Организм человека, психо-физический организм его, сложился в ином мире и приспособлен был к старой природе. Это было приспособление растительно-животное. Но человек совсем еще не приспособился к той новой действительности, которая раскрывается через технику и машину, он не знает, в состоянии ли он будет дышать в новой электрической и радиоактивной атмосфере, в новой, холодной, металлической действительности, лишенной животной теплоты. Мы совсем еще не знаем, насколько разрушительна для человека та атмосфера, которая создается его собственными техническими открытиями и изобретениями".
Ну, с 33-го года, когда писалась эта статья Бердяева, мы многое узнали об этих негативных, природу уничтожающих воздействиях машинной цивилизации. Можно как угодно относиться к философии Бердяева, но кто же осмелится сказать, что здесь он был не прав. На сто процентов прав, даже предсказал экологический кризис. Прав и в том, что в новом машинном мире жить неуютно, от него устаешь, это не здоровая жизнь, лишь отчасти компенсируемая развитием спорта, природным туризмом или успехами современной медицины.
А вот еще одна цитата еще из одного русского выдающегося писателя. Она показалась мне уместной в сегодняшнем разговоре, когда адепты демократизации много говорят о необходимости, чуть ли не первоочередной, изменить положение женщин на Востоке. Сравнительно недавно колумнистка Нью-Йорк Таймс Морин Дауд объездила несколько стран Ближнего Востока и говорила со многими женщинами. Лейтмотив их разговоров был всегда и только один: почему вы на Западе думаете, что мы так несчастны? Почему вы считает, что единственной правильной моделью женщины будет западная "карьир-вумен", разъезжающая в автомобиле по бизнес-митингам и одетая в деловой костюм: мужского типа пиджак и юбку, еле-еле из под этого пиджака видимую?
Ну а теперь процитирует Розанова:
"Навсегда прелестью женщин останется некоторая неподвижность или, по крайней мере, медлительность в движениях. Вертлявая женщина, как и курящая, - навсегда останется вне идеала своего пола. Все призвания женщины сосредоточивают ее в точку, а не в полет. Хозяйка дома, мать детей, супруга мужа, - всё это предполагает во всяком случае небольшие движения, отрицает беглость, бег. Жены, матери и супруги сейчас несколько "разбежались в Европе, и это вызывает бесчисленные жалобы не только покинутых мужей, но и вообще жалобы на извращение предполагаемого женского душевного образа. Древний наш терем, нисколько не сажая женщину на цепь, как объясняют историки нашей культуры, ставил границу ее движениям, - и уже через это одно развивал из нее чрезвычайные энергии в сторону нежности, мягкости души, махровости и аромата. Как-то я разглядывал фотографии константинопольских видов у одного моего друга, недавно вернувшегося из поездки туда. -"А это что такое?" - спросил я о двух-трех перетянутых мешках. -"Так одеваются их женщины, - ответил он. - Они никогда не выходят, а когда выходят - то одеваются так". Костюм состоял буквально из мешка, перетянутого в поясе и скрывающего фигуру, в которой можно было предполагать старость, немощь, а не хорошенькую женщину. Между тем именно проходила в нем цветущая и, может быть, прекрасная женщина Стамбула. Но никто решительно на нее не полюбуется, - и это чрезвычайно важная метафизика и психология. Вы знаете нежную пыльцу на крыльях бабочки. Каждый взгляд, особенно мужчины на женщину, всякое самое мимолетное любование ... снимает одну такую пылинку с метафизической красоты женщин, он ее духовно оголяет, и, словом, я не знаю, что... но он ее губит, уменьшает, расхорашивает. Пройдя раз по бульвару - она вернется к мужу уже не так хороша; вернувшись из театра - она не будет уже хороша. Вообще в уединении, в невидимости лежит огромная тайна сохранения женщины; и всякая цивилизация, в которой на женщину обращено большое внимание, которой женщина усиленно нужна, - сохранит ее негу, узорную пыльцу ее души, через самые различные методы ее некоторого уединения. Кажется, в самой женщине есть инстинкт к этому; и наиболее прелестная женщина всегда инстинктивно обернется в некоторую вуальку невидимости".
Вот такая жизнь, в которой есть своеобразная красота, есть стиль - так же, как в словах Розанова, сходит на нет из-за самого присутствия Америки в мире. Традиционная, природно-растительная культура не выдерживает столкновения с машинной, индустриальной или, того пуще, постиндустриальной цивилизацией. Это столкновение - невольное, естественное, у соседей по Земле - вызывает отчаяние у людей традиционных культур. Как теперь говорят, фрустрацию вызывает, когда и возникает тяга к насилию и террору. Ислам как религия здесь действительно не играет ведущей роли, потому что ситуация здесь не духовно-религиозная, а культурно-психологическая. И положение усложняется роковым образом одним известным обстоятельством: страны Ближнего Востока богаты, они владеют нефтью и в современном мире превратились в ленивых рантье, - у них нет собственных стимулов для инноваций. Сколько раз приходилось читать, что в Иране давно бы уже наступили перемены в сторону демократии, если б у него не было нефти.
Да что далеко ходить! Вспомним, когда в СССР началась пресловутая перестройка? Когда резко упали мировые цены на нефть.
Есть в русской литературе одна великая книга, в которой по-своему и в тогдашних терминах сформулирована ситуация вроде нынешней. Это, конечно, "Война и мир" Льва Толстого. Война у него - это состояние цивилизации, уже ощутимо технизированной, "мир" - природный строй души и жизни, органическая, "роевая", как он говорит, жизнь. И вот в романе Толстого мир побеждает войну, Россия - Запад. Косная природа побеждает динамичную цивилизацию. Между тем давно известно - да и в советских школах даже говорилось, - что на штыках наполеоновских армий в Европу разносились идеи французской революции - прогрессивные, как говорится, идеи. И вот на России это движение застряло, даже пошло вспять (вспомним Священный Союз).
Толстой пишет об этом так:
"В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания (...).
