Инки не мог прижать палец к виску, поэтому капля была, видимо, настоящей. Инки знал, что она промочила рубашку Егошина. Ну и пусть… Инки сиплым шепотом спросил:

— А может быть, она… еще вернется?

— Может быть, — очень серьезно откликнулся Егошин. — Будем ждать. И знаешь что, Инки? Ждать и надеяться вдвоем гораздо легче… Ну, шагай…

Когда Инки вернулся, Егошин был в большой комнате. Он расстелил на двуспальной кровати метровый настенный календарь. Разноцветный, лаковый. Перебрасывал листы. Посреди каждого листа был большущий рисунок со старинным самолетом, а вокруг — мелкие картинки.

Оглянулся через плечо.

— Видал? Как тебе нравится?

— Круто, — сказал Инки, хотя вообще-то терпеть не мог это словечко.

— Моему знакомому, Олегу Кравцову, подарили два таких на день рожденья. Вот я и выпросил один… для тебя…

Инки посопел, что можно было понять как: «Ну, ладно, спасибо…»

Но тут же капризный «домашний ребенок» опять дурашливо шевельнулся в нем. Инки надул губы:

— Лучше бы раму у велика сварил. Обещаешь, обещаешь, а сам…

— А я сварил. Позавчера еще. Тебе лень в сарай заглянуть, посмотреть. Гоняешь на одной машине со своим Гвидоном… А я, между прочим, всегда выполняю, что обещано.

— А вот и не всегда, — возразил «ребенок». — Давным-давно еще обещал прокатить на самолете…

— Ну так в чем дело-то? Устрою хоть завтра… Я боялся, что не захочешь. Мол, опять укачаюсь…

— Ничего я не укачаюсь! Подумаешь, один раз случайно…

— Принято к исполнению…

Серое стекло несчастий казалось уже промытым и синим во многих местах. Но серой мути оставалось еще немало. В общем-то как в жизни…

Егошин перевернул еще один «самолетный» лист.

— Это не теперешний календарь, а на будущий год, — бодро (может, чересчур бодро) объяснил он. — Так что здесь все впереди… Повесишь в своей каюте, она сразу станет, как номер люкс… Да у тебя и сейчас там отлично. Даже муха на маятнике появилась, как раньше…

Инки мягко и стремительно рванулся к двери.

«Дагги-тиц»… «Дагги-тиц»… — говорил маятник, и на нем, как прошлой осенью, пристроилась темная мушка с искоркой на крошечном крыле.

Инки спиной вперед неслышно отошел к своей койке. Так же неслышно лег. Не отрывал от маятника глаз.

«Дагги-тиц…»

Инки приподнял над грудью, согнул голый локоть. Чудес, конечно же, не бывает, но… муха снялась с маятника, сделала по комнате несколько бесшумных зигзагов и села на локоть. Щекотнула его лапками. Взлетела и устроилась на маятнике снова.

Пришел Альмиранте, сел под маятником, покачал в ритме «дагги-тиц» ушастой головой и вдруг замер, словно прикидывая высоту для прыжка.

Зловещим полушепотом Инки сказал:

— Не вздумай…

Алька укоризненно оглянулся: «За кого ты меня принимаешь?!»

— То-то же… — тоном Егошина сказал Инки.

Затем он встал. Хотя и муха была здесь, и синих промоин на мутном стекле становилось все больше, но оставался нерешенным главный вопрос.

Инки вышел в прихожую, встал на пороге большой комнаты. Егошин по-прежнему разглаживал пальцами листы кадендаря. Согнувшись, стоял спиной к Инки, но спина его словно чего-то ждала.

Инки кашлянул и спросил:

— Егошин… а я тебе зачем?

Тот не обернулся, но ответил сразу:

— Дурацкий вопрос.

— Почему дурацкий?!

— Ты не злись, — откликнулся Егошин и сел рядом с календарем. К Инки лицом. — Он дурацкий не потому, что глупый, а потому что на него не ответят и сто мудрецов… Зачем человеку сын? Да затем, чтобы он был, вот и все… Тем более что другого у меня не будет уже никогда…

Инки, будто на экране, увидел два наложившихся друг на дружку кинокадра. Мальчика Дэви, который тащит по желтому песку к самолету своего окровавленного отца, и Егошина, который несет его, Инки, от болота…

— Егошин, а почему… никогда?

