– Да обычная история, собственно. Я в детдоме вырос, а туда попал из тифозного барака, – грустно улыбнулся Ивелич. – Мама умерла, а я вот выжил. Я и не помню ее совсем. То, что до детского дома было, вообще, почти не помню. Так, урывками. Девятнадцатый год был. Разруха, голод. Помотало меня по детским домам. Где-то тогда и затерялись документы мои, фамилия вот только осталась. Я одно время даже сменить хотел. А то все вокруг Октябревы, Виленины, Коммунаровы, а я вот Ивелич. И сменил бы, да директриса у нас грымза была, – улыбка замполита стала задорно хулиганской. Сашке почему-то подумалось, что не столько директириса была грымзой, сколько его новый замполит был еще тем хулиганом и попил крови персоналу детского дома. – Уперлась она, – продолжил рассказ Ивелич, – сказала, ничего менять не будет. Ох и повоевали мы с Серафимой Петровной тогда. В общем, осталась у меня моя фамилия. А потом я и сам привык. Да и закрутилось. Пионерия, комсомол. Из детдома в армию ушел, на границу, на Кавказ. Турки тогда там шалили. Да, шалили, – повторил Ивелич и, что-то вспомнив, поиграл желваками на скулах. – Оттуда на курсы командиров. А потом в аппарат НКВД там же на Кавказе. Я же активный, с шилом в заднице, – усмехнулся замполит и посмотрел на Сашку, – это я предупреждаю если что. Там и с товарищем Берия познакомился. А когда в партию вступал, мне вдруг один товарищ и выдал, почему скрываю свое происхождение. А я в анкетах везде писал, что происхождение не знаю, детдомовский. Да и не знал я его если честно. А этот, – Ивелич скривился, – раскопал, что я из графского рода. Правда, обнищавшего. А я ни сном, ни духом. Только кого это волнует? В общем, вместо партии попал я под следствие. Спасибо Лаврентию Павловичу поверил мне. А потом и за товарища того взялись. Гнидой оказался троцкистской, – Николай махнул рукой, – впрочем, это не важно. А в тридцать восьмом меня ранили тяжело. Банду одну брали, вот там и подстрелили. Еле выкарабкался. Лаврентий Палыч к тому времени уже в Москву перебрался, но про меня не забыл. Я к оперативной службе негодный был, а к следственной у меня нет ни души, ни призвания. Вот он меня и двинул по партийной линии. А недавно вызвал и предложил к вам комиссаром, теперь уже замполитом. Я давно на фронт просился. Как-то так. Ну и на счет графского достоинства узнавал я. Действительно есть такой род. Боевой. Только графы мы не российские, а черногорские. Правда, со времен Екатерины на русской службе.

Сашка хотел было спросить, про французский. Ведь получается, что Ивелич самый обычный детдомовский парень, а не отпрыск высшего света, который, по мнению Стаина, и должен был его учить языку. Но осекся. Чуть всю легенду не порушил. Как же надоела эта двойная жизнь. Даже противно, что от своих приходится скрываться. Ладно, про язык он потом расспросит. Тем более отсидеться не получится, Николай парень напористый, да и нарком не слезет.

– Да уж, – протянул Никифоров, – комиссар и граф. Кому сказать – не поверят.

– А не надо никому говорить, – вдруг сверкнул из под бровей сталью Ивелич, – мы здесь все свои, нам воевать плечом к плечу. Поэтому вам рассказал. А другим не надо знать. Не тайна, но и ни к чему.

– Да я и не собирался, – осекся Петр, – просто необычно.

– А мы тут все, как на подбор необычные, – ухмыльнулся Ивелич. – Вон командир, в шестнадцать Герой Советского Союза, подполковник, командир корпуса. Наши милые дамы тоже не так просты, – Николай галантно склонился в сторону Бершанской с Рачкевич и Зинаиды. – Евдокия Давыдовна и Евдокия Яковлевна командир и замполит первого боевого полностью женского полка, Зинаида будущая артистка, – Зинка смущенно зарделась. – Начштаба у нас, – замполит кивнул на Короткова, – герой Испании и Халхин-Гола и если б не его ершистый характер сам бы сейчас минимум полком командовал, а то и дивизией. Там вон в самом конце стола притаился товарищ Ловчев, который у истоков русской авиации стоял. Вась Вась то ли удовлетворенно, то ли смущенно крякнул. – А за голову товарища младшего лейтенанта, – Ивелич весело посмотрел на Тихонова, – беляки с самураями даже награду в десять тысяч йен назначили.

