Хобот сбивает его на пол и тут же туго, по-змеиному обвивает ноги. Андерсон брыкается, тянет руки к дверному косяку. Колени сжимает так сильно, что в глазах темнеет – зверь будто хочет раздавить его, как напившегося крови комара, но вместо этого начинает тянуть к балкону. Андерсон отчаянно ловит пальцами скользящие мимо перила и взмывает в воздух. Его больше ничто не держит.

Он летит под раскатистый ликующий рев мегадонтов. Стремительно приближается бетонный пол фабрики. Удар. Темнота. «Лежи и умирай». Андерсон заставляет себя не терять сознание. «Просто умри». Хочет встать, откатиться в сторону, сделать хоть что-то, но ничего не выходит. Перед глазами плывут цветные разводы. Огромный зверь дышит совсем рядом.

Пятна сливаются в одно большое: это мегадонт – дремучая ярость в рыжеватой шкуре. Животное поднимает ногу – вот-вот раздавит Андерсона в лепешку. Тот перекатывается на бок – тело ниже пояса не действует – и ползет с трудом, слишком медленно, руки скользят по бетону, как паучьи лапы по льду. «Господи, не хочу так умирать. Не здесь, не так…» Он будто ящерица, которой прижали хвост – ни встать, ни убежать; один шаг гигантского слона – и погибнет, превратившись в кашу.

Мегадонт трубит. Андерсон видит через плечо, как тот опускает ногу, шатается, будто пьяный, фыркает, взмахивает хоботом, задняя часть туловища отказывает, он оседает и глядит по-собачьи ошалело, не понимая, что с его телом. Передние ноги медленно разъезжаются, и мегадонт со стоном падает в месиво из соломы и навоза. Его глаза – растерянные, почти человечьи – точно напротив Андерсона. Животное тянет хобот – могучую, но уже непослушную змею, – неуклюже хлопает им по полу, хочет схватить, но лишь бессильно толкает человека. Шумное раскаленное дыхание вырывается из открытой пасти потоками сладковатого воздуха.

Андерсон медленно отползает, встает на колени, потом в полный рост – кое-как, неуверенно, борясь с головокружением. Мегадонт продолжает следить за ним желтым глазом, в котором уже погасла ярость, и хлопает длинными ресницами. Андерсон хочет понять, что сейчас чувствует животное – ощущает ли, как стремительно отказывает его нервная система, знает ли, что вот-вот наступит конец, или просто испытывает усталость.

Ему почти жалко этого зверя. Вместо грубо спиленных бивней – четыре грязных беловатых овала с оббитыми краями, каждый шириной с фут. На коленях язвы, вся пасть в чесоточных наростах. Вблизи, когда видно, как грудная клетка мегадонта ходит вверх-вниз, как безвольно обмякли мышцы, зверь кажется просто замученным существом – существом, не созданным для битв.

Последний вздох, тело обмякает.

Повсюду суетятся люди, тянут Андерсона куда-то, помогают раненым, ищут погибших. Кругом толпа униформ: красно-золотых профсоюзных, зеленых спринглайфовских; на огромную тушу лезут махуты.

Андерсон на секунду представляет стоящего рядом Йейтса, который курит табак и злорадствует: «А говорил – уедешь через месяц», – но вместо него возникает Хок Сен – шелестящий голос, темные глаза-миндалины, костлявые руки, – трогает его за шею и видит на своих пальцах красную влагу.

– У вас кровь.

– Поднимай! – командует Хок Сен.

Пом, Ну, Кукрит и Канда наваливаются на сломанный вал, тянут его вверх из гнезда, будто огромную занозу из тела великана, в зазор проскальзывает Маи.

– Ничего не видно! – кричит она снизу.

Мускулы играют на спинах Пома и Ну, которые еле удерживают всю конструкцию, не давая той рухнуть на место. Хок Сен встает на колени, опускает вниз фонарь, девушка берет его на ощупь и уносит в темноту. Механический светильник – потряси, и заработает – стоит больше ее; старик очень надеется, что рабочие не уронят вал в гнездо, пока она там.

Проходит минута.

– Ну? Треснул? Нет?

