В уединенной бухте на северо-востоке Большого острова киты, обыскивающие берега Дара, обнаружили древнюю морскую черепаху, панцирь которой, покрытый трещинами и похожий на коралловый риф, выглядывал из воды.

Киты окружили черепаху, в шутку облили ее струями своих фонтанов, и среди брызг засияла яркая радуга.

– Повелитель Луто, – сказала предводительница китов, огромная самка с куполообразной головой, чьи серые глаза повидали сотни весен. – Ты спрятался в точности там, где мы и предполагали.

Древняя черепаха рассмеялась и превратилась в смуглокожего небожителя, бога снов и предзнаменований.

– А почем знать, может, все обстоит как раз наоборот, и вы нашли меня именно там, где, по моим расчетам, и должны были искать?

Тут киты смутились.

– Но если ты заранее знал, что мы станем искать тебя здесь, то почему не спрятался где-нибудь еще? – спросила их предводительница.

Луто в ответ лишь улыбнулся и указал на радугу, меркнущую по мере того, как туман, поднятый фонтанами китов, рассеивался.

– Не потому ли, что хотя и ты предвидишь будущее, однако не можешь изменить его? – задала она другой вопрос.

Луто улыбнулся и вновь указал на радугу.

– Или же причина в том, что ты предвидел будущее и решил, что в конечном счете желаешь созерцать это зрелище? – предприняла новую попытку китиха.

Луто в третий раз улыбнулся и опять указал на радугу, от которой к тому времени в воздухе остался один лишь намек.

– Или потому, что… – Однако на этот раз ей не удалось закончить вопрос: Луто исчез с последними проблесками радуги.

Никого не удивило, что госпожа Тутутика, рожденная последней среди богов и находящая наивысшее наслаждение в красоте, поддалась очарованию ритмично падающих в море кокосов и золотому танцу карпов, а потому вышла из своего укрытия в устье реки Сонару. Говорят, будто отзвук того божественного представления сохранился до наших дней в движениях танцовщиц Фасы, когда музыканты отбивают ритм на кокосовых барабанах.

Стало вполне ожидаемым и то, что господин Руфидзо выдал себя, когда годовалый олененок споткнулся и поранился на скалистых возвышенностях близ окутанной туманом Боамы. Разве мог покровитель врачевателей равнодушно взирать на мучения живого существа, пострадавшего при поиске богов?

– Ну вот и хорошо: теперь Дара хотя бы один раз в двенадцать лет будет наслаждаться годом добрым, как олень, – сказал увенчанный зеленой шапочкой божественный целитель, и олененок запрыгал вокруг него, радуясь тому, что попал в Календарную дюжину.

Наконец под вечер, когда солнце уже клонилось к закату, господин Киджи, покровитель дерзкого полета, завораживающего парения и открытого неба, озирал острова Дара, пребывая в образе сокола-мингена, скользящего над землей. Птица, опьяненная благоуханием цветов, колонной струившимся ввысь из сада хризантем в том месте, где встречаются горы Даму и Шинанэ, снижаясь по спирали, спустилась с небес и едва только приземлилась, как на нее набросилась стая волков, прижав к земле.

– Я был пойман царицей цветов и царем зверей! – воскликнул бог всех тех, кто стремится подняться выше остальных. – Ну что же, вполне достойный конец дня!

И было на Дара много веселья, ибо подчас боги ведут себя словно дети.

Волк, однако, радовался не так бурно, как все прочие представители Календарной дюжины, поскольку, как известно, это животное – пави повелителя Фитовэо, а его пока что никому отыскать не удалось.

Как ты уже, наверное, догадалась, состязание это состоялось после войн Диаспоры, в которой божественные отпрыски шли в бой во главе огромных армий: брат на брата, сестра на сестру.

В одной из таких битв, стараясь защитить своего героя Илутана, Фитовэо десять дней и десять ночей сражался с Киджи. В конце концов молнии Киджи поразили глаза Фитовэо, ослепив его. Вот почему слепой бог не принимал участия в обсуждении вопроса о Календарной дюжине, но прятался в темной пещере под горами Висоти, врачуя свои раны и избегая всех живых существ.

С висящих на высоком потолке сталактитов капала вода, и за исключением светящихся грибов, разбросанных кучками там и тут, подобно далеким звездам на ночном небе, в пещере не было света. Слепой бог сидел в одиночестве, молчаливый и неподвижный.

Внезапно обоняния его коснулся запах такой слабый, что поначалу он не был уверен, будто и в самом деле почуял его. Но это был очень приятный аромат, простой и скромный, подобный привкусу мяты в стакане воды после грозы, или нотке мыльных бобов в свежевыстиранной одежде, которая сушится на солнце, или дыму кухонного очага, щекочущему ноздри усталого путника после долгого ночного перехода.

И вот, сам не сознавая, что делает, Фитовэо встал и пошел на запах, следуя указаниям носа.

