Я закатываю глаза и смеюсь. Прекрасно знаю, что это неправда: Терпсихора на моей памяти ни разу не теряла аппетита, а после выступлений у нее вообще вместо желудка словно появляется черная дыра. Поняв, что ее мелкая манипуляция не увенчалась успехом, Терпсихора тоже улыбается, а после бросает на меня хитрый взгляд из-под ресниц.

– Как там твои неотложные дела, из-за которых ты вчера убежала? Наверное, устроили тебе потрясающий вечер, особенно после такого долгого расставания?

Мой веселый настрой тут же улетучивается, стоит вспомнить вчерашнее свидание и то, что за ним последовало. Тело все еще слегка ноет от сладкой неги, но душа корчится от боли. Нельзя было уходить от сестер и поддаваться соблазну. Знала ведь, что из этого не выйдет ничего хорошего. Но прошлого не воротишь, и я только ускоряю свой шаг.

– Почти. Все было как всегда. – Терпсихора уже открывает рот, чтобы что‐то сказать, но, вовремя увидев это, я меняю тему. – Готовишься к сезону Вдохновения?

– Думаю, в этом году я выиграю, – уверенно отвечает Терпсихора, и меня охватывает злость вперемешку с завистью.

Ей никогда не приходилось ломать голову над тем, что представить на конкурсе. Она муза танцев, и ответ всегда лежит на поверхности. Но что прикажете делать музе истории? Не могу же я просто зачитать список событий, произошедших за год. Это не только не подарит мне победы, но может стоить недовольства богов. Особенно если вспомнить, что бóльшую часть бедствий они с легкостью могли предотвратить.

– Исполнишь номер с тем парнем, с которым танцевала вчера? – интересуюсь я.

Терпсихора кивает, не заметив моего помрачневшего взгляда. Мы идем вперед, приближаясь к высокому зданию, в котором проходит выставка. Красочные баннеры стоят по обе стороны от дверей, и я уже тянусь к ручке, но Терпсихора останавливает меня.

– Хочешь, я помогу тебе выбрать что‐то для конкурса? – спрашивает она, заглядывая мне в глаза.

Затрепетавшее сердце ускоряет свой бег, болезненно ударяясь о ребра. Похолодевшими пальцами заправляю за ухо прядь волос, оттягивая ответ. Меня раздирает на части. Я нуждаюсь в Терпсихоре, но вместе с тем боюсь, что она использует то, что ей известно, против меня. Ведь если кто‐то знает твою историю, то имеет над тобой власть. Я должна победить, поэтому просто не могу рисковать.

– Не знаю, – наконец говорю я и, виновато улыбнувшись, тут же добавляю: – Давай посидим у меня?

– Договорились, – Терпсихора морщит нос, но спустя секунду на ее пухлых губах снова появляется улыбка. – Только не заставляй меня заново пересматривать фильмы про Гарри Поттера. Я и так уже вызубрила все повороты и события, не хватало еще выучить фразы. Мой бедный мозг этого всего не выдержит, и я умру.

– «Для дисциплинированного сознания что есть смерть, как не новое замечательное приключение»? [2]

У Терпсихоры вырывается громкий стон, и я, смеясь, подталкиваю ее к дверям. Стоит распахнуть их, как на нас обрушивается волна тепла и едва ощутимого запаха краски, который смертные не могут почувствовать. Ценители искусства и те, кто решил спрятаться здесь от начавшего накрапывать дождя, прогуливаются вдоль стен, любуясь картинами. Они тихо переговариваются, смотря на полотна то под одним, то под другим углом. Прямо как совы – я усмехаюсь.

Не сговариваясь, мы с Терпсихорой идем в сторону, где меньше всего смертных. Первая же картина словно цепляет меня на крючок, захватывает все мое существо в ловушку. Я замираю, будто оцепенев. Взгляд приклеивается к девушке, стоящей перед зеркалом. Ее короткие, по плечи, волосы закрывают шею и щеки, отчего зритель может видеть лицо лишь в отражении. Она держит на весу кольчугу, прижимая ее к своей груди. В глубоко посаженных глазах читается недоверие, девушка словно не до конца осознает, чтó здесь делает. Ее тонкие губы приоткрыты, а уголки рта скорбно опущены. Она напоминает испуганного ребенка, которого заставили выйти на сцену и рассказать стишок перед огромным залом. Но тонкие брови хмурятся, и эта небольшая деталь кардинально меняет выражение всего лица. Она больше не боится. На смену страху приходит решительность человека, идущего по пути, который выбрал он сам.

