Водитель поднес к уху черную эбонитовую трубку и доложил:

– «Первый», я «Третий», «песняров» встретил, готов выдвигаться.

Из трубки раздались рычание и треск.

– Слушаюсь, – сказал водитель, и тяжелая машина, легко взяв с места, помчалась по шоссе, отсвечивая синим проблесковым маячком.

Джон пригрелся на плече Йоко и уже было задремал, но тут над самым ухом раздался ее раздраженный голос:

– Неужели тут никого не интересует наше прибытие? Почему я не вижу ни одного репортера? Стоило ли тогда приглашать?

– Сначала вас прослушают в ЦК, – отозвался Бронислав, – и только когда дадут «добро» на ваши выступления, в наших газетах об этом напишут.

– Но ведь само наше прибытие – уже сенсация, – не унималась Йоко. – Неужели ни один редактор не хочет, чтобы его газета была первой?

– Да ни за что на свете, – покачал головой Вепрев. – Его же сразу попрут с работы. В советских газетах новости появляются одновременно и в одной интерпретации. Чтобы в головах людей не создавалось путаницы.

– Отвратительно, – высказала свое мнение Йоко.

– Да, – кивнул Вепрев. – Но с этим ничего не поделать.

Они остановились возле огромного, длиною в целый квартал, здания странной формы с надписью «Москва» по-русски и вывеской «Пектопах» на английском.

– Это что за могущественная фирма смогла позволить себе рекламу в самом центре Москвы? – спросил Пол. – Это при том, что другой рекламы у вас вообще не наблюдается. Американцы?

– Какая фирма? – не понял Бронислав.

– Вот эта, – ткнул Пол пальцем в вывеску, – «Пектопах». Вепрев расхохотался, а потом объяснил:

– Это не американцы и вообще никакая не фирма. Это слово «ресторан». Написано по-русски.

Его смех разбудил сидевшего рядом Ринго. Он огляделся и спросил:

– Это уже Красная площадь?

Выглядел он неважно.

– Нет, – ответил Бронислав. – Мы возле гостиницы, пора выгружаться и заселяться.

– А где Красная площадь?

– В двух шагах, но там уже никого нет. В это время туда уже не пускают.

– Нет, нам сначала надо на Красную площадь, – твердо заявил Ринго. – Мне сейчас, знаете, какой кошмар приснился? Как будто бы мы выходим из машины, вокруг сугробы огроменные, а нам навстречу идет мистер Эпштейн, земля ему пухом, и говорит мне: «Ричи, никуда в Москве не заходи, пока не побываешь на Красной площади. Не послушаешься – отведаешь иголок». – «Каких еще иголок?» – спрашиваю я и озираюсь, ожидая увидеть докторов со шприцами. И тут из-за сугробов выходят здоровенные такие ежи, идут к нам на задних лапах и кивают с неприятными ухмылками на бандитских острых мордах. Тут-то я, слава богу, и проснулся. А снам я верю. А мистеру Эпштейну – тем более.

– А правда, можем мы все-таки погулять сейчас по Красной площади? – попросил Вепрева Джон, у которого от рассказа Ринго пробежали по телу мурашки. – Недолго. Пока не замерзнем.

– Да вопрос не в том, сколько, просто в это время… – начал Вепрев, потом внимательно посмотрел на Джона, на Ринго, на Йоко, в лице которой читался настоящий ужас, и обратился по-русски к водителю: – Как, командир? Пустят?

Тот пробормотал что-то в рацию, подождал, кивнул и дал по газам.

Они высадились в каком-то переулке и вслед за водителем пешком прошли к главной площади главного города самой большой в мире страны. По пути им встретился милиционер в тулупе, но вопросов он не задавал, только отдал честь и махнул рукой, мол, путь открыт.

Площадь была огромна, темна и пустынна. Белая поземка струилась по древней брусчатке. Это было очень необычно – ни прохожих, ни ярких сполохов рекламы, ни уютных освещенных окон кафе и ресторанов… Только тьма, холод, тишина и ощущение безграничного пространства.

– А где туристы? – спросила Линда, прижавшись к Полу. – Тут даже китайцев нет, а они есть везде.

– В ночное время площадь закрыта для посещений, – негромко напомнил Вепрев.

Они подошли к турникету. Еще один облаченный в тулуп страж порядка был уже в курсе и отодвинул тяжелую раму. Они пошли по площади.

