Таким образом, эксперт из Наташи, мягко говоря, получился неважный. Приложивший столько усилий Корней Иванович был разочарован. А Наташа, уже дома ещё долгое время находилась под впечатлением тех, увиденных в первый миг нескольких кадров настоящего кино. Она садилась за стол, подпирала щеку кулачком и задумчиво пела:
Чёрный ворон, чёрный ворон,
Что ты вьёшся надо мной?
Ты добычи не добьёшся,
Чёрный ворон я не твой.
Вот, такая вот, комическая история.
P.S. Написал я это, притомился и заснул. Снилось мне, что плывёт раненый Чапай по реке Лимпопо. А за ним комарики на воздушном шарике…
Проснулся. Встал. Посмотрел в окно. А там… Ехали медведи на велосипеде. А за ними кот задом наперёд. А за ними раки на хромой собаке…
И стало мне жаль, что не поедут уже никогда с героями нашего детства их создатели: ни Чуковский, ни Маршак, ни Михалков, ни Барто, ни Хармс, ни Заходер. Остались они, хотя и с нами, но где-то вдалеке и позади. А что впереди? Только лишь память?
Вот, такая вот, трагическая история…
История четвёртая. Никакая (ни та и ни другая)
Не знаю к какому жанру рассказа причислить эту историю. Нет здесь ни трагизма, ни комизма, поэтому она и "Никакая". Может быть, нынешний министр культуры России – Ольга Борисовна Любимова внесёт хоть какую-то ясность, поскольку речь здесь пойдёт о её прадеде, великом артисте Московского художественного театра, одном из первых народных артистов СССР по указу от 1936 года, наравне со К.С. Станиславским и В.И. Немировичем-Данченко – Василии Ивановиче Качалове?..
… В бытность проживания в замоскворецкой Москве, мы часто прогуливались со своим маленьким сынишкой – симпатичным карапузом, только-только научившимся самостоятельно ходить. Место прогулок рядом с нашим домом на Серпуховском Валу – живописном бульваре обсаженного тополями, с фигурными парковыми скамейками и зелёными цветастыми клумбами, пешеходным двухсторонним променадом, протянувшимся в своём километровом величии от Шаболовки до Даниловского рынка, было нашим любимым местом. Очень часто, волей-неволей неспешные праздношатающиеся обитатели бульвара останавливались и заговаривали с нами. Видимо, им трудно было пройти мимо нашего ребёнка, не задав ему пару вопросов, естественно, не ожидая при этом ответов, делая это только ради приветливого общения. Наш маленький "магнитик" был местной достопримечательностью. Не стал в этом смысле исключением и один пожилой человек, живший в доме рядом и частенько встречаемый нами на бульваре. На этой почве мы и познакомились.
Моисей Маркович (фамилию не помню), коренной москвич, бывалый и всезнающий сотрудник московских газет ещё с довоенных времён, а на время нашего общения – заслуженный пенсионер. Всегда со своей неизменной палкой для ходьбы, жизнерадостный и бесконечно интересный собеседник, вскидывающий при нашем появлении вверх руку, подкрепляя это какой-нибудь приветливой фразой. Наше краткое с ним первоначальное знакомство со временем переросло в дружбу со всеми сопутствующими при этом знаками внимания. Благодаря его помощи, например, я смог побывать на многих соревнованиях московской Олимпиады 1980-ого года, билеты на которые в то время было достать непросто.
Память – штука капризная. И ветреная к тому же, как та вздорная девчонка: хочет – примет, а нет – так и нет. Запомнит лишь то, что ей сподобится, а нет – так и нет. Пойди, пойми её. В утешение, успокоюсь хоть как-то тем, что, как говорится, – на нет и суда нет. Сколько рассказанных им историй было выслушано с восторгом и кануло в лету! Не могу простить этакого транжира в себе. И всё она – та самая "вздорная девчонка"… И всё же… Одна история зацепилась и осталась частично…
… Ещё до войны, случилось Моисею Марковичу стоять в очереди в Елисеевском гастрономе , что на Тверской – центральном и лучшем, наверное, с давних времён продовольственном магазине не только Москвы, но и всей страны. Посетившим магазин иностранцам представлялась возможность воочию лицезреть преимущества социализма в Стране Советов во всём великолепии. Именно для этой цели наполнение гастронома сверхъестественным ассортиментом стабильно поддерживалось неувядаемым изобилием "потёмкинской деревни" во все времена. Не было ещё тогда и, так называемой, процедуры приобретения продуктов питания с "чёрного хода", которая стала практиковаться несколько позднее.
Вообщем, стоит он и ждёт своей участи с немым вопросом: достанется ли ему или нет тот деликатес, ради которого он покорно застыл в многометровой очереди, уставившись в затылок, стоящего перед ним гражданина? И вдруг, натренированный взор молодого и вёрткого ещё тогда человека выхватывает входящего с улицы в магазин Василия Ивановича Качалова. Для того, чтобы оценить это событие надо добавить, что сравнение его с небожителем было бы неполным. Высокого роста, в роскошной меховой шубе и такой же под стать шапке, Качалов возник в Гастрономе номер 1, как какой-то сказочный былинный персонаж. И даже уникальный богатейший интерьер гастронома с его резными тёмными деревянными стенными панелями из дорогих сортов дерева, позолотой и скульптурами не смог затушевать весь блеск появления легендарного артиста. Казалось, всё померкло в сравнении с ним. Артист замер в дверях, оглядывая своим царственным взглядом происходящее внутри, не находя там своего места. Казалось, его появление не было замечено никем.
Никем, кроме вездесущего корреспондента газеты. Углядев "светоча очей", Моисей Маркович выскочил из очереди и подойдя к Качалову выкрикнул на весь гастроном: "Товарищи! Дайте дорогу народному артисту!" Очередь даже не шелохнулась. И тут, громоподобно прозвучал неповторимый и неподражаемый качаловский голос, который приводил в восторг и в исступление обожающих его почитателей своим редким бархатным тембром: "Они не знают, кто такой народный артист!"…
Чего было больше в этом возгласе: презрения к толпе или желания самоутвердиться в своём бессилии перед тем народом, который его удостоил почётным званием народного артиста? Не знаю. Этот вопрос не даёт мне покоя с того момента, когда я услышал эту историю.
История пятая. Судьба художника
Умер художник Г.
В почтенном возрасте, В окружении почти полного одиночества. Может быть, успевший ощутимо распознать, будучи не очарованный этим наблюдением, те возрастные изменения, за которыми, выражаясь метафорически, асфальтированная дорога его лет медленно переходила в тряскую грунтовку, а затем, и вовсе в колдобины и буераки. Но это лишь только интерполяция моих представлений развития событий человеческого бытия в продвижении от простого к сложному. Не могу поручиться, что это было именно так. Скорей всего, что так. Может быть, в конце жизни он оказался не способен это распознавать, так как пребывал в том "нежном" возрасте, когда некоторые ограничения сознания придают людям функцию абберации адекватного ощущения своего присутствия в еле теплящемся теле.