– Подружка Персефоны, – разбивает звенящую в моей голове тишину бархатистый баритон. Вздрогнув, я резко оборачиваюсь.

На меня все с той же лукавой улыбкой смотрит незнакомец с моста. Но все внутри дрожит не из-за этого. За миг до того, как он окликнул меня, почудилось, что девушка на картине вздохнула, и металлические звенья в кольчуге лязгнули друг о друга. Она ожила, чтобы передать мне свою силу. И на долю секунды мне показалось, что в зеркале отражается мое лицо.

– На всякий случай хочу предупредить, что мусорное ведро находится в соседнем зале.

Изгибаю бровь, но улыбка при виде шутливой серьезности мужчины рвется наружу, и поэтому мой голос не так раздражен, как я бы этого хотела.

– Вечно мне будете об этом напоминать?

– Меня радует, что вы не допускаете мысли, что это наша последняя встреча.

Не тая улыбки, качаю головой. Самоуверенность мужчины и его мальчишеская ухмылка очаровывают и располагают к себе, вновь напоминая мне, почему я так сильно люблю смертных. Жизнь бьет в них ключом, и, купаясь в ее лучах, ты забираешь часть ощущения быстротечности бытия, которое помогает больше ценить каждую минуту.

– Я не дружу с Персефоной. Мы просто изредка общаемся.

Терпсихора бросает предупреждающий взгляд, от остроты которого меня пробирает дрожь. Качаю головой, пытаясь сказать ей, что опасаться нечего. Этот человек не осознаёт, что все, о чем мы с ним говорили, – правда. Он видит в стоящей напротив девушке всего лишь чудачку. Мне хочется указать сестре на незначительные изменения в его мимике и тембре голоса, но я знаю, что она все равно не обратит на них должного внимания. Подмечать детали всегда было лишь моей работой.

Терпсихора снова ловит мой взгляд и одними губами приказывает не нарушать собственных правил. Мне в последнюю секунду удается сдержать горький смешок. Я уже давно нарушила собственные правила и с тех пор только качусь вниз. Слегка киваю, надеясь таким образом успокоить сестру. Повернувшись к мужчине, Терпсихора одаривает его улыбкой. И все же крылья ее носа трепещут от легкого раздражения. Это замечаю только я.

Терпсихора уходит, и мужчина провожает ее зачарованным взглядом. Я уже было решаю, что незнакомец последует за ней, но он снова поворачивается ко мне и сосредотачивает все свое внимание на картине.

– Нравится?

– Нет, – краем глаза вижу, как мужчина вздрагивает и нервно запускает ладонь в волосы, приводя их в беспорядок. Однако стоит ему услышать мои следующие слова, он расплывается в улыбке. – Нравится – не то чувство, которое я испытываю по отношению к этой картине. Она… она завораживает. Хочется смотреть на нее вечно, разглядывать каждую мелочь.

Стискивая пальцами плетеную ручку сумки, всматриваюсь в лицо изображенной на картине девушки. Оно непримечательное и запоминающееся одновременно. Кто‐то словно тянет за струны моей души, и я потираю предплечья. В жизни Жанна д’Арк была именно такой. На первый взгляд в ней не было ничего необычного, но после расставания ее образ никак не уходил из головы.

– Почему вы изобразили ее именно так? Не во время боя, не в момент смерти. Даже не когда ее допрашивали.

– С чего вы решили, что я художник?

– Вы смотрите на картину, как отец смотрит на ребенка, достигшего высот. Словно зная, каким было это полотно и каким оно могло бы стать, если бы не вы, – мы не глядим друг на друга, но отчего‐то я знаю, что он поднимает брови и одновременно усмехается. А после с удивлением понимаю, что хочу увидеть, как он творит. Сердце ускоряет свой бег, когда я представляю, как из-под его кисточки льются краски, наполняя жизнью пустое полотно. – Так почему?

– Мне хотелось изобразить ее как обычную женщину. Не героиню, не избранную Богом, а обыкновенную девушку, которых сотни. Чтобы показать, что каждый может стать великим и остаться на страницах истории. Надо просто обладать для этого душевной силой, – мужчина наконец отрывает взгляд от картины и, посмотрев на меня несколько долгих секунд, беззастенчиво заявляет: – Я бы хотел вас нарисовать.