За разговором они не заметили, как дошли до Малого дворца. Энки успел без подробностей описать жизнь, которую ведет Сатеша, и Шархи не уставал поражаться, почему она выбрала добровольное заточение в обители.

– Отец столько раз предлагал ей вернуться, что и не пересчитать, но Сатеша… Скажем так: сестрица не склонна забывать обиды…

Энки задался вопросом: что же могло обидеть Сатешу настолько, что она отстранилась от семьи? Шархи рассуждал о ее поступке с игривой усмешкой. Было непохоже, чтобы он жалел об отсутствии в своей жизни старшей сестры.

Во дворце их пути разошлись.

– Я отправляюсь на поиски сестры. Правда, она, скорее всего, запрется в покоях, едва услышит мой голос. Мы виделись всего раза три, но она уже причислила меня к никуда не годным родственникам.

– Уверен, что это не так. У Сатеши доброе сердце.

Губы Шархи растянулись в улыбке.

– Доброй ночи, Энки! Надеюсь, еще увидимся.

Энки поплелся в свои покои. Отяжелевшие полы верхней одежды оставляли мокрый след на каменном полу, но некому было это заметить – слуги все еще не вернулись с ритуала Ниспослания.

Двигаясь вдоль центральной галереи комнат первого этажа, Энки услышал всхлипы – кто-то плакал. Надрывно, неутешно, периодически переходя на визг. Завернув в сторону Хрустального павильона, он увидел маленькую фигурку, съежившуюся около лебедя, выточенного из куска янтаря. Девочка. Та самая, что увидела его во время поклона Великим Ашу.

«Должно быть, ее выпороли», – с горечью подумал Энки. Прекрасные темно-каштановые волосы юной высокородной растрепались, платье, пошитое из розоватого шелка, напоминавшего лепестки цветущего миндаля, перепачкалось, а подол и вовсе порвался. Девочка рыдала, уткнувшись лбом в колени.

Энки осторожно приблизился, не желая испугать ребенка.

– У тебя все в порядке?..

Она не ответила, продолжая плакать.

– Тебя наказали и не пустили на пир? Хочешь, можем вместе пробраться в кухни, – предложил он, присаживаясь рядом. – Наверняка там осталось много угощений.

Все еще давясь рыданиями, юная высокородная подняла голову. Она смотрела на Энки, но не видела его.

Девочку ослепили.

В покоях Сатеши царил полумрак. Свечи догорали, но она и не думала ложиться спать. Мысли, одна тревожнее другой, заполняли ее разум, лишая покоя.

Сатеша взяла со столика нефритовый гребень и встретилась взглядом с собственным отражением. Темные локоны, блестящие от ароматических масел, шелковой волной падали ей на спину. Она давно привыкла сама расчесывать их – в обители высокородные были слугами, и помощников в повседневных мелочах им не полагалось. Сатеша смирилась с этим. С этим и многими другими… неудобствами.

Восемнадцать лет назад она покинула дом. Ей было двадцать, наступала пора подыскать выгодную партию, заключить союз, который укрепил бы власть ее семьи. Но сначала ей предстояло служение. Всего пять лет в обители. Многие высокородные считали эту традицию унизительной. Сатеша же видела позор в другом.

Отец, властитель провинции, хотел для нее легкой службы. Он послал ее во дворец, где жил единственный жрец-младенец. Разве мог он причинить много хлопот?

Сатеша ушла из дома с сердцем, наполненным гневом и ненавистью. Служение было честью – так говорил Путь. Она смиренно принимала его, но остальное…

Рука Сатеши невольно сжалась в кулак. Когда она уходила, отец вышел ее проводить, взяв с собой рабыню – высокую темноволосую женщину с потухшим взглядом. Какое оскорбление! Он словно заявлял Сатеше, что начнет резвиться с этой девкой и качать на руках ее выродка, как только дочь уйдет.

Сатеша подняла со столика заколку и принялась крутить в руках. Какая-то часть ее хотела сорваться с места и побежать на главную площадь. Присоединиться к празднику, увидеться с семьей и… Сколько она не видела своего отца – властителя Шадора? Так долго, что уже забывала его лицо.