Тишина. Лишь бы Маи нигде случайно не застряла. Хок Сен садится на корточки и ждет, пока девочка все там осмотрит. Кругом кипит работа – все приводят в порядок. Тушу, словно мухи, облепили члены профсоюза: блестящие мачете, четырехфутовые костепилки, руки по локоть красны от трудов – разнимают целую гору плоти. Обильно течет кровь, под снятой шкурой видны мышцы и жилы.

Хок Сена передергивает – точно так же расправлялись и с его людьми: им тоже пускали кровь и тоже на разрушенной фабрике. Какие уничтожили склады, каких погубили людей… Он смотрит по сторонам и живо вспоминает, как пришли зеленые повязки со сверкающими мачете наперевес и спалили его хранилища. Мотки джутовой нити, запасы тамаринда, пружины – все погибло в дыму и огне. Хок Сен отводит взгляд, отгоняя воспоминания, и заставляет себя дышать ровнее.

Едва в профсоюзе погонщиков прослышали о гибели животного – немедленно прислали мясников. Хок Сен хотел заставить их вытащить тушу из цеха и сделать все снаружи, чтобы сразу начать ремонт главного привода, но те отказались, и теперь вдобавок к суете здесь все сильнее смердит и вьются тучи мух.

Кости мегадонта торчат, будто океанские кораллы, в густо-алой толще мяса. Кровь рекой течет в ливневые коллекторы Бангкока к работающим на угле помпам, что берегут город от потопа. Хок Сен угрюмо смотрит на поток: бессчетные калории уходят в никуда. Мясники работают споро, но трудиться им предстоит бо́льшую часть ночи, пока не разделают всю тушу.

– Ну чего она там? – кряхтит Пом, который вместе с Ну и остальными по-прежнему изо всех сил держит вал. Старик возвращается к делам насущным и кричит в темноту:

– Маи, что видно?

В ответ неразборчивое бормотание.

– Ну тогда вылезай! – Он снова садится на корточки и утирает пот – на фабрике жарче, чем в кастрюле с рисом. Мегадонтов развели по загонам, поэтому энергии нет – ни для конвейеров, ни для вентиляторов. Влажная жара и зловоние от мертвых тел окутывают людей душным одеялом – в точности как на бойнях в Клонг-Тои[8]. Хок Сен с трудом сдерживает приступ тошноты.

Рядом с тушей возгласы и оживление: из вспоротого брюха вывалились внутренности. Сборщики потрохов – люди Навозного Царя – тут же бросаются к ним и начинают лопатами переваливать в ручные тележки этот щедрый источник калорий, щедрый и ничем не зараженный, – полученное, скорее всего, пойдет свиньям на окраинные фермы Навозного Царя или китайцам – беженцам из Малайи, которые живут под его протекцией в душных старых башнях времен Экспансии. То, что не съедят животные и желтобилетники, отправят вместе с ежедневным урожаем негодных фруктов и навоза в компост-машины, где эта масса станет разлагаться на удобрения и метан, который позже осветит зеленоватыми огоньками городские улицы.

Хок Сен задумчиво теребит свою счастливую родинку. Отличный бизнес у этого Навозного Царя – монополия охватывает почти весь город. Удивительно, как его до сих пор не сделали премьер-министром. Впрочем, будь у него, крестного отца крестных отцов, самого влиятельного криминального авторитета-джаопора за всю историю королевства, такое желание, оно немедленно бы исполнилось.

«Вот только заинтересует ли его мое предложение? Разглядит ли возможности для своего бизнеса?»

Ход его мыслей прерывает голос Маи.

– Треснул! – кричит она снизу и через секунду вылезает из темноты, вся в поту и пыли. Ну с компанией бросают пеньковые веревки, вал с грохотом падает в гнездо, да так, что вздрагивает пол. По лицу девушки пробегает легкий испуг – понимает, что ее чуть не раздавили, – но уже через мгновение она опять спокойна. Беспечное дитя.

– Ну? Что треснуло-то? Сердечник?

– Да, кун, рука вот посюда влазит. – Маи показывает на запястье. – И во втором, дальнем, то же самое.

– Тамади![9] – вырывается у старика вопреки его спокойствию – он ждал чего-то подобного. – А цепной привод?

– Все звенья, какие видела, гнутые.

– Тогда зови Лина, Лека, Чуана…

– Чуан умер. – Девушка показывает на кровавые разводы там, где мегадонт растоптал двоих рабочих.