На следующий день утром у списка поступивших, вывешенного на доске объявлений, было не протолкнуться, Люба вставала на цыпочки, но мешали головы впереди, наконец, она пробилась и увидела свою фамилию. Она поступила! Теперь бегом – к бабушке, закружить, обрадовать ее. И по дороге заскочить на центральный телеграф, дать телеграмму домой в Джамбул с единственным словом “поступила”.
Музыкальное училище располагалось в центре Караганды и в центре интенсивной студенческой жизни. Недалеко был Горный институт и недавно открывшийся Университет. Педагогический институт был не в счет, туда поступали те, кто проваливался на вступительных в Университет. Что касается медицинского, то там, у них было все обнаженно, все органы и части тела, они на занятиях в анатомичке резали трупы. Бр-р-р! А в музучилище был явный дефицит мальчиков, но девчонки – все, как на подбор, загадочные, как эльфы, красавицы. Нигде не умели так организовать капустники, с музыкой, с пением, с юмором, и на эти капустники сходился цвет карагандинской студенческой общины.
Это были семидесятые годы, когда вольнолюбивый дух, зародившийся в годы хрущевской оттепели, уже был задавлен мерным наступлением брежневского застоя взрослых и скучных родителей, когда цинизм и желание заработать легкие деньги уже накрыли столицы, когда люди перестали верить в светлое будущее. Железные скрепы, многие годы державшие в строгости и запретах страну советов, постепенно ржавели, опадали. Слегка приоткрылся железный занавес, и оттуда, из заграницы хлынули обалденные финские брючные костюмы, сапоги и музыка – Битлов, Луи Армстронга, Фрэнка Синатры и Джо Дассена.
Для Любы это был, наверное, самый яркий период в жизни. Освободилось место в общежитии училища, и ее поселили. Как иногороднюю и поступившую в числе лучших, комната на четверых, не нужно ездить через весь город на опостылевшем автобусе. Она получала повышенную стипендию, пятьдесят рублей и продолжала подрабатывать концертмейстером в клубе шахтеров – плюс сто двадцать, еще и родители подбрасывали. Ого! Она была богачкой, могла запросто пригласить своих друзей в кафе “Василек” и гордо расплатиться за всех. Купить бабушке пакетик ее любимых конфет “Мишка не севере”. У нее были теперь верные и сердечные друзья, много друзей, целый курс, но самыми близкими были Полина Фридман, Польчик, пианистка из ее, Ольги Марковны класса, восторженная и рыхловатая, недоумевавшая, как Люба может так крутиться и так везде успевать и Веня Журов, с филологического факультета Университета, знавший на память всего Евтушенко, достававший и приносивший для прочтения все номера “Юности” и “Иностранной литературы”. Они, ее друзья, слегка обремененные учебой, с вольным посещением лекций, наслаждались жизнью и свободой, легким флиртом, спорами за бокалом сухого вина о том, чья поэзия полнее отражает молодежные стремления – Бэлы Ахмадуллиной или Андрея Вознесенского, и чтением самиздата. А ей было некогда, хронически не хватало времени на личную жизнь. Ольга Марковна почему-то занималась с ней больше, чем с другими и задавала на внеклассную подготовку много больше, чем той же Полине, да еще работа в клубе. “За что мне такое? – жалела себя Любаша вечерами, валясь от усталости на общежитейную железную койку с провалившейся сеткой. – Мне уже семнадцать, жизнь проходит мимо, скоро я стану старой и больной, так и не встретив любимого человека, не испытав щемящей тайны большой и чистой любви, все некогда. Как-то не получалось у Любы встретить настоящую любовь. В школе девчонки влюблялись, дружили с мальчиками, и Любу никто не замечал. Может быть потому, что была она всегда самой младшей, и мальчишки ее всерьез не принимали? А может потому, что не красавица? Люба рассматривала себя в зеркало и вздыхала. Ничего яркого и выразительного. Вместо соболиных бровей – какие-то блеклые кустики. Люба пробовала подкрасить их карандашом, но тогда получалось неестественно, даже карикатурно. И нос, и подбородок у нее – мимо пройдешь – не заметишь. В училище на молодежных вечерах девчонки крутили любовь напропалую, а Любе было все некогда. А что если бросить это училище, поступить в Университет на филологический, как Веня. Или как тетя Нина, она ведь тоже училась на филологическом факультете в Пермском университете. И жить как все. Поймет ли ее папа? Должен понять. В июне Люба оканчивает второй курс и на все лето – в Джамбул, отоспаться, отдохнуть от нескончаемой беготни.
