Любаша росла постреленком – полудевчонкой-полумальчишкой, в мальчишеских трусах бегала босиком по лужам после дождя, смело плавала рядом с отцом в Темиртауском озере и вместе с ним ловила окуньков с лодки. Ушли в прошлое ее бесконечные болезни, она загорела и окрепла.

У дочери явно был музыкальный слух. Они вдвоем много и охотно распевали детские и не совсем детские песенки – про черного кота, про алешины галоши и про мальчишек, несущихся по снежным горам, о старом клене, что стучится в окно, и о том, что всегда будет солнце. Они пели вместе со всей страной. Страна обновлялась, и воздух был наполнен песнями – радостными и грустными, трогательными и смешными. Пели, собираясь на дружеские посиделки, и просто потому, что хорошо и весело было на душе. Черные диски грампластинок с голосами Эдуарда Хиля, Тамары Миансаровой, Елены Великановой, Эдиты Пьехи раскупались, как горячие пирожки и звучали, звучали… в квартирах, в переносных радиоприемниках на городском пляже, оглушали динамиками, выставленными в открытые окна.

Пусть всегда будет солнце!

Пусть всегда будет небо!

Пусть всегда будет песня!

Это было удивительно, но Любаша уверенно вела мелодию. У знакомого по заводу Льва Торопцева было дома пианино, и они решили испытать девочку. Лева нажимал на клавишу, и Любочка должна была пропеть звук. Она ни разу не ошиблась! Все эти ля, соль, и до диез воспроизводила точно. Его дочь будет музыкантом, – решил Андерс. Это так красиво и романтично! Его голодное детство прошло в серой нужде, не до музыки, но он существовал где-то, этот волшебный мир, протянувшийся к небесным сферам, и там жили музыка, изящные, красивые вещи и благородные, возвышенные, прекрасные люди, это было царство любви и доброты.

– А как обрадуется бабушка! Правда, Любаша? Они с дедушкой приедут к нам в гости, а ты им сыграешь что-нибудь.

Купить пианино не составило труда. Сколько их, траурных произведений мебельной фабрики “Музтрест”, черных надгробий над неудавшимися попытками вырастить очередного музыкального гения пылилось в советских квартирах, занимали место! Возьмите, пожалуйста, отдам недорого.

Музыканты вырастают и идут дальше в мир музыки только в музыкальных семьях, исключения из этого правила крайне редки. Родители посылают дочку в музыкальную школу, чтобы научилась побренчать на пианино несколько вальсов, когда придут гости, опять же перед знакомыми, скромно опустив ресницы, похвастать: “такая вот у нас талантливая, в кого только пошла”, а знакомые будут уверять, что в родителей, опять же замуж за хорошего человека музыкально образованную дочь легче отдать. А тут выясняется, что в школе этой музыкальной задают каждый божий день по часу играть на этой пианине проклятой, и два этюда выучить по нотам, без ошибок, и от этих гамм – восходящая – нисходящая – снова восходящая – дуреют родители и дуреет сам несчастный ребенок. Всем нормальным детям хочется побегать, поиграть, а тут наказание – как прикованная к пианине этой. А еще эта китайская грамота – сольфеджио – с терциями, квартами и квинтами, ребенок понять в них ничего не может, родителю приходится садиться самому, изучать эти терции, и квинты, и ноты, и музыкальные ключи, иначе в музыкальной школе пригрозят отчислить, у них вон сколько желающих поступить. А еще соседи этажом ниже. Сначала они звонят в дверь и стеснительно говорят, что у них больная бабушка, нужен покой, а потом начинают грозить побить стекла в окнах и вызвать участкового. Выдержать пытку этих первых четырех лет могут только музыкальные родители, сами прошедшие через эту муку и выдержавшие ее. Подавляющее большинство не выдерживает, проклиная тот день, когда пришла в голову злосчастная идея. Но после первых мучительных лет, если выдержали, конечно, приходит привыкание, жалко становится денег и усилий, потраченных зря, нужно, дочка, уж потерпеть, окончить школу эту проклятую. И послушная дочка терпит, чтобы, получив свидетельство об окончании музыкальной школы и швырнув его родителям, больше никогда в жизни не садиться за ненавистный инструмент, укравший у нее восемь лучших лет жизни.

