– Будем, – осторожно ответил Рустам.
– Слушай, у тебя циновка плохая, хочешь, помогу по дружбе? Поменяю на свою, заодно и одеялом махнемся. Оно у тебя тоже неважное, – неожиданно предложил ему Брин и окликнул одного из солдат: – Эй, Кабан, сбегай принеси мои. – Солдат кивнул и, быстро сбегав, принес старую циновку и дырявое одеяло. – Вот видишь, от сердца отрываю. Бери, пользуйся моей добротой. Ну чего, Кишка, согласен поменяться? – Глаза Брина смотрели на новичка весело, как глаза змеи перед ударом.
– Согласен, – выдавил из себя Рустам.
– Ну вот и отлично. Если что, обращайся. – Брин взял новые одеяла и циновку, выданные Рустаму на складе, и пошел к себе.
Таким образом в течение каких-то десяти минут Рустам «удачно выменял» две рваные грязные рубашки, разношенные башмаки со стершейся подошвой, дырявые и страшно воняющие носки, грязную рваную тунику и полусгнившую кожаную куртку, засаленную от пота. Шлем у него остался прежний: размер никому не подошел. Зато знакомство с личным составом своего десятка обошлось без новых инцидентов. Совершив обмен, солдаты потеряли к новичку интерес. Большинство из них не стали ложиться, а сели на длинные скамьи вокруг грубо сколоченного деревянного стола (таких столов в казарме было три, по одному на каждый десяток) и принялись играть в кости. Заводилой игры был Брин, он весело шутил, бросал кости с прибаутками. Остальные солдаты, судя по всему, безоговорочно признавали его лидерство. Когда, внезапно вызверившись на неудачную шутку, он ударил одного из солдат по лицу, тот безропотно снес унижение и пришибленно попросил прощения.
К шумной компании игроков не присоединились только Рустам и еще один из солдат, молодой щуплый парнишка. Его одежда была самой рваной и изношенной. Он лежал на своей койке, тяжело дыша и устало прикрыв глаза. Черные круги под глазами и заострившиеся черты лица придавали ему больной вид. С ним никто особо не разговаривал, и в процедуре обмена он не участвовал. Рустам решил подойти к нему, ему требовалась информация об этом мире.
– Можно присесть? – спросил он, подойдя к койке паренька. Парень удивленно посмотрел на него и кивнул, вблизи стало видно, что парнишке едва исполнилось шестнадцать.
– Я, как ты, наверное, уже знаешь, Кишка. А тебя как зовут? – спросил Рустам, присев на краешек кровати и протянув ладонь для приветствия.
Парень приподнялся и сел рядом с ним. Робко пожал Рустаму руку, пальцы у него были худыми и холодными.
– Меня Кусок зовут.
– Кусок? Интересное у тебя имя.
– Да уж не хуже, чем Кишка.
Рустам засмеялся:
– Да, тут ты меня уел. Но это имя мне не папа с мамой дали, а сержант.
– Меня Куском тоже сержант назвал. Так что мы с тобой почти братья. – Кусок робко улыбнулся.
– Ну тебе, братишка, можно считать, повезло. Кусок звучит намного лучше, чем Кишка.
Парень, сильно напрягшийся в начале разговора, под влиянием рустамовского обаяния оттаял и стал вести себя более раскрепощенно. Рустам мог быть очень обаятельным, когда хотел. А как же, хочешь успешно продавать компьютеры – научись нравиться людям.
– Это потому что я назвал тебе свое новое имя в сокращенном виде, – ответил Рустаму его новый знакомый. – В полной версии это звучит так: «Кусок ослиного дерьма». К счастью, все обычно сокращают, даже сам сержант.
Рустам опять засмеялся, неловкость, которая возникает в начале любого разговора между незнакомыми людьми, благодаря его усилиям окончательно растаяла. Между ними завязался непринужденный разговор. Игра в кости была в самом разгаре, и остальные солдаты не обращали на их беседу никакого внимания. Из дальнейшей беседы Рустам выяснил, что настоящее имя парня Дайлин. Что ему совсем недавно исполнилось пятнадцать и он сын купца. В безнадежные попал всего пару недель назад, принадлежащий отцу корабль затонул вместе с его владельцем и всем товаром. В наследство парню достались большие долги, все имущество было распродано, но денег все равно не хватило. И ему предложили выбор – сесть в тюрьму за долги или пойти служить в полк королевских безнадежных. Сейчас Дайлин сильно жалел, что не пошел в тюрьму.