Алексей смущенно промямлил:

– Да я ничего. Это все командир.

Взгляды с Тихонова скрестились на Сашке:

– Я не при чем, – усмехнулся парень. – Он на Дальнем Востоке с отцом нашей Ленки Волковой служил. Кстати, Леш, а за Владимира Викторовича, сколько награда была? – ну а что, интересно же.

– К тому времени, как его в Москву перевели пять тысяч. Долларов, – пояснил Тихонов. – Так мы и жили там. Они на нас охотились, а мы на них. А Евдокия с блеском в глазах поглядела на Алексея. Рейтинг младлея рос, как на дрожжах.

А Ивелич тем временем продолжил:

– Георгий с Петром еще два наших Героя с первых дней войны воюют. И хорошо воюют, судя по наградам. Так что корпус у нас хоть и новый, только сформированный, но нам уже есть, чем гордится и на кого равняться. Да и не ко всем на награждение лично товарищ Сталин ездит, – замполит, поняв, что его понесло, широко улыбнулся, – вот за здоровье товарища Сталина, товарища Берия и за наш славный корпус я и предлагаю выпить, – и, привстав, стал наливать водку в подставленные стаканы. Сашка свой не подставлял, у него и так было налито.

– Стаин-то с Никифоровым придут? – спросила Ленка у Насти. Девушка пожала плечами:

– Сказали, как освободятся, заглянут, – Волкова кивнула и продолжила накрывать импровизированный стол, составленный из прикроватных тумбочек в центральном проходе между рядами кроватей. Расположились с разрешения Бершанской в казарме у девушек. А в соседней комнате накрывался такой же стол девочками из ночного. Сначала хотели все вместе, но решили, что будет тесно. Лучше бегать друг к другу в гости.

– Колька, ну куда ты хлеб ставишь на край?! А если кто зацепит и уронит! – крикнула на Литвинова Ленка. Парень тут же подхватил миску с коряво нарезанными кусками ржаного хлеба и нерешительно замер, подыскивая место, куда поставить хлеб. – Ну вот, теперь он замер, как статуя! Давай сюда! – она выхватила у Николая тарелку и поставила ее туда же куда и он до этого, только чуть дальше от края. – Идите лучше с Игорем скамейки принесите из Ленинской комнаты. Сюда и девочкам, – она кивнула в сторону соседней комнаты, из которой раздавался веселый гомон. Литвинов тут же ухватил Бунина за рукав и тихо шепнул:

– Валим, – парни, понимающе переглянувшись, исчезли в коридоре.

– Ты чего на него накричала-то? – спросила Настя.

– На кого? – непонимающе уставилась на подругу Ленка.

– На Кольку.

– Да? – девушка задумалась, а потом махнула рукой, – Ай, да ладно, с него не убудет, – и плюхнулась на койку рядом с Анастасией. – Что-то я и, правда, какая-то злая сегодня. Перенервничала.

– Да ты всегда такая, – подначила ее Настя.

– Какая?

– Так злая, – расхохоталась Федоренко.

– Ах, ты! – рассердилась Ленка и, схватив подушку, ударила ей Настю. Та, хохоча, завалилась на спину:

– Ну вот! О чем я и говорю! Ругаешься, дерешься! Злая ты!

– Да я, да я! – возмущенно зашипела Ленка и, не выдержав, тоже расхохоталась. А потом серьезно добавила: – Просто на построении папу вспомнила. Как он? Опять ни письма, ни весточки.

– Все хорошо будет. Наверное, опять не может написать, не переживай, – сочувствующе поддержала подругу Настя. – А где Ида? Что-то я после построения и не видела ее.

– Плачет Ида, – голос Ленки стал сухим и безэмоциональным, – только я тебе ничего не говорила. Отца у нее немцы убили. Сегодня узнала от товарища Сталина, – Волковой стало не по себе. Она вдруг представила, что это ей при вручении ордена сообщили о гибели папы. Смогла бы она так, как Ида спокойно, не показывая вида принять такую весть, а потом еще провести показательный полет. И только когда всё успокоится предаться своему горю. В одиночестве. Чтоб никто не видел. Только Ленка и знала, как тяжело сейчас подруге. И то, только потому, что сложно такое скрыть от напарницы по экипажу. Настя охнула и полными сочувствия глазами посмотрела на Лену.