Я, естественно, не знал про подвиг Юрия Смирнова, папа мне о нём рассказал в дороге:

– Здесь где-то рядом Юрий Смирнов родился, – кивнул он за окно, когда мы следовали мимо Макарьева.

– Кто это? – вопрошающе покосился я из-за руля.

– Герой Советского Союза, его немцы распяли на стене блиндажа во время допроса, – стал рассказывать в ответ родитель, – в школе проходили.

Мы в школе подвиг Смирнова не проходили – риторика нового времени поменялась. Ни слова нам не говорили в школе ни про Смирнова, ни про героев-судиславцев. И уж про события 1991-го и 1993-го годов в Москве полный молчок вовсе. А ведь о них стоило говорить много, говорить всерьёз. Не говорили, лишь «трассы» летели.

Летит трасса Р-243, летит вместе с ней подступивший к её полотну с обоих сторон молодой подлесок. И вот оно видение, словно холст картины безразмерной, заполонившей, застлавшей собой всю северную сторону, весь левый по ходу движения экран, подвешенный на невидимых нитях средь пространства. Я изначально не верю этому вновь проступившему образу, что заполняет холст: «Устал в дороге», – мелькает мысль. Рука, сжавшая кулак, протирает глаза, медленно, тщательно, сначала один трёт, трёт, трёт, затем другой. Слева на право, как в школе писать учили. Видение не пропало, значит не видение – взаправду всё. На холсте, тем временем, проступает одинокая покосившаяся крыша, а затем и чернеющая ветхостью избушка. И опять сказки накрывают меня словно волна прибоя где-то на пляже в Малибу с головой.

– А был ли ты в Малибу?

– Не был.

Вглядываюсь, не покажется ли над проступившей одинокой крышей баба Яга, зависшая в воздухе в своей турбо-ступе, подгоняющая себя огромной не по хозяйскому плечу метлой. Нет не показывается в воздухе, показывается на крыльце. Дряхлая, ветхая, похожая по многим параметрам на своё жилище. Я бы написал под холстом название картины: «Одиночество». Напрашивается. Или вот ещё, «Одна». Где-то в нескольких десятках метров впереди автомобиль находит разрыв в придорожной растительности и на мгновение мой взгляд улавливает картину всю целиком, охватывая, словно обнимая то, что лежит за полосой защитных насаждений. Старая, полуразвалившаяся избушка стоит по середине поля, погибающего под натиском окружающего наступающего отовсюду леса. Бабушка действительно одна. Сидит на крыльце одна одинёшенька. Словно памятник пост 91-го года эпохе застыв, устремив свой взгляд в неведомую никому действительность. На голове повязан косынкой платок, руки сложены ладонями на коленях, поверх расправленного подола платья. И всё. Как ножом отрезало, как топором отрубило. Больше я ничего не успеваю рассмотреть. Какая-то доля секунды, видение пропадает за кустарником, вновь смело вступившим в права своей буйной жизнью. Калитка захлопнута чей-то невидимой рукой. Дальше опять тянется живой забор, естественный плетень. Кит проглотил холст, посчитав его планктоном. Выпускать свою добычу водный житель отказался. А в мозгу так и продолжал перевариваться очередной образ, что принесла мне дорога. Была она или нет, эта дряхлая старушка? Привиделось ли мне или сетчатка глаза на самом деле фиксировала то, что было изображено на холсте. Загадки так и останутся загадками. Больше я её не увижу. Нет-нет. А трасса летит дальше.

– Пропустил что ли, – растягивает папа слова, с недоумением вглядываясь в пятно неба над набегающим из-за лобового стекла лесом.

– Кого потерял? – мама интересуется с заднего сидения.

– Должна телевышка Фатьяновская уже появиться здесь где-то, – тыкает отец семейства в экран планшета, – а нет её.

– Не доехали может быть?

– Нет, по навигатору вот-вот поворот на Фатьяново будет.

– Это деревня такая? – вклиниваюсь я в разговор.

– Да.

– И прям в деревне телевышка стоит?

– Не прям в деревне, – возражает папа, – на краю.

