Нонна чуяла бунтарский дух как собака чует сосиску. В Эльке она его явственно чуяла. Её расширенные ноздри улавливали запах сигареты втихаря выкуренной на перемене, зоркий взгляд подмечал ресницы слегка подведённые тушью и бесцветный лак на ногтях.

Но хуже всего было то Эльке действительно не давался английский язык. Имея блестящие способности к химии и физике Элькина голова категорически отказывалась воспринимать правила английской грамматики, все эти паст перфекты и презент перфекты.

С устными экзаменами было ещё хуже. Элька терялась, краснела, бледнела и еле слышно бормотала про «Москоу зе кэпитал оф ЮЭсЭСР» и «Ленин из зе лидер оф комунист парти» даже если вопрос был о раннем творчестве Шекспира. Тут уж Нонна отрывалась по полной программе «А расскажи ка нам, Элина» – вкрадчиво начинала она – долго ли Владимир Ильич Ленин писал «Ромео и Джульетту?» Класс ржал как стадо лошадей. Элька стояла у доски как жертвенное животное у алтаря. Мне было мучительно ее жалко, но что я могла поделать?

Элька получала двойки по английскому и по поведению с записью в дневнике взывающей к родителям заняться воспитанием ребёнка.

Элькина мама была свободный художник. Это означало что она нигде не работала и рисовала когда хотела. Понятия не имею была ли она талантлива, но она безусловно была иконой стиля среди всех мам школы. Думаю даже сейчас, по прошествию 40 лет она смотрелась бы элегантно на улицах Парижа или Лондона. Субтильная, с точенной фигурой и модной короткой стрижкой на светлых волосах, она редко улыбалась, всегда была как-то отстранено холодна, как будто это вовсе не ее квартира и не ее семья и она по ошибке сюда зашла. На свою младшую дочь она всегда взирала с лёгким недоумением, будто не понимая откуда вообще взялась эта крупная, черноволосая девушка, с которой постоянно какие-то проблемы.

В их доме было огромное количество всяких безделушек сделанных её руками а также руками девочек – у Эльки была старшая сестра Инна – какие-то гобелены, коврики, развивающиеся шторки в дверях, подушечки на креслах с вышитыми узорами. Начатое вязание и вышивка всегда валялись на диване.

А ещё в гостиной стоял рояль. Не знаю играл ли кто-то ещё в семье но Элька часто играла Рахманинова. Она любила открывать окна и дверь на балкон, потом садилась за рояль и квартира наполнялась музыкой и под музыку развивались шторы на окнах и дверях. На протяжении всей жизни Рахманинов для меня остался неразрывно связан с Элькой и развивающимися на сквозняке шторами.

Элькин папа работал начальником строительного треста. Это был высокий, обаятельный мужчина который, в отличие от своей жены, умел улыбаться и любил пообщаться с подругами дочери. Думаю, что Эльку не выгнали из нашей престижной школы только благодаря тому что папа снабжал школу строительным материалами.

Однажды, кажется мы учились в шестом классе, нас рано отпустили из школы. Возможно умер очередной генсек. В начале 80х, после смерти Брежнева, они повадились часто умирать. Мы поехали домой к Эльке. Пока мы раздевались в прихожей, из родительской спальни выскочила какая-то незнакомая женщина, а следом за ней Элин папа. Элька быстро провела меня в свою комнату и совершенно спокойно объяснила – «это папина любовница, Вика. У мамы тоже есть любовник – дядя Игорь, художник-модернист. Они ждут пока я школу закончу чтобы развестись». В далёком 83м году в небольшом советском городке на Украине такая Санта-Барбара была не очень типична и сильно поразила моё детское воображение.

Много лет спустя когда я снова отыскала Эльку, я узнала что её родители действительно разошлись вскоре после того как она уехала из дома после школы. Её мама и дядя Игорь купили маленький домик на берегу Азовского моря без электричества и прочих удобств. Они выращивали овощи, рисовали картины и прожили вместе 3 года. Потом дядя Игорь умер от рака лёгких а Элина мама пережила его всего на полгода. Элькин папа женился на той самой тёте Вике и они переехали в Израиль к старшей дочери. Но все это будет уже в другой жизни.