Она больше не злилась на отца, нет. Гнев давно прошел, но план – составленный расчетливо, без каких-либо эмоций, – лишь усовершенствовался и утвердился в ее разуме за годы, проведенные вдали от семейного дворца.

Останься она подле отца, то непременно осуществила бы его – избавилась от Шархи… и тем самым сошла с Пути.

«Я там, где должна быть», – повторяла Сатеша и верила в это. Служба в Малом дворце уже давно перестала быть обязанностью. Разве могла она даже помыслить об уходе и оставить Энки? Кто еще мог позаботиться о нем, кроме Сатеши? Семья? Нет… Они отвернулись от собственного ребенка, но почему – на этот вопрос у Сатеши не было ответа. По обители крутились сплетни, и многие сходились в одном: с Энки что-то не так. И незнание, что именно, послужило причиной фактического изгнания из лона семьи, вселяло в людей сначала подозрение, а потом неприязнь. Весь спектр этих эмоций Сатеша видела в глазах сменявшихся жрецов-наставников. Они тоже искали причину, а когда не обнаруживали, спешили уйти подальше.

Или они все же что-то узнавали?..

Сатеша могла только предполагать – ей ничего не говорили. Тайны жрецов не полагалось знать даже высокородным.

«Сегодня он увидится с семьей, – думала Сатеша, вновь беря в руки гребень. – Они должны признать его. Он молод и талантлив. Как семья может отказаться от опоры?»

Что может заставить их отказаться?

Сатеша признавалась себе, что поначалу и сама искала в Энки странности. И что же она видела? Одинокого ребенка, отчаянно искавшего защиту, за которой можно было бы укрыться от окружающего мира. В меру своих сил и возможностей Сатеша постаралась дать ее мальчику. Но этого было мало. Слишком мало. Мысль об этом комом вставала в ее горле и ложилась на плечи невыносимой тяжестью. Если бы с Энки был кто-то из равных ему… Но ни одна жрица не протянула ему руку. Кому нужен ребенок, которому суждено жить во славу другой семьи? Кому нужно дитя, чей таинственный изъян отделил его от собственной родни?

Сложно растить ребенка-жреца и при этом не пересекать линию, предписанную Путем, но Сатеша старалась. Видят Великие, она делала все, что могла. Не раз и не два посреди ночи обыскивала дворец в поисках мальчика, ходившего во сне. А потом отчитывала слуг, если те начинали распускать слухи. Когда Энки болел, Сатеша не покидала его покоев и пристально наблюдала за каждым движением лекаря, обещая ему мучительную смерть, если тот ошибется с дозировкой снадобья. Она пересказывала Энки истории, которые слышала от своей матушки, заказывала у лучших ремесленников диковинные игрушки и поручала поварам готовить блюда, чей изысканный вкус мог бы потрясти самих Ашу.

Она дела все, что могла. И порой даже то, чего не должна была.

В пятнадцать лет Энки увлекся молодой высокородной. Как ее звали? Ах да – Анту. Первая любовь, первое увлечение, не имевшее ничего общего с доводами рассудка. Юная прелестница околдовала Энки. Была ли она столь же влюблена? Сатеша подозревала, что да, иначе как девушка решилась на подобную глупость? Жрецы не могли спуститься в яму позора и через брак перейти в более низкую касту. Союз был попросту невозможен. Анту не могла этого не знать – и все же осмелилась сначала на поцелуй, а потом и на ночь в покоях Энки.

Сатеша могла бы их остановить, но вместо этого позволила своему воспитаннику познать сладость женских объятий.

А потом сделала что должно – перерезала девушке горло. Все было сделано быстро и тихо. Для всех Анту нашла выгодную партию и уехала из провинции. Семья девушки была счастлива, что их позор остался не оглашенным, а сундуки пополнились золотом.

Негромкий стук в дверь заставил Сатешу дернуться. Она нахмурилась, гадая, кто потревожил ее в столь поздний час. Наверняка одна из девчонок. Что ж, Сатеша ожидала от них какой-нибудь выходки. Три служанки отдали свой долг и были готовы вернуться в родительские дворцы. Они вполне могли пропустить празднование Ниспослания, лишь бы напоследок показать зубы, напомнить себе и окружающим о своем высоком происхождении.