсменом, не получая к слову сказать особого удовольствия. Вите было позволено даже подержаться за грудь. Не почувствовав ни грома, ни молнии, ни солнечного удара, вообщем ничего из того что чувствовали героини «Темных Аллей» Бунина я окончательно удостоверилась что со мной что-то не так. Из Мопассана я уже знала что есть фригидные женщины и я со вздохом сожаления и облегчения одновременно записала себя в их число. Вообщем, к 18 годам я все про себя поняла и познала жизнь со всеми ее разочарованиями.

Элька в университет не поступила. Приехав в Ленинград в июне 87го и бросив вещи на квартире у хозяйки, она помчалась на набережную Невы. И была белая ночь, и в Неве отражались фонари, и светился золотом купол Исакиевского Собора, и был мужчина, взрослый, бородатый. Он читал ей стихи Бродского всю ночь. Она никогда раньше не слышала о Бродском. Утром она проснулась у него в постели и так и осталась жить в его квартире на Васильевском острове. Вступительные экзамены она пропустила.

Мужчину звали Андрей, ему было 37 лет и жил он с мамой, Маргаритой Николаевной и 10 летним сыном Илюшей. Куда делась мать Илюши Элька не знала. Андрей не любил отвечать на вопросы. Он был потомственный Ленинградец в 3м или 4м поколении. Элька писала что он гениальный ученый, получил академика в 35 лет, за работу связанную с ядерной физикой. Писала что влюбилась в Ленинград. Она называла его «Питер».