Однажды, после очень жаркого дня, а значит, хорошей выручки от продажи газировки, тетя Клава подарила мне несколько цветных карандашей, которыми я очень дорожил. Иначе как бы я смог помечать моих газетных солдатиков, как бы узнавал, кто свой, кто чужой?

Я любил всех моих бабушек, в том числе и потому, что никто из них не забывал о моих интересах: ни Бабук, ни тетя Нюся, ни тетя Клава, ни тетя Мотя. Например, тетя Клава не только подарила мне цветные карандаши, но иногда читала вслух книжку. Книга у нас в доме была одна-единственная, но зато какая! У нас был «Робинзон Крузо» – большой, с изумительными гравюрами Жана Гранвиля, очень красивый. Откуда он у нас взялся, я не знаю, может быть даже через самого Франца…. Мне повезло – моей первой книгой стала одна из лучших книг, написанных за всю историю человечества. Я так ощущал ее в детстве и до сих пор так считаю.

Конечно, я любил лето, но и зима мне нравилась. Во-первых, зимой я ходил в стеганых бурках с блестящими галошами, а по дому в чувяках и меня только через день заставляли мыть ноги. Во-вторых, я ложился спать не первый, а вместе со всеми и весь вечер играл в солдатиков. Я сам командовал и за наших, и за немцев, и за партизан. Сам бывал самолетами, пушками, пулеметами, не говоря уже про обыкновенные винтовки, хоть и снайперские. Из моего угла только и слышалось; та-та-та, бух-бух-бух!

– Черви козыри, а ты чем бьешь, Нюся? Ты бубями бьешь, Нюся! – восстанавливала за столом справедливость зоркая тетя Мотя.

– Извини, Моть, мне так от самовара отсвечивает, что показалось и у меня козыри, – оправдываясь, засмеялась тетя Нюся.

– Бух! Бух! Бух! Та-та-та-та-та! – Шли в наступление наши.

– Ой, будешь ты у нас Александр Македонский, – слушая мою пальбу, решила тетя Клава.

– А кто он такой? – живо переспросил я.

– Великий полководец, – отвечала мне тетя Клава, не упуская из виду карточную игру – Валет на валет – бито!

– Наш полководец? – спросил я, приостановив сражение.

– Греческий. Александр Македонский – великий полководец Древней Греции и завоевал почти весь мир.

– И нас, и немцев?! – удивился я.

– По-моему, да, – сказала тетя Клава, – хотя в те времена, кажется, ни русских, ни немцев еще и в помине не было.

– Как это, не было? А откуда мы потом взялись?

– Мария Федоровна, Ваш ход, – обратилась к Бабук тетя Клава и тут же повернулась ко мне. – Откуда мы потом взялись, прочтешь в истории, когда буквы выучишь.

– Я почти выучил.

– Почти не считается. А пока просто запомни: Александр Македонский – великий полководец. Извини, мой ход, – тетя Клава погрузилась в карточную игру.

С того вечера я раз и навсегда запомнил Александра Македонского. Я часто думал о нем не только в детстве, но и в юности, и в зрелые годы, и до сих пор иногда думаю. Наверное, этим моим размышлениям об Александре Македонском, даже не наверное, а наверняка, способствовало то, что, во-первых, он мне приснился в ту же ночь, а, во-вторых, я им бредил, когда болел малярией в мае 1945 года.

Да, задала мне загадку тетя Клава! Как это так: русских не было, немцев не было, а Александр Македонский был?! У меня и без того хватало загадок. Откуда ветер дует? Куда солнце садится? Почему луна светит, а не греет? Почему на восемь кур у нас всего один петух Шах? Как выглядит Франц? Кто такая Заготзерно? Дед только и говорит: Франц – Заготзерно, Заготзерно – Франц, но кто они такие?!

А после слов тети Клавы про Александра Македонского я даже не смог продолжить сражение. Улучил момент, когда Ада направится в другой угол комнаты, соскочил с кровати, подбежал к столу с сияющим самоваром и захватил из глубокой тарелки полную жменю сушеных бураков с мятой. Вернувшись на кровать, я объявил всем войскам перерыв на обед, потому что не раз слышал от деда: «Война войной, а обед по расписанию».

