– Кровать вон там, – шепчет она.

– Я хочу тебя именно здесь. – Целую ее, мои пальцы касаются ее нежной кожи под джемпером.

Она стонет под моими поцелуями, начинает дергать пряжку моего ремня, молнию джинсов, и звук, который вырывается у меня, выражает скорее облегчение, чем желание. Когда я снова прижимаю ее к стене, деревянная картина на каминной полке вздрагивает.

Мэри шепчет: «Ш-ш-ш», прижимая мою руку к своей груди. Но, глядя на закрытую дверь, она улыбается и краснеет.

– Кейлум услышит нас.

– Нет, не услышит, – возражаю я. И когда она целует меня снова, сильнее и дольше, я наконец-то могу полностью отдаться этому обжигающему жару. Этому ощущению утешения, подобному скандинавской саге или яркому белому лучу маяка. Медленному, ровному и неудержимому. Полному торжества и гибели.

И потом, когда Мэри гладит кончиками пальцев мои волосы, долго и неспешно, я прижимаюсь лицом к ее шее и произношу вслух слова, которые звучат у меня в голове ежедневно и ежечасно.

– Я просто… Я хочу, чтобы все получилось, Мэри.

Она упирается мне в плечи, и я вынужден отступить. Пальцы у нее прохладные, но от них моя кожа горит.

– Ты всегда такой серьезный, – произносит она, прижимая ладони к моему лицу и целуя меня в очередной раз. Но глаза у нее строгие, темные и немигающие. – Все получится, если ты этого захочешь. Чтобы обладать чем-то, не обязательно иметь это, Роб. Нужно просто верить, что это твое.

Позже, когда кошмары заставляют меня проснуться, я встаю с кровати и иду в прихожую. Дверь в крошечную спальню Кейлума открыта, и я, прислонившись плечом к косяку, долго наблюдаю за ним. Отсветы ночника – темные звезды на серебристо-синем небе – скользят по его круглому маленькому лицу в такт его тихому дыханию. Любовь, которую я испытывал к нему, когда он родился, была ужасающей, изматывающей. Любовь, которую я испытываю к нему сейчас, кажется настолько большой, что способна заполнить весь мир, всю вселенную, но все же я могу воспринимать ее только по частям и никогда в целом. Никто из нас не получает того отца, которого заслуживает.

Я возвращаюсь в главную комнату, бросаю взгляд на спящую Мэри и крадусь к кухонному уголку. Перемена ветра способна пробудить меня от самого глубокого сна, в то время как Мэри, скорее всего, проспит землетрясение. И все же я стараюсь как можно тише открыть люк, и деревянные ступеньки леденят мои ступни, когда я спускаюсь в подвал. Слышу, как ветер гудит в карнизах «черного дома», и этот звук подтачивает мою решимость. Он похож на крики, которые отражаются от высоких скал и обрывов.

«Бояться моря на острове – все равно что бояться гребаного воздуха, парень». В последующие дни и месяцы мне снились кошмары: я тону, задыхаюсь среди соленых волн и водорослей. Хмурые морщины, словно свирепые шрамы, глубоко врезались в его лицо. Потому что он видел только мой страх и ни разу – мой гнев. Ярость, которая росла во мне, как корм для скота.

Я вспоминаю, как лежал в постели и читал о норманнах Западных островов, пока яркий белый луч света медленно перемещался по стенам. Иногда я отслеживал его успокаивающее продвижение по секундам – всегда одно и то же время, никогда не меняющееся. Мэри права. Я могу уничтожить все, что у нас есть, если не попытаюсь. Попытка возникает из знания. Из способности видеть. Нам нужен наш собственный белый яркий свет. Чтобы защитить нас от темноты и бурь. И от самих себя. Поэтому я подхожу к верстаку у самой дальней стены, беру пилу и один из длинных сосновых брусьев, которые купил в Валтосе. И приступаю к работе.

Похмелье жуткое. Оно скорее психологической, нежели физической природы, и это, конечно, одна из причин, по которой я вообще не должна пить. Просыпаюсь слишком рано с тревожным комком в животе, и первое, о чем я думаю, – это о том, что кто-то стоит в темноте и наблюдает за мной. Второе – о тех странных мертвых птицах, которые все еще лежат в мусорном баке.

Я встаю, принимаю обжигающе горячий душ и пью крепкий кофе. Кладу фотографию Роберта рядом с ноутбуком и начинаю искать в «Гугле» изображения ворон, пока не нахожу одну с черными хвостовыми перьями и серым телом, с острым, изогнутым клювом. Похожие по внешнему виду и размерам на черных ворон, серые, или «капюшоновые», вороны обитают в Северной и Западной Шотландии и Северной Ирландии. Серые вороны часто упоминаются в кельтской и скандинавской мифологии и ритуалах. Я вздрагиваю, натягиваю худи и выхожу на улицу. Сегодня на безоблачном небе ярко светит низко стоящее солнце. Я бросаю взгляд на ферму, прежде чем обойти «черный дом» сбоку. Открываю крышку мусорного бака. Две вороны лежат бок о бок: черно-серые тела, грязно-коричневые стержни перьев, глубокие темные глазницы. Нужно ли мне хранить их как некую улику? Для чего? Они – знак угрозы? «Возвращайся домой»? Некий сигнал? Я думаю о тонком месте, о котором говорил Чарли. Там, где порядок встречается с хаосом. И это меня злит. Если это угроза, – а такое вполне вероятно, учитывая, как меня приняли здесь, и тот факт, что я до сих пор уверена, будто кто-то следил за мной в темноте, – то я демонстрирую тому, кто это делает, именно то, чего он хочет. Реакцию. Но это я могу контролировать.

Захлопываю крышку и возвращаюсь в дом. И заставляю себя отправиться через мыс к ферме Уилла Моррисона, не поддаваясь искушению накраситься или переодеться во что-то получше худи. Вблизи видно, что коттедж недавно выкрашен в белый цвет и в него ведет большая красная дверь. Рядом с ней – резная деревянная табличка: «Tuathanas Àrd Chreag»[18]

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.