— Это охота на вас так повлияла? — спросил полукровка, поплескивая на себя водой в соседней ванне. Они были в купальне вдвоем, Ригестайн давно уже спал, утомленный суетой прошедшего дня.

— Не только, — ответил Гилэстэл. — Мне думается, сегодня я заслужил прочное расположение Её высочества, и, возможно, еще одной юной особы. Если дочь Эарнила обладает интересующими меня способностями, она непременно захочет познакомиться со мной поближе.

И он рассказал о происшествии на охоте. Астид перестал плескаться, слушая покровителя озадаченно и с неодобрением в глазах.

— Вы продемонстрировали им свои умения? Не слишком ли это безрассудно?

— Ты мне не доверяешь? — князь ответил насмешливым взглядом из-под полуопущенных век.

— Я не это хотел сказать, — насупился Астид, зачерпнул пригоршней воду, плеснул себе в лицо. — Но теперь король знает, кто вы.

— Вот именно, — улыбка Гилэстэла изменила выражение. — Теперь Мэнелгил знает, кто я. Только не знает, что еще я могу. Я заставлю его поволноваться на этот счет. А всех остальных мы позабавим и слегка развлечем.

— Каким образом? — насторожился Астид.

— Устроим на балу небольшой фейерверк.

Астид сморгнул воду с ресниц, отер лицо, с недоверием уставился на князя.

— Фейерверк?

— Именно. Огненную забаву, на радость всем. Помнишь то потрясающее зрелище на коронации правителя Пуштхаржа? Я позаимствовал рецептик приготовления смеси у жрецов-огненосцев.

— Так вот почему мы так спешно уносили оттуда ноги! — воскликнул Астид, хлопнув ладонью по воде.

Гилэстэл расхохотался.

— Да, весёлые были деньки.

— Весёлые? — полукровка возмущенно фыркнул. — Нам, вообще-то, грозило публичное сожжение!

— Это было давно, Астид. Зато теперь я могу удивить всю столицу, весь Маверранум.

— Но зачем?

— Я жажду популярности, Астид. Пора выбираться из тени.

Когда на другой день в «Королевский виночерпий» один за другим потянулись носильщики с мешками, корзинами, свертками и записками от князя, Оствуд не знал, что и думать. Пришел угольщик, притащил мешок угля. Явился подручный с Канатной улицы, сбросил с плеч солидный моток пеньковой веревки. Следом за ним двое мальчишек притащили горшки с каким-то странным вонючим содержимым, и в комнатах князя отчетливо запахло серой. Апофеозом стало появление рабочего с бумажной мельницы с тачкой, на которой аккуратно были сложены тюки с бумагой. Часа в три пополудни появился и сам князь со спутниками. Поднялся в свои апартаменты, пересмотрел содержимое мешков и корзин, удовлетворенно кивнул.

— Что ж, все на месте.

— Ваша светлость, — бочком, с поклоном подобрался к нему трактирщик. — А чего это? В тюках-то? Из иных серой попахивает. Не полыхнуло б. Для чего столько-то?

— Не волнуйся, Оствуд. Я намерен приготовить некий подарок королевскому семейству на праздник. Все это, — он повел рукой над мешками и корзинами, — его составляющие.

— Понимаю, — прижал палец к губам трактирщик, округлив глаза, в которых, однако застыло полнейшее непонимание.

— Мука у тебя найдется? — спросил Гилэстэл.

— А? Мука? — Оствуд совсем растерялся. — А сколь надобно Вашей светлости?

— Думаю, четверть пуда хватит.

— Так в амбаре, берите, не жалко. Хоть ржаной, хоть пшеничной, дам по вашему слову.

— Спасибо, Оствуд, — улыбнулся Гилэстэл. — У меня к тебе есть еще одно дело.

— Слушаю, Ваша светлость.

— Где находится детский приют?

Темное, грязное, обшарпанное одноэтажное строение в нищем закоулке можно было назвать домом призрения с очень большой натяжкой. Это был, скорее, дом презрения. Презрения к маленьким бедным обитателям большого богатого города. Гилэстэл, Астид и Ригестайн вошли в распахнутые двери. Никто их не встречал, на первый взгляд приют был пуст. Астид, брезгливо выгнув губы, отбросил с дороги наваленное на полу тряпье, служившее постелью. Из тряпичного комка вышмыгнула крыса и бросилась наутек вдоль облупленной стены.

