– Что он сказал?

– Да ничего особенного. Проходя мимо нашего стола, он остановился, посмотрел на меня и сказал: «Интересно!» И все…

– Все? – переспросил король, – больше он ничего не добавил?

– Нет, – ответила я, – «Интересно». Одно слово. И все.

Казалось, даже птицы слушали наш разговор. Настолько притихшими и внимательными были все за столом. Вид у многих был потрясенный. Мне это нравилось все меньше и меньше. Похоже, я сказала что-то неприемлемое…

–Ты говорила что-то про его глаза, – произнес Моран металлическим тоном. В этот раз я не решилась взглянуть на него.

– Да, – ответила я, – глаза у него большие и вытянутые, как у кошки. И без зрачков. Что-то среднее между белым и серебристым. Они сияли. Словно из глаз струился свет. Ну а после я удалилась в свою комнату.

Я решила не упоминать, что этот эльф напугал меня до такой степени, что по коже мурашки бегали.

– Ответь, откуда ты знаешь, что это был эльф? – спросил король, – разве в твоем мире есть эльфы?

– Нет, в нашем мире эльфов нет, – ответила я, – так же, как нет магии и королевств. Но у нас есть много преданий и сказок об эльфах и феях. О них написано много книг, а читать я всегда любила.

– Но как ты определила, что это увидела именно эльфа?

– Благодаря описаниям, что читала в книгах. Высокий рост, светлые длинные волосы, заостренные уши, невероятная красота.

Атмосфера за столом становилась все более мрачной. Некоторые взволнованно перешептывались между собой. Я пыталась прислушаться, о чем все шепчутся, но не понимала ни слова. Король что-то вполголоса говорил Морану. Он в ответ кивал и изредка бросал на меня взгляды. В его глазах читалась тревога…Что-то было явно не так.

«Тебе следовало молчать», – сказал внутренний голос. Я не могла не согласиться.

– Откуда ты так хорошо знаешь наш язык? – раздался чей-то грубый голос.

Я посмотрела на его обладателя. Толстый и низкорослый человек сидел левее Галвина. Он вперился в меня маленькими серыми глазками, в которых читались неприязнь и отвращение.

– Меня уже много раз спрашивали об этом, – спокойно ответила я, стараясь не замечать его злобный оскал, – я не знаю. Ваш язык я не учила. Он просто появился во мне, словно я с самого рождения разговаривала на нем.

Толстяк брезгливо сморщился и обратился к Морану:

– Хранитель, при всем моем уважении…Но почему это, – он указал на меня пальцем, словно я была каким-то мерзким насекомым, – сидит среди нас? Разве не следует держать ее подальше от людей, пока не выяснится, что она такое? Как можем мы верить ее словам? Она может быть кем угодно. Лгуньей, предательницей, затаившимся врагом! – толстяк уже размахивал руками, переходя на визгливый крик, – и даже если она на самом деле пришла из другого мира, то она – порождение зла! Чистое зло! Ведь только злобное отрепье могло увидеть эльфийскую мерзость!

– Довольно! – прервал его король и обратился к Морану, – Хранитель?

Моран ответил толстяку, не меняя своего обычного выражения лица:

– Это человек, Парек. Такой же, как ты и я. Она не лжет. Это все, что тебе следует знать. Остальное я буду обсуждать только с королем.

Меня охватило оцепенение. Я переводила взгляд с Морана на толстяка и обратно. Они обсуждали меня так, словно я была некой причудливой зверюшкой, диковинкой, и моя жизнь зависит от их прихотей и суждений!

«Порождение зла»? Я?

«Она не лжет», – эхом раздавались в моей голове его слова.

Они изучают меня, наблюдают за мной, как ученые наблюдают за подопытными крысами. И на что я могла надеяться? О чем думала? Две слезинки предательски скатились по щеке, упав на белоснежную скатерть. Я быстро вытерла щеки и решительно встала.

– Ваше величество, благодарю за чудесный завтрак и ваше радушие, но я уже сыта, – мой голос дрогнул, но я взяла себя в руки и выдавила из себя улыбку, – вы не будете возражать, если я оставлю вас?

