Однажды владелец легковушки вывел её из гаража, решив отправиться в город по каким – то своим делам. Во время совершения водителем крутого разворота во дворе я умудрился усесться на подножке у машины – спиной к задней дверце автомобиля. Подножка эта была довольно широкой. Судя по всему, шофёр не заметил моего баловства при развороте легковушки, совершённом довольно резко, поэтому под действием центробежной силы я слетел на землю, а уже в следующий момент заднее колесо «Эммочки» переехало голень моей правой ноги. (Внешняя сторона голени была направлена вверх.) Я громко вскрикнул от боли. А что же произошло дальше? Да ничего особенного не случилось. Машина уехал со двора, я же встал на ноги и захромал прочь от места происшествия. Слегка вспухшая голень какое-то время немного поболела, после чего её опухлость и боль в ней бесследно прошли. Кстати, даже очевидцы этого происшествия не верили мне, когда я уверял, что заднее колесо легковушки проехало по моей голени.
Теперь о другом происшествии.
Как я уже повествовал, во дворе наших домов находилось некоторое количество деревянных сарайчиков. К одному из них была прислонена довольно большая и тяжёлая то ли тележка, то ли тачка, два колеса которой были сняты, чтобы их (колёса эти) не украли. С помощью этой тележки я как-то вознамерился забраться на крышу сарая. Вот только угол, под которым проклятая тележка была к сараю прислонена, не сообщал ей устойчивости. Поэтому по ходу моего покорения крыши сарайчика, центр тяжести системы, включающей мою массу и массу тележки, резко сместился куда-то в сторону от сарая, и тележка вместе со мною моментально опрокинулась. Я сначала оказался в воздухе, а уж в следующий момент тяжёлая деревянная ручка перевозочного средства догнала меня и с силой ударила по позвоночнику и по затылку. Мою голову пронзила резкая боль, после чего я оказался лежащим на земле. И что же? А ничего! Ни потери сознания, ни перелома основания черепа. Бог миловал дурня и на этот раз. Решил, видно, что с годами поумнею и в конечном итоге сумею выполнить предназначение, ради которого Он послал меня в этот мир. Естественно, повозиться со мною ещё придётся, не давая при этом чересчур увлечься разного рода соблазнами, коими полна человеческая жизнь, женщинами, например, или же… Тут в самый раз коснуться одного из этих «или же», начавшему уже во всю соблазнять меня в школе.
Моей хрустальной мечтою было стать… оперным певцом. Само собою, всемирно известным. О «моржовых» партиях, то есть о ролях второго и третьего плана не могло быть и речи. Какой там Спарафучиле или Монтероне! По крайней мере дон Базилио. Уже писалось, у моего отца был великолепный баритональный бас, стало быть, и я должен стать басом. Желательно шаляпинского уровня. Впрочем, не так уж и плохо было стать классным баритоном. Драматическим. Чего только партия Риголетто стоит: «Куртизаны! Исчадье порока!». Да, тут есть, где развернуться, но всё же лучше всего быть, как папа, басом. Бас – это Мефистофель из «Фауста» Шарля Гуно, это король Филипп из «Дона Карлоса» Верди, это хан Кончак, это Мельник из «Русалки» Даргомыжского, это… это… О теноровых партиях мне не мечталось, но многие оперные арии из репертуара драматического тенора пользовались моей большой любовью, и я вовсю горланил их дома, будучи мальчишкой, голос которого ещё не прошёл мутации. К ариям этим относились, в частности, ариозо Канио из «Паяцев» Леонкавалло и ариозо дона Хозе из «Кармен».