– Что это за громадина слева? – спросил Пол.

– Крупнейший в Москве супермаркет, – отозвался Бронислав. – Там можно купить дефицит.

– Что такое «дефицит»? – полюбопытствовал Пол.

– То, чего нигде больше нет.

– Эксклюзив, – догадалась Линда. – Авторская одежда, художественные изделия…

– Да нет, просто то, чего почему-то нет в других магазинах. Например, мандарины или приличная обувь.

– А почему их может не быть? – удивился Пол. Вепрев пожал плечами:

– Сбои плановой экономики.

– А вон там, вдали, что светится? Разноцветное такое, – поинтересовался Ринго.

– Это собор Василия Блаженного. А справа – Спасская башня.

– А это что? – указал Джордж на приземистое черно-красное строение.

– Это Мавзолей Ленина. Монумент-усыпальница.

– Прямо того самого Ленина? – уточнил Ринго.

– Прямо того самого, – кивнул Вепрев. – Вождя мирового пролетариата.

– И он прямо до сих пор там и лежит?

– Лежит. Под пуленепробиваемым стеклом. И днем на него приходят посмотреть люди.

– А зачем под пуленепробиваемым? – настала очередь удивиться Полу.

Они подошли к мавзолею вплотную.

– А затем, что на саркофаг покушались уже восемь раз. И камни бросали, и бомбы взрывали. Люди гибли из-за этого.

– А какого черта вообще надо выставлять напоказ мертвеца? – высказал свое сердитое недоумение Джон. – По-моему, это абсурд и дикость.

– Ну, это вопрос спорный и не ко мне, – отозвался Вепрев. – У вас в Нью-Йорке тоже, кстати, есть мавзолей – президента Гранта.

– Да, в Нью-Йорке тоже много разной дури, – кивнул Джон.

– А как умер этот ваш Ленин? – спросила Йоко. Как истинную японку, ее больше всего интересовал именно этот аспект: насколько достойно человек ушел из жизни.

– В него стреляли. В восемнадцатом году. И пули, якобы отравленные ядом кураре, не были извлечены. Что, по легенде, и послужило причиной его смерти в двадцать четвертом. И что совершенно невозможно, поверьте мне.

– А на самом деле?

– Страшная болезнь, поразившая мозг и все тело… Джордж понимающе покачал головой:

– Насколько мне известно, этот человек изменил судьбы миллионов людей.

– Он изменил историю всего мира, – подтвердил Бронислав. И на тон ниже добавил: – И не факт, что к лучшему.

– Что не могло не изуродовать его карму. Вепрев задумчиво наклонил голову.

– А ведь правда, – согласился он. – Как-то это никогда не приходило мне в голову.

Джон негромко пробормотал:

– «Ленин-Леннон», «Леннон-Ленин»… – Затем криво усмехнулся. – Звучит похоже. А мы ведь тоже меняем мир. Йоко. Если меня застрелят, организуешь мне такой мавзолей?

– Как говорила моя тетя – «типун тебе на язык», бакая-ро! – ругнулась она.

– Хотя нет. Не хотел бы я лежать на всеобщем обозрении. Если меня застрелят, организуй мне лучше площадь Имени Леннона… Нет, тоже глупо звучит.

– Если бы это случилось, там бы написали «Имэджин», – уверенно сказал Джордж.

– Точно! – усмехнулся Джон. – Проклятая попса! Чисто коммерческая песенка, я написал десятки песен поумнее и поинтереснее, но площадь назовут именно «Имэджин».

– У тебя мания величия, – покачал головой Пол.

– А у тебя ее нет?

Пол неопределенно усмехнулся.

– Джон, я вдруг вспомнил! – встрепенулся Ринго. – Барбара читала за завтраком какую-то желтую газетенку, так в ней было написано, что тебя и впрямь хотел застрелить какой-то маньяк. Его нашли в комнате отеля с простреленной башкой, рядом валялся револьвер, а на столе – начало книги «Как я не убил Джона Леннона».

– Классная утка, – усмехнулась Йоко.

– И пули его револьвера были отравлены ядом кураре! – с театральным надрывом продекламировал Джон.

– Можете смеяться, – пожал плечами Ринго. – За что купил… Там еще было, что у парня нашли твою пластинку с автографом, но это была подделка, потому что ты ведь никогда не пишешь в автографе тексты песен, а там было целое четверостишие.