Король холодно кивнул. Путь от стола до выхода казался бесконечно длинным. Десятки глаз жгли мою спину. И пара голубых, холодных глаз. Ну почему, почему это стало так важно для меня? Я выпрямила спину и подошла к выходу.

Главное, сохранять спокойствие. Но как только я оказалась в коридоре, скрытая от любопытных глаз, тут же перешла на бег.

***

Какое-то время я бесцельно слонялась по саду. Через несколько часов вернулась в комнату и стала нарезать круги по комнате. Меня терзали злость, обида, горечь и бессилие что-либо изменить.

Пытаясь успокоить нервы, я схватила первый попавшийся предмет в руки – расческу, что лежала на столике у кровати, и принялась яростно расчесывать волосы.

Раздался стук в дверь, и безо всякого разрешения в комнату вошел Галвин, смущенный и улыбающийся.

– Интересное занятие? – он указал на расческу, – я знаю, чем тебя отвлечь. Хочешь, покажу тебе одно место?

Я согласилась, и Галвин привел меня в картинную галерею. Она отличалась от наших. Хотя бы тем, что картины плавали в воздухе, некоторые просто висели неподвижно.

Мы прошли несколько шагов вперед, и он подвел меня к одному из портретов. На нем была изображена печальная женщина.

– Хорошая работа! – рассеяно сказала я, оглядывая зал, – а пойдем вон тот пейзаж посмотрим.

Я потянула его за рукав в сторону другой картины.

– Погоди! Разве ты ничего не замечаешь?

– Нет, – искренне ответила я.

– Вглядись, – он подвел меня ближе к портрету, – эта женщина очень похожа на тебя.

Я пригляделась. Сходства, на мой взгляд, было мало.

– Галвин, может, и эта дама и похожа на меня, но лишь в общих чертах. Разрезом глаз, пожалуй. И только, – ответила я.

Я еще раз взглянула на изображенную женщину, на ее нарисованные глаза, которые вовсе не были похожи на мои. И внезапно все поплыло перед глазами.

– Что-то…мне…не…– просипела я и, разом потеряв все силы, упала на пол.

Галвин подбежал и подхватил меня. Голову пронзила тупая, ноющая боль. Глаза заслезились, зрение утратило остроту, а с горла хлынула какая-то жидкость. То ли слюна, то ли кровь. Стало жарко, очень жарко! Мне казалось, я горю, я сгораю изнутри.

Жидкость все текла и текла из моего рта, по шее и груди. А я думала о том, что испортила такое чудесное платье. Все плыло, летело и плясало перед глазами. Все вокруг горело, и я горела. Горела, затапливая своей слюной и кровью свое же платье.

Издалека, подобно отзвукам эха, я услышала голоса. Голос Галвина. Он звал меня по имени, а потом так громко прокричал: «Хранитель!», что головная боль усилилась в сотни раз и разорвалась на мелкие осколки.

Я пыталась сказать Галвину что-то про платье и про то, что меня надо бросить в воду, чтобы потушить огонь во мне. Но язык не слушался, я позабыла все слова, которые когда-либо знала. В голове появлялись разные образы: забрызганное кровью и слюной платье, фонтан с холодной водой, пылающий огонь, женщина на портрете…

Больно…Больно!

И его лицо…

– М…Моран … – кажется, прохрипела я и погрузилась в горячую тьму.

Я плавала в огне и боли. Голова болела. Тело горело. Но будто бы чуть меньше. Иногда я приходила в себя и слышала, как какие-то люди ходят рядом и тихо переговариваются. Глаза я не открывала. Боялась. Что будет больно, и что огонь воспылает с новой силой. В темноте спокойнее. Плыви себе и плыви…Я снова впадала в забытье, а там было еще приятнее…

– Что это может быть? – услышала я чей-то баритон над головой.

– Щетка для волос, – ответил знакомый голос, – она расчесывала ей свои волосы, когда я пришел.

– Жестокий способ. Он приносит жертве страшные муки.

– У нее есть шанс?

И я снова уплыла в темноту и забвение…Изредка тело прорезала боль, меня вновь охватывал огонь и нещадно пожирал.

Порой в пылающую черным огнем темноту проникали чьи-то голоса. Они звали меня, требовали вернуться…Но зачем?

Я плыву в темноте. Мне больно, очень больно. Я умираю…Умираю…