Мои вокальные концерты страшно раздражали Елену Фёдоровну Красикову, нашу соседку по этажу – малолетнего внука еле-еле убаюкали, так на тебе, Милька снова за стенкой принялся оперные арии горланить. Да когда́ же это закончится?! Вне домашних стен эти вокальные шедевры я во всю насвистывал к заметному удивлению окружающих – старался поразить их своим музыкальным слухом и знанием оперной классики. Надо мною, естественно, посмеивались. Оно и понятно – музыкальная классика предназначена исключительно “for a happy few” («для немногих счастливцев»; фраза Стендаля). Короче, музыкальность во всю бушевала во мне. Классическую музыку, мелодическую, разумеется, я готов был поглощать с утра до вечера в любых количествах, только бы её транслировали по радио или исполняли на концерте. Поэтому смерть Иосифа Виссарионовича имела для меня свои положительные стороны, поскольку сразу после кончины вождя по радио стали передавать знаменитые классические произведения, написанные в миноре, например, первую часть «Лунной сонаты» Бетховена. Соседка Красикова, прекрасно зная о моей страсти к музыкальной классике, во весь голос высказалась за стенкой в один из дней, сразу последовавших после смерти вождя: «Страна скорбит, а он музыку слушает!». Не скрою, я, как и миллионы людей в СССР, был искренно огорчён смертью Сталина, но при этом рассуждал примерно таким образом – Сталин Сталиным, а классическая музыка классической музыкой. Без Сталина я как-нибудь проживу, а вот без Глинки, Бетховена, Шуберта и далее по списку жить на этом свете мне будет очень затруднительно. А жить мне очень хотелось, и именно по этой причине, находясь в день похорон вождя на самом краю Трубной площади, я не предпринял никаких попыток влиться в людскую гущу, стремящуюся попасть в Колонный зал Дома Союзов. Лучше отправиться домой и послушать по радио хорошую музыку. Это я и сделал. Впрочем, в тот же день я с тётей Татьяной всё же предпринял вторую попытку проститься со Сталиным, попытавшись пройти к Колонному залу иным путём – на этот раз через площадь Пушкина. Увы! Мы быстро отказались от этой затеи.
Певческий голос у меня был, вот только мои представления о нём были несколько искажёнными, поскольку собственный голос представляется нам, по крайней мере по тембру, совсем не таким, каким он есть на самом деле. Хочешь оценить тембр своего голоса, сделай его звукозапись. В годы моей юности магнитофоны в советских семьях были очень большой редкостью, поэтому судить в полном объёме о качествах своего вокального материала, так сказать, со стороны я никоим образом не мог. Следовало проконсультироваться у специалистов. Мама снова обратилась за помощью к Тимофею Докшицеру (Тиме, да светится имя его!), и он помог. И вот я иду прослушиваться в Институт имени Гнесиных, таща под мышкой уже известный нам клавир оперы Глинки «Жизнь за царя». Клавир, к слову, весьма тяжёлый. Понятное дело, я собирался исполнить прекрасно знакомую мне арию Ивана Сусанина «Чуют правду!». С того прослушивания и начались мои хождения по вокальным мукам, продлившимся ни много ни мало что-то около тринадцати лет. Закончились эти хождения практически ничем. Увы!..
Работая сейчас над научно – автобиографическим романом (да только ли «научно»?), я задался вопросом, а стоит ли подробно описывать все свои вокальные мытарства, если они ни к чему не привели. В качестве ответа на этот вопрос мне вдруг вспомнился роман Сомерсета Моэма “Of human bandage”. На русском языке он был издан под заголовком «Бремя страстей человеческих»; если же быть несколько более точным, то перевод заголовка будет примерно таким: «О человеческих путах».
Главный герой романа по имени Филипп вознамерился стать художником. Ради этого он бросил учёбу на медицинском факультете и отправился в Париж – учиться живописи. Увы, по большому счёту ничего у Филиппа не получилось. Званных много, избранных – немногие единицы. Пришлось герою романа возобновить всё-таки учёбу на медицинском факультете, получить диплом врача и стать провинциальным доктором. Попутно женился на простенькой девушке из скромной английской семьи. Главная идея романа весьма нехитра: основное предназначение человека в этом мире оставить после себя потомство, всё остальное “human bandage”, некий жизненный шум, препятствующий осуществлению генеральной жизненной задачи, предписанной человеку. Моэм очень обстоятельно описывает банальные жизненные коллизии своего героя. В общем – то, ничего особенного – обычная обывательская жизнь, включающая, в частности, человеческие заблуждения. И именно в них интерес романа, именно они подводят читателя к главному выводу: «Плодись и размножайся!». Жизненный шум фигурирует и в моём автобиографическом романе, и он, шум этот, во всю препятствуя осуществлению моей биологической репродуктивной функции, выводит меня в конечном итоге на жизненные дороги, которые для многих других тупиковые. Но у меня свой тупик, и вот с оперным клавиром подмышкой я отправляюсь на прослушивание в Музыкально – педагогический институт имени Гнесиных.