Позже в журнале «Авангард» наткнулся я на очерк, в котором автор красочно рассказал о том, как Фатьяновскую вышку снесли за ненадобностью, а конструкции собрали и увезли на металлолом.

«Десятилетиями местная телевышка являлась главной приметой Мантурова и деревни Фатьяново, как, например, Останкинская телебашня в Москве или… Эйфелева башня в Париже. Когда нужно было уточнить местоположение чего-либо, так часто и говорили: «У Фатьяновской вышки», «За Фатьяновской вышкой». Казалось, что она непоколебима – как признак цивилизации. Но всё когда-нибудь кончается, пришли новые технологии… Раздался громкий хлопок, фатьяновцы, услышав его, наверное, ахнули, кто-то, может, не поверил в случившееся. Мгновение… и панорама Фатьянова изменилась навсегда. Телевышка, много лет стоявшая не только как памятник, связанный с советским периодом, но и как одно из самых высоких сооружений в наших краях, рухнула. Сейчас от неё не осталось и следа».

Раньше телевышка сообщала о скором прибытии в Мантурово, теперь же это делает планшет.

Трасса летит. Летит трасса Р-243.

Пока мелькают перед глазами щиты, с нанесёнными на них красной краской надписями Р-243, выполненные друг к другу как под копирку, напоминающие старую игру «Ралли» с «Game Boy», там точно такие же, до боли одинаковые, по краям цифровой трассы стояли; пока шуршат заглушаемые ворчанием мотора шины об полотно асфальта, возьмём в руки полюбившуюся с детства книгу Петра Павловича Ершова «Конёк-Горбунок» и начнём читать, прилежно водя пальчиком по строчкам:

«За горами, за лесами,/ За широкими морями,/ Не на небе – на земле/ Жил старик в одном селе./ У старинушки три сына:/ Старший умный был детина,/ Средний сын и так и сяк,/ Младший вовсе был дурак».

В нашей истории три сына фигурировали, пока четвёртый не родился. Да… там ещё и дочь была – Тамара. Совсем всё мимо повествования старинного выходит. Будем же считать “Конька-Горбунька” лирическим вступлением к очередной главе приключений.

Бураков Артём Александрович – мой троюродный брат. Человек он общительный, не даром что артист. Ему не составило труда постучаться ко мне «в контакт» и наладить знакомство.

«Иван, доброго времени суток ибо я не могу предсказать время когда ты заходишь в сеть)))»

Так начиналось сообщение от него, и далее следовал прочий текст, с сохранённой авторской орфографией и пунктуацией:

«Ты щас наверное удивишься, а может и нет, но я являюсь твоим троюродным братом, я внук Валерия Александровича Буракова, родного брата твоего дедушки Юрия Александровича Буракова)))) Так что если у тебя есть желание познакомиться то добавляйся в друзья и в скайп, если ты там есть, мой адрес у меня на страничке. Ну а если нет…))) ну нет так нет)) я не в обиде буду))). До связи.))»

Надеюсь, Артём (а именно так я его называю, отчество же написано для его учеников, которые нет-нет, да и доберутся (надеюсь) до этой книги) в обиде не остался. Общение у нас развивалось бурно и продуктивно. Как оказалось, Артём ещё тогда активно занимался построением нашего генеалогического дерева и на этом пути, после произошедшего знакомства, нами к началу книги, которую вы держите сейчас в руках, успешно удалось продвинуться в дебри веков, найдя родственников, живших аж в середине – второй половине девятнадцатого века. Собственно, о них (о родственниках) в текущей главе речь и пойдёт.

Пока же вернёмся к Артёму. Как я написал выше – подойдя к тому самому камню, у которого богатыри решали, по какой дороге им ехать дальше: «Али коня потерять, али жену найти», Артём решил связать свою жизнь с театральным искусством. Закончив университет в Казани, брат вернулся на Вятку и стал преподавать в местном Колледже. Я в какой-то мере являюсь поклонником его таланта. Даже «снизошёл» до того, что у себя на сайте писал отзыв об одном из спектаклей, которые они со студентами поставили. Вы видели, наверное, вы читали.