Меж тем аромат все усиливался. Ночная орхидея, решил бог, и перед его мысленным взором возник белый цветок с крупной чашечкой, в центре которой прячется пестик, окруженный четырьмя полупрозрачными лепестками, раскрывающимися над чашечкой подобно крылышкам мотылька. Он приблизился к источнику запаха, и, когда невесомые крылышки коснулись его носа, высунул язык и обвел им очертания лепестков. Да, то действительно была ночная орхидея, по форме и впрямь отдаленно напоминающая того самого мотылька, который, как считается, единственный может ее опылить и появляется только ночью, при свете звезд. Этот простой цветок не в цене у знатных дам и садовников, предпочитающих что-нибудь более зрелищное и яркое.

Кончик языка Фитовэо ощутил сладостный вкус нектара.

– Я чувствую печаль в твоем языке, – раздался шепот, и он в изумлении попятился. – Что может опечалить бога?

Фитовэо понял, что голос исходит из центра цветка, который он поцеловал.

– Что толку от бога войны, который не в силах видеть? – с тоской отозвался Фитовэо.

– Разве ты не видишь? – спросила орхидея.

Бог указал на пустые глазницы, а когда не услышал ответа, сообразил, что в пещере слишком темно и орхидея не может рассмотреть его.

– Не вижу, – ответил он. – Брат ослепил меня разрядами молнии.

– Но кто сказал тебе, что ты ослеп?

– Но я действительно слепой! У меня больше нет глаз!

– И ты не пытался видеть иначе?

Фитовэо покачал головой и не стал ничего объяснять. Орхидея была не из тех созданий, кому понятны доводы разума.

– А я вот вижу, – промолвила она. – Хотя у меня и нет глаз.

– Чепуха, – буркнул Фитовэо.

– Но я увидела тебя, – заявил цветок уверенным тоном.

– Это как же?

– Я распространяла аромат до тех пор, пока он не привел тебя ко мне, – пояснила орхидея. – Это заняло время, но я все видела.

– Это не значит видеть по-настоящему, – отрезал Фитовэо.

– Я тебе скажу, что происходит вокруг, – продолжала орхидея. – С десяток летучих мышей висят под потолком над нами. И еще есть целое облако мотыльков, которые навещают меня каждый вечер, хотя ни один из них не подходит для опыления. А в суровые зимы в эту пещеру наведываются пушистые кроты. Я вижу то, чего не видишь ты, а ты утверждаешь, будто я слепая.

– Но… – Фитовэо на миг лишился дара речи. – Ладно, соглашусь, что это и впрямь своего рода зрение.

– Есть много способов видеть, – проговорила орхидея. – Разве не утверждали мудрецы ано, что зрение – это просто свет, исходящий из глаз и отражаемый миром?

– На самом деле… – начал было бог.

Но цветок не позволил ему закончить.

– Я вижу, выстреливая в мир струйками аромата и втягивая обратно то, чего они касаются. Если у тебя нет глаз, ты должен найти другой способ видеть.

Фитовэо втянул окружающий воздух. Он смог различить слева запах грибов, а справа доносился еще один цветочный аромат: более сильный и резкий, чем у орхидеи.

– Эта пещера уходит вправо?

– Да, – ответила орхидея.

– Тут есть что-то еще, – сказал Фитовэо, снова принюхиваясь. – Оно пахнет грязью и болотом.

– Очень хорошо: по другую сторону от меня находится пруд, где растут водоросли-клеоме и живут крошечные белые рыбки, у которых нет глаз, потому что тут очень темно.

Бог сделал глубокий вдох и уловил доносящийся справа слабый запах рыбы.

– Ну вот, – промолвила орхидея. – Ты уже составляешь карту запахов.

Фитовэо понял, что это правда. Поворачивая голову, он почти увидел кучки светящихся грибов, пещерные розы, цветущие у стены, а также пруд с ледяной водой позади орхидеи. Очертания их были смутными, словно бы у него все плыло перед глазами после чрезмерного количества кувшинов хмельного меда.

Но после минутной радости он снова погрузился в тоску.

– Я же не могу стоять на месте, как ты, – заметил Фитовэо. – Для растения, пустившего корни в землю, запахов, быть может, и достаточно. Но для бога войны, который должен постоянно двигаться, этого точно не хватит.

Орхидея ничего не ответила.

– Иногда судьба лишает тебя оружия, – вздохнул он, – и тогда тебе приходится покориться.

Орхидея не произнесла ни слова.

– Когда у тебя после честного боя не остается надежды, – заключил Фитовэо, – то волей-неволей приходится предаться отчаянию.

Орхидея по-прежнему молчала.

Фитовэо внимательно вслушивался в темноте и уловил какой-то звук, похожий на шорох шелка.

– Да ты никак смеешься? – взревел бог. – Ты дерзнула насмехаться над моим несчастьем?

Он встал и занес ногу. Запаха орхидеи было достаточно, чтобы определить место, где она растет. Один шаг вперед, и он раздавит цветок, растопчет его на неровном каменном полу пещеры.

– Я потешаюсь над трусом, величающим себя богом, – возразила орхидея. – Смеюсь над бессмертным, который даже не осознает своего долга.