Егошин глянул прямо, сказал скучновато:

— Медицина, брат… Повреждения позвонков не проходят бесследно, в организме все связано… Может, и Яся поэтому… Инвалид, мол…

— Никакой ты не инвалид!

— Ну… поживем — увидим…

— Егошин… — Инки подумал вдруг, что, если все пойдет дальше так, как сейчас, то придется, наверно… когда-нибудь сказать… «папа»… Нет, он решится на это очень-очень не скоро, ведь даже слово «мама» он произносит с трудом… И все же, в какие-нибудь времена… А пока он повторил: — Егошин… а откуда ты знаешь про муху? Ну, что она была у меня…

— Вот те раз! Ты же сам рассказывал. В тот день, когда мы познакомились. Когда в школе был скандал…

— Правда ведь, — вспомнил Инки.

Он снова пришел в свою комнатку. Спиной и затылком привычно опрокинулся на мятую постель, согнул ноги. Стал смотреть выше поднятых коленок на ходики. Маятник бодро ходил туда-сюда, словно и не было дней, когда он стоял. Муха по-прежнему качалась на маятнике. Будто хотела доказать Инки, что теперь все в порядке.

«Может, и правда?» — подумал Инки.

И спросил:

— Может, она… мама… вернется к нам?

— Дагги-тиц, — тут же откликнулись ходики и муха.

Инки передохнул. Хотелось верить. И… он поверил.

Потом спросил снова. Уже о другом:

— Смерти нет?

— Дагги-тиц! — был немедленный ответ. Мол, о чем тут говорить…

Инки полежал с полминуты. И задал главный вопрос:

— А ты… та самая?

На миг ему показалось, что в ходиках случился крошечный сбой. Словно часы нерешительно мигнули. Но, может, и правда показалось, потому что ответом тут же стало четкое, без всякого сомнения щелканье:

— Дагги-Тиц!

Инки вздохнул медленно и спокойно. И долго смотрел, как маятник качает муху с таким вот хорошим именем. Солнце в окне ушло за ближние тополя, по углам стал скапливаться мягкий полумрак.

В этом полумраке появились на леске Сим и Желька. Пошли рядышком. Инки уже не удивлялся, как они умеют идти бок о бок по натянутой струне, он и сам это умел. Там, в их пространстве, такие законы природы… Сим одной рукой держал Желькину руку, а другая висела у него на перевязи — белая от локтя до запястья. Наверно, бинт или гипс. Что-то случилось? Но случилось, видимо, в прежние дни, боль и несчастье были уже позади, Сим шагал уверенно, Инки чувствовал его улыбку…

КОММЕНТАРИИ К ТОМАМ 1–25 ОПУБЛИКОВАНЫ В СБОРНИКЕ «СТРУНА И ЛЮСТРА»

Книга 26. Дагги — Тиц

Трофейная банка, разбитая на дуэли. Роман.

Дагги — Тиц. Повесть

Может вызвать недоумение жанровая разнородность помещенных в эту книгу произведений. Но она объяснима тем, что составители «подскребают» материал, включая в последние тома Собрания то, что написано автором в самое недавнее время. К тому же у всех напечатанных здесь вещей есть и объединяющая тема. Это тревога о нынешнем поколении, о бесприютных детях, неприятие растущей в мире агрессии и убежденность, что лишь добрые отношения между людьми могут спасти цивилизацию.

Трофейная банка, разбитая на дуэли

В архивах автора сохранились дневниковые записи той поры, когда он учился в седьмом классе. Они очень помогли в работе над романом. Но, конечно, если этот дневник попадет к какому‑нибудь дотошному читателю и тот станет сравнивать его с «Трофейной банкой…», сразу заметит разницу. Дело в том, что в романе автор по — своему «лепил» характеры некоторых персонажей, иногда придумывал разные коллизии и домысливал сюжетные повороты, чтобы придать им «логическое завершение». «Трофейную банку…» не следует считать автобиографической книжкой, хотя и может возникнуть такой соблазн.

Однако читатели старшего поколения смогут заметить, что многие герои и события все же узнаваемы и атмосфера давней школьной жизни «та самая» (насколько в этом преуспел автор). А главное, писателю хотелось «вытащить из прошлого» прежнюю Тюмень — родной город, в который автор через много лет приехал, чтобы жить здесь всегда.