Танька Милохина родилась в очень красивой семье что наглядно подтверждала чёрно-белая фотография в серванте. На фотографии совсем молодой красивый папа с густыми темными волосами обнимал хрупкую блондинку с огромными светлыми глазами на бледном, с высокими скулами, лице. На руках у гордого папы сидела толстая румяная трёхлетняя Танька, а Танькина мама держала на коленях белокурую и большеглазую принцессу с огромным бантом – пятилетнюю Аллочку. Фотография вполне могла бы быть рекламной открыткой, такими счастливыми и красивыми были на ней люди.

Когда Таньке было 10 лет ее красивая молодая мама умерла от рака. Отец какое-то время попробовал сам воспитывать дочерей но быстро устал и женился на соседке Людке из седьмого подъезда, которая весь предыдущий год подкармливала «сироток» то борщом, то драниками, то домашними котлетками.

Тётя Люда была женщина простая и совсем не злая мачеха из сказок. Через год после того как она переехала к Танькиному отцу она родила мальчика, маленького Олежку. Это был её первый ребёнок и всю себя она отдавала мальчику. Не то чтобы она не любила девочек. Она хорошо к ним относилаoсь. Они были вкусно накормлены, ухожены, форма выглажена, бутерброды на ланч аккуратно сложены в пакетик рядом с яблоком. С получки обязательно покупались какие-нибудь новые туфельки или юбочка. Людка не была злой или жадной. Просто её любви не хватало на всех. Если посмотреть на это глазами математика то 80 % любви получал маленький Олежек, еще 10 % муж Витя, а оставшиеся 10 % делили в равной степени Танька с Аллой. И не было тут ничьей вины. Нет у людей регулятора любви, чтобы повысить ее как огонь на плите.

Девочки приспособились к новой жизни и даже научились извлекать выгоду из сложившейся ситуации. А ситуация располагала к свободе. Папа работал сутками напролет а выходные дни проводил в гараже. Так что по большей части девочки были предоставлены сами себе. Если Танька говорила что остается ночевать у меня никто никогда не звонил и не проверял. Если вернулась в 10 вечера со школы – значит делала уроки у Лены, Эли, Маши….да никто и не спрашивал. «Голодная? Нет. И слава богу!» «В дневнике четвёрки? Ну и умница!».

Сестра Алла росла настоящей принцессой из сказки. Белокурые локоны, голубые глаза, тонюсенькая талия, 35-й размер ножки. Только глаза всегда казались мне холодными и оценивающими и вся она была какая-то остренькая – подойдешь и уколешься. Когда Алла заканчивала школу а наша четвёрка училась в восьмом классе, Танька была на голову выше сестры и как минимум на 10 кг больше весила. Несмотря на небольшую разницу в возрасте между сёстрами не было близости. Танька обожала Аллу, но Алла смотрела на Таньку свысока как на неуклюжего, добродушного медвежонка, которого можно погладить, а можно дать пинком под зад. Танька не обижалась.

Она плыла по жизни как по кисельной речке – медленно и сонно. Куда принесёт – туда принесёт. Для меня до сих пор остается загадкой как она ухитрялась учиться на четвёрки. Прилагать хоть какие-то усилия было не в Танькином характере. К 10-му классу она достигла небывалых высот в искусстве списывания. Шпаргалки писались на внутренней поверхности гладких белых бёдер. Юбка плавно скользила во время экзамена обнажая нужные формулы по мере надобности. Шпаргалки складывались в виде веера, которым она обмахивалась – «ну очень жарко», писались на подошве туфель, прятались в заколке для волос.

А еще она пела. У нее обнаружился хороший голос и абсолютный слух. Записаться в хор ее уговорила я. Как многие люди без голоса и слуха я обожала петь. Мы пришли на занятие в дом пионеров и нам велели петь. Весь хор затянул что-то патриотическое. Учительница поморщилась. «А теперь давайте по одному, все молчат, один поет». Когда очередь дошла до меня и я старательно вывела грустным и проникновенным голосом «и бесстрашно отряд поскакал на врага» она совсем скривилась и приложила ладони к ушам. «Деточка, как тебя зовут? Лена? Леночка, ты хочешь быть в хоре?» Я хотела. «Тогда мы с тобой так договоримся. Ты будешь раскрывать рот, но петь про себя, договорились?».