Рустам улыбался и шутил, но ему приходилось прилагать усилия, изображая беззаботность. Дайлин с такой робкой радостью отзывался на простое человеческое общение, так заискивающе смотрел Русу в глаза, что тому становилось поневоле жутко оттого, что сделали с этим мальчишкой. В Алматы у Рустама остался младший брат, примерно такого же возраста. И хотя Дайлин внешне совсем не был похож на братишку Рустама, ему удалось разбудить в его душе силы, о которых Рустам и сам не подозревал. Рустам не думал сейчас о том, зачем он первоначально подошел к Дайлину. Он просто не мог сейчас прекратить разговор – настолько жадно впитывал Дайлин все его слова, так искренне отзывался на каждую его улыбку. И Рустам улыбался, хотя от взгляда на синяки, щедро покрывавшее худые руки и лицо Дайлина, у него самопроизвольно сжимались зубы и твердели скулы. Он сам не понимал, что с ним происходит. Его положение в этом совершенно чужом для него мире было едва ли не хуже, чем у Дайлина. И тем не менее, глядя на этого абсолютно чужого для него паренька, он не мог отнестись к нему равнодушно.
Может, это было оттого, что никто и никогда еще не нуждался в его защите. Его младший братишка сам был не промах, серьезно занимался борьбой и боксом, ну а если и требовалась ему помощь, обращался он не к Рустаму, а к Самату, самому старшему из четырех братьев. Так Рустам и жил, думая только о себе, не неся в этой жизни ответственности ни за одно живое существо. Может, от этого и шли все его неприятности и проблемы. Спокойная, беспечная жизнь, обо всем заботившиеся старшие братья и сестры, младший брат, в свою очередь не видевший в нем старшего, а последнее время относившийся к нему даже с покровительством. Рустам не любил драться, он никогда не занимался единоборствами. Его временами били, он отбивался неуклюже, хоть и яростно. Всю свою жизнь он отвечал только сам за себя, хотя и знал, что, если не справится, всегда есть старшие братья, готовые прийти на помощь. Вытащить его из милиции, урезонить блатных, поговорить по душам с тастаковскими старшаками или успокоить кредиторов. Хорошо, когда у тебя есть братья. Плохо только, что привыкаешь думать только о самом себе и можешь похоронить в себе что-то чрезвычайно важное, о чем и не догадываешься, пока оно не проснется.
И вот сейчас, когда он увидел этого забитого мальчишку, выросшего в любви и заботе, а в течение последних недель видевшего только побои и унижения, что-то внутри него сломалось, дрогнуло, и словно теплая волна поднялась в его душе, принеся в нее то, чего она так долго была лишена, – душевную боль за другого. Ему не раз причиняли боль физическую, его не раз переполняли обида и злость, ревность и ненависть, но все это было совсем другое. Душевная боль – это боль не за себя и не за свои обиды. Это боль за другое существо, желание взять на себя его беды и страдания. Эти новые для него чувства, как ни странно, заставили его забыть о своих бедах. О синяках на своем лице, о том, что его положение не лучше, чем у Дайлина. Рустам не думал в эти минуты о себе, в эти минуты у него снова появился младший брат. И это было здорово. Странная штука – наша жизнь. Никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.
Подошло время ужина. Румяные, хорошо упитанные солдаты в новых туниках занесли в казарму три горячих чугунка и несколько буханок черного хлеба. Все это они разделили между тремя столами и ушли. Солдаты принялись рассаживаться, каждый десяток за своим столом. Рустам и Дайлин, достав чашки и ложки, тоже поспешили занять свои места. Дайлин сел за стол с самого края, в некотором отдалении от других солдат. Рустам решил сесть рядом с ним, чему Дайлин явно обрадовался. Делил хлеб и разливал похлебку между солдатами первого десятка Брин, чему Рустам ничуть не удивился. Он также не удивился тому, что ему и Дайлину достались порции в два раза меньше, чем у остальных. Жидкая похлебка, состоящая почти только из одной воды, и небольшой кусок черствого хлеба плохо утолили голод. Порции даже у Брина и других солдат были небольшими, чего уж говорить о доставшихся Дайлину и Рустаму. Рустаму было легче, несмотря на то что с самого утра он ничего не ел, произошедшие с ним события заглушили чувство голода. Быстро съев свою порцию и стараясь при этом не думать о ее вкусовых качествах, он успел сходить к бочке с водой, сполоснуть свою чашку и, наполнив ее водой, вернуться к столу. Дайлин к тому времени еще не закончил есть. Он ел медленно, смакуя каждый кусок и растягивая удовольствие. Дайлин с таким аппетитом поглощал свой скудный и невкусный ужин, что Рустаму неизвестно отчего стало стыдно. Но нельзя все же было растягивать до бесконечности такую маленькую порцию. И Дайлин, дожевав скудный ужин, по примеру Рустама пошел мыть чашку. Остальные солдаты уже закончили трапезу, пустые чугунки отнесли к порогу, откуда их вскоре забрали все те же румяные ребята. За их столом не осталось никого, кроме Рустама, все давно уже поели, кое-кто уже начал устраиваться на ночь, остальные вышли из казармы на свежий воздух. Рустам заметил, что на краю стола оставили полную чашку похлебки и кусок хлеба. Никто ее не трогал и не обращал на еду никакого внимания. Вернувшийся Дайлин бросил в сторону похлебки тоскливый взгляд и стал пить воду из чашки с той же черепашьей скоростью, с которой до этого ужинал.