Любаша долго трусила признаться папе в своем решении. Папа же непреклонный, он рассердится,
сразу начнет про бороться и искать…
Но все обернулось не так.
– Ну, что же, – спокойно сказал папа. – Ты уже взрослая, у тебя уже есть паспорт, и ты вправе сама определять свой путь в жизни. Только я должен сказать тебе две вещи. Во-первых, ты моя дочь, хотя уже совсем взрослая и тебе уже семнадцать. Но ты останешься моей дочерью, и тогда, когда тебе исполнится двадцать семь, и ты выйдешь замуж. Ты останешься моей дочерью и тогда, когда тебе будет тридцать семь и у тебя будут дети. И когда у тебя появятся внуки, ты останешься моей дочерью. А во-вторых, – папа помолчал, а потом как-то странно посмотрел на Любашу. – А во-вторых, я тебе запрещаю бросать незаконченное дело. И не потому, что у меня есть какая-то власть над тобой, а потому, что потом, спустя время, ты перестанешь себя уважать за это и будешь горько винить себя. Потому, что уважающий себя человек никогда добровольно не бросает начатого дела. Ты сейчас на третьем курсе? Так вот, оканчивай училище, диплом на стол – и ты свободна в выборе дальнейшего пути.
7
Андерс уезжал в Днепропетровск, оставляя жене квартиру со всей мебелью, захватив с собою только дочь, рояль, тахту и раскладушку, чтобы было на чем спать первое время. Не слишком высокая плата за свободу.
Южный город-красавец привольно раскинулся по берегам воспетой Гоголем реки. Центральный проспект – почему-то не Ленина, как во всех советских городах, а Карла Маркса, тянется вдоль Днепра от железнодорожного вокзала, и на этой Карле-марле – десятки уютных варэнычных, где совсем не дорого, но обалденно вкусно – варэники з вышнямы, варэники з сыром – так называется творог по-украински – вареники с картошкой и даже с мясом, но это не пельмени, а тоже варэники. А в кафешке рядом можно взять чашечку кофе с кусочком киевского торта – бело-розовый крем тает во рту, а начинка похрустывает на зубах. И ни одного пасмурного лица, все улыбаются, радуются жизни. Недалеко – кинотеатр документального кино, вход и выход без перерывов, за двадцать копеек, там такие удивительные фильмы показывают: “Дiвовижно полюванне” – это “Необыкновенная охота”, фильмы про Африку, про путешествия по всем странам мира. А если устал или не интересно, то в любое время можно выйти на яркое украинское солнце, спуститься к набережной, широченной, с гранитным парапетом, со скамеечками и белыми акациями в прогалах между плитами. Там чинно гуляют, любуясь рекой, дамы с собачками и почтенные старички. Но долго гулять по набережной нет терпения, и вприпрыжку, по ступенькам – к пляжу, тоже широкому, из желтого песка, сбросить на ходу платьице и окунуться в теплую воду Днепра, а потом сидеть на чистом золотистом песке, и папа рисует веточкой на этом песке телевизионную башню, похожую на матрешку с широко расставленными ногами и торчащими врозь руками-антеннами. Ее будут строить в Ереване, а пока папа на заводе чертит чертежи этой башни. Папа работает конструктором на заводе, а завод называется очень весело – завод Бабушкина. Оказывается, был такой революционер Бабушкин. Он почему-то не взял себе другой, боевой и революционной фамилии, как все делали – Ленин, Сталин, Киров, Молотов, а остался со своей, милой и трогательной. А наша бабушка пишет, что скучает по Любаше и папе, и, наверное, они с тетей Ниной приедут в гости в Днепропетровск.