Как случилось то, что Любочка прошла это чистилище и стала музыкантом? Наверное, виноватым в этом был папа. Он садился рядом, когда уставали и уже не слушались пальчики, и слезы закипали на глазах, терпеливо подсказывал, какой ноте соответствует какая клавиша – белая или черная. Они вместе учили непонятные диезы и бемоли, скрипичные и басовые ключи, мажоры и миноры, малые и большие терции, и папа затевал игру: кто вспомнит песенку с малой терцией и квартой. Он интересно рассказывал о музыке и музыкантах и покупал пластинки с музыкальными сказками. На этих пластинках весело и задорно пел Буратино, коварная Одиллия плела свои черные чары, жалобно и трогательно пела Снегурочка, а в карнавале животных смешно топали слоны, и лебедь плыл по зеркальному пруду. Это был тот самый волшебный мир музыки, где всегда побеждали добро и красота, но попасть в этот удивительный мир было непросто. Очень много людей живут всю жизнь и не знают об этом мире, они не понимают и не любят настоящую, серьезную музыку, потому что ведут в мир музыки узкие и трудные тропинки, их нужно пройти, но чем дальше идешь, тем шире распахиваются просторы музыкальной красоты. Проникнуть в сказочную страну могут лишь те, у кого есть золотой ключик. Любочка сначала думала, что золотой ключик в мир музыки – это тот, что нарисован на нотах – изящный, с завитушками, так и хочется подержать его в руке. А потом поняла, что ключик – это терпение. Не у всех он есть. Вот у Вадьки из нашего музыкального класса совсем нет никакого терпения, он всегда торопится, путает ноты, и учительница Вероника Григорьевна его ругает.

В городе был концертный зал при музыкальном училище, и они с папой ходили на все концерты, которые давали учащиеся музыкального училища или приезжающие на гастроли столичные музыканты. Они с папой сами устраивали концерты, когда бабушка и дедушка приезжали к ним в гости. Программы концертов тщательно подбирались и репетировались. Папа не пожалел денег, сумел найти и купить небольшой, он назывался камерный, рояль дивного орехового цвета. У рояля, правда, не было верхней крышки, и ее пришлось делать из кедровой доски, шлифовать и покрывать лаком, и еще несколько молоточков были сломаны, одна ножка шаталась, но мастер-настройщик из музыкального училища все заменил, починил и настроил, зато это был настоящий рояль, и играть плохо на нем было просто нельзя. Когда приезжали в гости бабушка с дедушкой, их усаживали на стулья, и папа торжественно объявлял очередной номер:

– Карл Черни. Этюд соль мажор. Исполняет Любочка Вайнер, – и сердце бабушки сладко замирало: любимая внучка станет настоящим музыкантом!

***

Жена появилась вскоре. Позвонила вечером в дверь и вручила повестку. Проходить в квартиру не стала. Она изменилась: броский, дорогой брючный костюм, вызывающе-яркая косметика, бескомпромиссная жесткость во взгляде.

– Встретимся в суде, – торжествующе сказала она. – Там и поговорим.

Наш советский, самый гуманный и справедливый на свете суд всегда стоял на страже прав матерей, против разврата, рукоприкладства и пьянства мужей. Может быть потому, что судьями в гражданских делах всегда были женщины. Со строгими, не сомневающимися глазами, в мантиях за массивными столами. Бюсты – монументы Справедливости. Приговор суда был предсказуемым: ребенка передать матери, отцу разрешить свидания по договоренности с матерью.

В памяти Андерса стояли глаза его Любаши там, в жалкой комнатушке заштатной больницы, глаза виновато-растерянные, просящие о помощи. Отдать дочь, частицу самого себя, этой, ставшей для него чужой, неумной и мстительной женщине? И потом всю оставшуюся жизнь терзаться? Легче отсечь руку, менее болезненно.

– Ты победила, – сказал он. – Давай забудем прошлое и попытаемся начать все сначала.