— Ну и вонь, — Ригестайн прикрыл нижнюю половину лица рукавом.

В глубине помещения, скупо освещенного солнечными лучами, проникающими сквозь закрытые дощатые ставни, плакал ребенок. Трое мужчин, с отвращением рассматривая убогую обстановку — колченогие стулья, выброшенные прежними хозяевами, прожженные вонючие тюфяки, выщербленные миски с отколотыми краями, дырявые корзины — двинулись на этот звук. В конце зала стоял длинный стол, одну ножку которого заменял треснутый бочонок, другую — березовый чурбак. В стене чернело отверстие пустого очага. Над ним из-под сажи и копоти проглядывали фрагменты облупившегося королевского герба.

— Где же дети? — с недоумением огляделся Ригестайн.

— Промышляют в городе, — хмуро ответил Астид. — Есть-то надо. Оцени, среди здешних обитателей есть грамотеи.

На крышке стола, коряво вырезанное, красовалось неприличное слово. Детский плач раздавался совсем рядом. Гилэстэл повертел головой, пытаясь определить, откуда он исходит. Нагнулся, вытянул из-под стола глубокую корзину. В ней на мокрых тряпках надрывался от крика малыш нескольких месяцев от роду. Личико его покраснело от натуги, он сучил кривыми ножками и тряс сжатыми кулачками. По желтому впалому животику с красными крапинами укусов полз толстый клоп.

— Пока не вернуться старшие и не накормят, так и будет кричать.

Князь носком сапога задвинул корзину обратно.

— Это просто ужасно! — воскликнул Ригестайн. — Почему же так? Как, при всей своей роскоши, при всем своем богатстве, в этом городе может существовать подобное место?!

— Дети не приносят прибыли, Ригестайн, — пожал плечами князь. — Они никому не нужны, пока не вырастают. А вот взрослые люди — расходный материал во всех странах, городах и эпохах. Но какой материал, такая от него и польза. Из рогожи не сошьешь камзола, из шпаны не сделаешь хорошего воина. Дети — как глина. Что из них получится — изысканный столовый фарфор или грубый ночной горшок — зависит от умения и таланта гончара. Король — плохой ремесленник. Я же планирую заняться этим местом всерьез. Взять его под свое покровительство.

— Неплохая идея, — губы Астида растянулись в тонкой улыбке.

— Неплохая? — Ригестайн вскинул на него взгляд. — Да это просто отличная идея! Этим детям нужна помощь, и как можно быстрее! Немедленно, Ваша светлость!

Гилэстэл покачал ладонью, заставляя Ригестайна умерить пыл.

— Чуть позже, друзья мои. После празднества. Иначе это будет зачтено в копилку короля.

У входа послышался кашель, шаркающие шаги и на пороге показался худой старик с вязанкой хвороста на плечах. Он с удивлением воззрился на незнакомцев в богатой одежде, стоявших посреди захламленного помещения. Сбросив со спины дрова и подволакивая правую ногу, старик приблизился к посетителям.

— Благородные господа… Вы, видимо, заблудились? — запрокинув голову, недоуменно переводил он с одного на другого взгляд, в котором посверкивала неприязнь.

— Нет, почтенный илан, — ответил князь. — Мы пришли точно по адресу.

— У приезжей знати другой адрес, — хмыкнул старик. — Дворцовый холм.

Старик нагнулся, выудил из-под стола корзину, бережно вынул из неё ребенка и сел на скамью. Нашарив за пазухой кусок черного хлеба, откусил, разжевал и, вытащив пальцами жвачку из щербатого рта, сунул её малышу. Дитё с жадностью впилось в пережеванный хлеб. Ригестайн отвернулся, сдержав рвотный спазм.

— Ты здесь за старшего? — спросил Гилэстэл, присаживаясь рядом, и игнорируяисточаемый стариком запах — затхлости, старости и давно немытого тела.

Тот кивнул, шевеля челюстями в приготовлении новой порции корма для малыша.

— Сколько здесь детей?

— По-разному бывает, — дед выплюнул обслюнявленный черный комок, поднес к губам ребенка. — Сейчас меньше дюжины. Поздненько вы пришли, благородные господа. Разобрали уж всё.

— Что разобрали? — не понял князь.

— Детвору мою, — с горечью в голосе ответил старик, метнув на Гилэстэла взгляд, теперь уже открыто враждебный. — Нет приличных, одни увечные до больные остались.