От неожиданности и обиды я упала на снег, слезы брызнули из глаз.

– Бог вас накажет, – сказала я и стала вставать.

Быстро надела шапку и постаралась убежать от них. Мне было тяжело, дорога была через поле, снег почти по колено. Тропка была уже до меня вытоптана людьми, но всё равно в объемной шубе, которая весила, наверно, больше меня, рюкзаком и сменкой особо быстро не получалось. Я чувствовала, что ребята идут за мной попятам. Они молчали, что сильно меня напрягало: я не знала, чего от них ожидать, и, как назло, впереди не было ни одного человека. Когда я подошла к мосту через небольшой канал, то у меня в голове промелькнула мысль – лишь бы не поскользнуться и быстро пройти через него. Ступив на мостик, я почувствовала, как сзади меня схватили за шубу и резко толкнули вниз, в канал. Я зажмурила глаза и выставила вперед руки. Вода в этом канале никогда не замерзала и периодически меняла свой окрас: становилась то розовой, то зеленой, то оранжевой. Говорили, что местный завод сливает туда свои отходы. Холодная вода моментально пропитала всю мою одежду. Попыталась встать и поняла, что канал неглубокий: воды было по пояс, но шуба и сапоги стали тяжелыми, и холод сковал все мои движения. Я так и замерла, мокрая, по пояс в холодной воде, а в руках держала рюкзак и сменку, боясь выронить, так как понимала, что купить сейчас мне родители ничего не смогут, – денег даже на еду толком не хватало.

– Сдохни, курица мокрая!– услышала я голос всё того же парня.

Эта мерзкая фраза вывела меня из оцепенения. Я повернулась и посмотрела ему в глаза.

– Я на войне не сдохла и тут не сдохну. А вот ты получишь свое, Бог тебя накажет, – практически прошипела я, стуча от холода зубами.

– Пошли отсюда, она ненормальная, – сказал второй парень.

Они сбежали, оставив меня в таком положении. Я медленно прошла к краю канала, берега его были земляными, и я смогла выкарабкаться наверх. До дома надо было пройти еще метров триста, я шла, стиснув зубы и думая, что должна дойти просто назло этим гадам. По дороге мне так и не встретился ни один взрослый, кто бы мог помочь. Когда мама открыла дверь квартиры, встречая меня, то ахнула и начала причитать.

– Ася, что случилось? Давай скорее снимать всё. Ой, как же так, как же так? Заболеешь ведь, – говорила мама.

Я приняла горячий душ, что помогло мне согреться, выпила чай, после рассказала, что со мной случилось.

– Ася, я буду тебя встречать и провожать теперь каждый день. Тут нет войны, но есть ненависть. Видишь, что делают эти подонки, – сказала мама.

Но на следующий день я в школу не пошла: ночью у меня начался сильный жар, меня рвало, и ужасно болели живот и голова. Врач из поликлиники, которого вызвала мама, прописал постельный режим и назначил кучу лекарств, сказав, что, наверное, у меня и переохлаждение, и отравление вместе, так как в канал что только не сбрасывают, и я могла наглотаться там всякой гадости.

Помню, как мама помрачнела, увидев список препаратов. Было понятно, что денег таких просто нет дома. Вечером, когда пришел папа, они долго что-то обсуждали на кухне, а после ушли вместе куда-то, сказав мне, что быстро вернутся.

Меня рвало, жар не отступал. Я не хотела, чтобы они уходили, но не стала этого говорить. Я вообще по жизни редко говорила, что на самом деле хочу, всегда держала в себе и старалась не доставлять лишних хлопот окружающим.

Родители вернулись быстро, с собой у них было два пакета – с едой и лекарствами.

Мама быстро всё разложила на тумбочке и начала смотреть по записям врача, что и как мне надо давать.

Я удивилась, как же им удалось всё так быстро купить. Хотела спросить и заметила, что мама вернулась без сережек. Это были серьги ее мамы, которые в семье передавались из поколения в поколение по женской линии.

– Мама, ты что, продала серьги? – вдруг вырвалось у меня.