– Что ты мелешь? Я бог войн и сражений! Мой долг состоит в том, чтобы увидеть блеск вскинутого в замахе клинка и отразить его боевым щитом. Я обязан видеть падающие стрелы, чтобы отвести их рукой в латной рукавице. Я должен видеть убегающего врага, чтобы вонзить в него крепкое копье. Какой мне прок от запахов?

– Слушай, – произнесла орхидея.

Фитовэо прислушался. В тишине пещеры вроде бы не было никаких других звуков, кроме стука капель, падающих через неодинаковые промежутки времени.

– Открой уши, – велела орхидея. – Ты пришел в место, где царит такая тьма, что глаза, видящие лишь свет, бесполезны. Неужели ты думаешь, что существа, обитающие здесь, передвигаются на ощупь?

И Фитовэо стал вслушиваться тщательнее. Ему показалось, что где-то над головой раздаются пронзительные, едва различимые попискивания, словно бы какие-то твари перекликаются друг с другом.

– Летучие мыши видят при помощи звуковых волн, которые исходят из их глотки, а когда звук возвращается, ловят его ушами.

Фитовэо вслушался и вдруг понял, что воздух наполнен и другими звуками: шумом торопливых крыльев. Летучие мыши описывали грациозные петли под потолком пещеры.

– А теперь опусти руки в пруд, – приказала орхидея.

Бог опустил руки в ледяную воду и всей кожей ощутил пощипывание, даже после того как привык к пробирающему до костей холоду.

– Крошечные белые рыбки, живущие в воде, напрягают мускулы и нервы, производя невидимые волны силы, пронизывающие воду, – объяснила орхидея. – Подобно той таинственной силе, что наполняет воздух перед грозой, эти невидимые волны искажаются и искривляются, касаясь живых существ, и таким образом слепые рыбы способны видеть телами.

Фитовэо сосредоточился и действительно почувствовал, как незримые линии силы ласкают его руку, и мысленно представил, как, отражаясь от руки, они возвращаются к крохотным рыбкам.

– Ты называешь себя богом войны, но война – это не только музыка стального клинка, бьющего в деревянный щит, или хор шуршащих стрел, вонзающихся в кожаные доспехи. Война – это также поле борьбы против превосходящих сил, на которое даже Тацзу и Луто не отваживаются вступить; царство, где жизнь нужно выхватить из цепких челюстей Каны, не заручившись союзом с Руфидзо; область, где надо отнять у многочисленной вражеской армии безмятежный покой Рапы, полагаясь лишь на свой ум; территория, где вопреки всем препятствиям следует найти неожиданный способ унизить гордого Киджи; сфера, где из уродства рождается красота, способная потрясти избалованную Тутутику.

Ты привык одерживать легкие победы над простыми смертными, пусть даже их и считают героями. Но война состоит не только из побед: это еще борьба и потери, и ты теряешь, чтобы сражаться снова.

Бог войны – это также бог тех, кто заточен в колесе вечной битвы; кто сражается, даже зная, что неизбежно погибнет; кто стоит рядом с соратниками против копья, катапульты и сверкающей стали, вооруженный одной только гордостью; кто выносит лишения и тяготы, все это время понимая, что ему не победить.

Ты не только бог сильных, но и бог слабых. Отвага очевиднее всего проявляется, когда все кажется потерянным и единственным разумным исходом представляется отчаяние.

Истинная отвага состоит в твердом намерении видеть, когда все остальные предпочитают бродить в темноте.

И тогда Фитовэо встал и завыл. Когда вой его наполнил пещеру, он словно бы все отчетливо увидел: свисающие над головой, словно бахрома, сталактиты; сталагмиты, растущие из земли, как побеги бамбука; летучих мышей, рассекающих пространство подобно боевым воздушным змеям; ночные орхидеи и пещерные розы, чьи цветы напоминают ожившие сокровища. Пещера наполнилась светом.

Бог войны рассмеялся, склонился к орхидее и поцеловал ее.

– Спасибо, что показала мне, как можно видеть.

– Я скромнейший из Ста цветов, – ответила орхидея. – Но ковер Дара соткан не из одних лишь гордых хризантем или надменной зимней сливы, бамбука, из которого строят дома, или кокоса, дарующего сладкий нектар и пленительную музыку. Цикорий, одуванчик, льнянка, десять тысяч сортов орхидей и бесчисленное множество других цветов – нам нет места на гербах знати, нас не выращивают в садах, нас не ласкают нежные пальчики знатных дам и угодливых придворных. Но мы тоже ведем свою войну против града и бури, против засухи и истощения, против острой тяпки и брызг уничтожающего сорняки яда. А еще мы заявляем свои права на время и заслуживаем бога, способного понять, что обычная жизнь простого цветка – это каждодневная битва.

И Фитовэо продолжал выть, сделав глотку и уши своими глазами, пока не вышел из пещеры на солнечный свет. Он взял два кусочка темного обсидиана и вставил их в глазницы, чтобы у него снова были глаза. Пусть они и не видели света, зато вселяли страх в сердце каждого, кто осмелился заглянуть в них.

Вот так скромная орхидея попала в Календарную дюжину.