Я честно поделил самодельные конфеты между нашими, немцами и партизанами, а себе взял меньше всех. Правда, когда я доел свои конфеты, то начал брать по одной и от немцев, и от наших, и от партизан, хотя и сожалел, что мои газетные бойцы не могут по-настоящему есть их сами, а значит, я вынужден делать это за них.

Да, много неясного для меня было и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. Например, в какой «подпольнице» и с каким «парабелюмом» сидел мой дед Адам? Что парабеллум – наган – это я знал как дважды два, а «подпольница», наверное, подпол, как у нас? В холодной пристройке к дому у нас есть подвал, или, как его называют бабушки, «подпол», закрытый толстой деревянной крышкой, или, как ее называют бабушки, «лядой». Значит, мой дед Адам сидел с наганом в подвале? Где? Почему? От кого он прятался?

Конечно, я мог бы спросить об этом и деда, и тетю Мотю, но тогда они бы поняли, что я их подслушивал. А все четыре бабушки и мой дед Адам не раз говорили мне, что подслушивать старших нехорошо. Вот если бы они были немцы, а я наш разведчик, тогда другое дело.

Под утро мне приснился Александр Македонский. Я сразу его узнал, хотя лица и не видел за облаками. Он был такой высокий, что голова его пробила облако и торчала где-то там, в небе.

– Ты Александр Македонский? – спросил я.

– Да.

– Тогда спускайся, посидим на травке: ты, я и Джи.

– Пес у тебя хороший, – сказал Александр Македонский.

– Ты ему тоже нравишься, – сказал я. – Слышь, а побежали с тобой наперегонки до дальних сараев и обратно?

– А ты что, здешний царь? – спросил Александр Македонский.

– Нет, я просто мальчик.

– Тогда не получится, я могу соревноваться только с царями.

– Эй, Македонский, вставай, самовар вскипел, – взяла меня холодной рукой за лодыжку тетя Клава, и я проснулся. – Вставай! – пощекотала она мою ступню.

– Не щекотись, у тебя руки холодные! – окончательно просыпаясь, вскрикнул я.

– Зато сердце горячее, – засмеялась тетя Клава, – вставай!

– А книжку почитаешь?

– Посмотрим на твое поведение.

– А где Ада, где тетя Нюся, где тетя Мотя?

– Ада – «в одно место к одному человеку», Нюся пошла с ним в город, Мотя кур кормит, а мы с Марией Федоровной тебя ждем чай пить.

– Ладно, – сказал я, сладко потягиваясь, – а книжку почитаешь?

– Почитаю, почитаю, вставай!

– Ласка зарезала! – с краснопестрой курицей в руках влетела в дом тетя Мотя.

– Давно? – спросила тетя Клава.

– Та вона ще тепла, – приподнимая в руках курицу, отвечала тетя Мотя.

– Пойдем-ка, – решительно вытолкнула ее за дверь тетя Клава и вышла вместе с ней в холодный коридорчик. Вскоре тетя Клава вернулась в дом и, приоткрыв дверь, подала в коридорчик тете Моте острый нож и большую медную кастрюлю. Потом взяла газету, свернула ее жгутом, взяла спички и опять пошла на выход. Я тоже подбежал к двери и хотел высунуться, но тетя Клава крепко развернула меня за плечи, дружески шлепнула, как она говорила, «по мягкому месту» и очень строго велела:

– Умывайся, одевайся. Мотя без тебя управится с курицей.

– А че она с ней делает?

– Зарезала, а теперь щиплет.

– Ее ласка вперед зарезала.

– Ласка не совсем, а нам надо совсем. Хочешь лапшу с курятиной?

– А что это – лапша?

– Из муки. Сейчас тесто раскатаем, потом порежем. Ты поможешь?

– Ага, – с удовольствием согласился я и пошел к умывальнику, который зимой стоял у нас в теплом месте, недалеко от печки.

– Нажимай, как следует, на сосок умывальника, набирай в ладони воды побольше и про шею не забывай!

– Не забуду, – огрызнулся я в ответ, прислушиваясь, как в коридорчике возятся тетя Мотя и тетя Клава, и думая о том, что хорошо бы эту подлую ласку поймать. Я ее даже видел один раз – она такая низенькая, длинненькая, темно-коричневая, а мордочка очень злая. И такая эта ласка пронырливая, такая быстрая, что я ее даже не рассмотрел как следует.

«Может, капкан на ласку поставить?» – подумала, вытираясь после довольно добросовестного умывания.