Мама посмотрела на меня внимательно и сказала:

– Серьги тебя не вылечат, а мне нужна здоровая дочка. Садись пей лекарство.

Я промолчала, но подумала, что надо маме обязательно их вернуть. Не знаю как, но надо…»

В те годы тяжело было не только нашей семьей. Это были девяностые – время безработицы и бандитизма, так что жаловаться на эту тему и мысли не возникало. Родители старались заботиться обо мне хорошо, а я старалась не ныть и учиться как можно лучше. Ко времени обучения в средних классах мой акцент пропал, я стала одной из лучших учениц в классе.

Когда я почти привыкла к своей жизни в России, стабильность и относительное спокойствие вновь выбили из-под моих ног.

В связи с переездом в другой район города мне в шестом классе пришлось сменить учебное заведение. Родители выбрали из двух школ, которые были рядом с домом, ту, в которой был политехнический класс, так как считали, что у меня технический склад ума и мне данный класс хорошо подходил. Вот только мне пришлось долгих шесть лет вести борьбу с системой школы.

Мои первые приятные впечатления о данном учебном заведении закончились созерцанием ухоженных цветочных клумб во дворе школы. Помню, как хотелось присесть и потрогать яркие бордовые бархатцы, которые ковром были высажены по всему периметру школьного двора. Территория была очень ухоженной, чистой, все бордюры были целыми и недавно побеленными, даже кустарники все до единого были ухоженными, ровно выстриженными. В те времена это было просто удивительно: как правило, забот по школе и так предостаточно, а с финансированием проблемы, поэтому руководство учебных заведений на благоустройство территории обращало внимание в самую последнюю очередь. А тут просто царил другой мир – чистоты и порядка. В самой школе также всё было оформлено – полы только что выкрашены, окна в красивых занавесках, парты и стулья в достойном состоянии. Даже мел для учителей был не просто большим куском, который надо раздолбить на мелкие, чтобы в руке помещался, а купленный именно для школьных досок.

На линейке все мои новые одноклассники отнеслись ко мне нейтрально. Можно сказать, это меня вполне устроило, я не любила особенного внимания, старалась быть незаметной. Я уже было выдохнула, что, может быть, мне повезло и тут всё будет спокойно, без лишних приключений, как к моему новому классу после линейки подбежал мальчик, явно запыхавшийся и весь мокрый.

– Алеша, что за вид у тебя? Почему на линейку не пришел? – строго спросила его учительница.

– А зачем? Каждый год одно и то же, мне надоело. Я, вон, с ребятами в футбик сыграл, вот это было весело! – дерзко ответил Алеша учительнице.

– Опять ты за свое, Алеша, ничему-то ты не научился за лето. У нас, вон, новенькая в классе, поздоровайся. Ее зовут Ася, – пренебрежительным тоном сказала учительница.

Тогда я ее тон отнесла на счет Алеши, а вовсе не на свой. Я еще не знала, что все обращения со стороны учителей в этой школе ко мне будут только в двух вариантах: лучший – это пренебрежительный, худший – тон с явными нотками национальной нетерпимости.

Алеша резко обернулся ко мне и спросил:

– Ася, а ты что, не русская?

– Я армянка, – спокойно ответила я.

– А, ну понятно, значит, ненадолго к нам. Ну, если что, зови меня. Алеша всегда за справедливость, тебя в обиду не даст, – сказал он, многозначительно подмигнул мне и куда-то снова убежал.

Я не успела даже проанализировать его слова, как учительница скомандовала:

– Марш в класс! Сегодня у нас еще входное тестирование. Посмотрим, что там у вас в головах после лета осталось.

После так называемого входного тестирования, которое проводилось только по двум предметам – по русскому и математике, все ждали в коридоре, когда нам раздадут листочки с результатами и наконец-то отпустят домой. После длинных летних каникул всем было довольно утомительно такое долгое нахождение в школе в первый же день.

Получив свои листки на руки, я удивилась и расстроилась одновременно – оба листка были без единой ошибки, но с неудовлетворительными оценками в конце.