То есть Пайл очень хороший человек, считающий, что пожилой циник Фаулер губит девушку Фуонг, сделав ее своей содержанкой и лишив перспективы нормальной семейной жизни, которую ей и предлагает. А эта самая Фуонг - содержанка по натуре. Конечно, она делает стойку на молодого и по-американски богатого Пайла и уходит от Фаулера. Тот же, используя свои колоссальные связи во всяческом здешнем подполье, организует убийство Пайла, который по глупости действительно натворил много бед, вплоть до террористического акта, погубившего массу людей. Но действительный мотив Фаулера - ревность. Ирония умного романа в том, что вопрос, кто хуже - наивный американец или умный и циничный европеец, - остается открытым.
Ясно, однако, что сейчас - не в книгах, а в жизни - пришло время делать политику не Пайлу, а Лоуренсу Аравийскому. Как говорит романный Фаулер: Боже, избавь нас от невинных и добрых!
Любить другого
Происшедшее в Нью-Йорке ставит в затруднительное положение любого, кто должен говорить из Америки о русских вопросах. Такой разговор поневоле покажется - или окажется - неактуальным. Как написала в эти дни французская газета "Монд": мы все сегодня американцы. Не думаю, что в России подобное чувство так уж единодушно разделяется; есть сведения, убеждающие в обратном. Тем не менее никто не возьмется отрицать, что России не привыкать к такого рода несчастьям и катастрофам. Можно оставить разговор об общих чувствах и заговорить об общем опыте. Тогда неизбежно вспомнится, что Россия обладает собственной богатой историей терроризма - и знает собственные травмы такого же, если не большего масштаба.
Понятно, что история советского государственного терроризма - опыт тоталитарной диктатуры - не может стать темой нынешнего обсуждения. Этот опыт если и не уникален в мировом масштабе, то в Америке никаких параллелей не имеет. То, что приходит на ум прежде всего и кажется неоспоримым для проведения соответствующих сравнений, - Чечня, конечно. Но и опять же разница принципиальная: трудно отделаться от мысли, что раздуванию чеченского конфликта в сильной степени способствовала сама Россия, причем уже новейшая. Поэтому о Хаджи Мурате вспоминать сегодня не будем.
Для разговора об истории террора в России нужно выбирать другую тему, и тема эта есть: народовольцы и цареубийство. Несомненно, событие 1 Марта 1881 года было для России и русских такой же травмой, как происшедшее 11 сентября в Нью-Йорке. Сходство событий - крах мифа о стабильности существования в обеих странах, каждая из которых была, в том или ином историческом контексте, символом и реальным воплощением всяческой гарантированности. Тогда в России, как и сейчас в Америке, надо полагать, поняли, что началось нечто совершенно новое, а что-то безвозвратно кончилось. Наступила новая эпоха. Русский поэт дал две формулы, каждая из которых оказалась пророческой: "Но узнаю тебя, начало, / Высоких и мятежных дней!", вторая же звучала много мрачнее: "О, если бы знали, дети, вы / Холод и мрак идущих дней!"
В обеих ситуациях едва ли не самым болезненным оказалось внезапное и резкое осознание общности жизни страны - и мира. Комфортная изолированность, защищенность как главное эмоциональное состояние национального сознания исчезли. Вот свидетельство умного современника тогдашних русских событий - Н.Н.Страхова, сотрудника и единомышленника Достоевского. За десять лет до цареубийства, в марте 1871 года он писал в связи с тогдашними французскими событиями, приведшими в итоге к Парижской Коммуне:
На святой Руси никогда этого не будет; ни французская мода, ни немецкий прогресс никогда у нас не будут иметь большой власти, серьезного значения. Не такой мы народ, чтобы поверить, что глубокие основы жизни могут быть сегодня открыты, завтра переделаны, послезавтра радикально изменены.
И вот что он же писал позднее:
Нас ожидают страшные, чудовищные бедствия, и что всего ужаснее - нельзя надеяться, чтобы эти бедствия образумили нас. Эти беспощадные уроки нас ничему не научат, потому что мы потеряли способность понимать их смысл... Разве можно изменить историю? Разве можно повернуть то русло, по которому течет вся европейская жизнь, а за нею и наша? Эта история совершит свое дело. Мы ведь с непростительною наивностью, с детским неразумием все думаем, что история ведет к какому-то благу, что впереди нас ожидает какое-то счастье; а вот она приведет нас к крови и огню, к такой крови и такому огню, каких мы еще не видали.
Интересно, что в обоих высказываниях у Страхова сохраняется мотив неизбежности, предопределенности исторического движения, только в первом случае он видит в России тихую заводь, а во втором свидетельствует о вовлеченности ее в общий поток, и тон рассуждений становится пессимистичным - надежда на гарантированность уступает место фатализму отчаяния.
Конечно, в Америке, с ее гиперактивизмом, фаталистов нет и быть не может по определению; но что, безусловно, появилось, так это четкое ощущение, что не такие уж американцы особенные люди, не подлежащие некоторым общим закономерностям и судьбам. Можно не сомневаться в том, что это новое сознание приведет к еще более активной позиции. Качество миропонимания изменится, но это приведет также к увеличению влагаемой в жизнь и политику энергии. Америка не отдастся на волю волн, это уж точно.
Это мы говорили о реакции; вернемся к теме о самой акции - о действующих лицах террора. И вспомним для начала о русских народовольцах. Можно ли хоть в какой-то степени сравнивать их с людьми, идущими сегодня на самоубийственные действия во имя веры?
И да и нет. Да, потому что русские народовольцы-террористы (а позднее эсеры) тоже ведь были самоубийцами, сознательно пошедшими на жертву собственной жизнью. Нет - потому что как раз веры у них и не было. Не было ни идеологии, ни программы, как у исламских террористов. То, что совершали русские, было творчеством веры, экзистенциальным поиском. Готовность к жертве собой в обоих ситуациях (да и всегда) поражает. Но у русских, несомненно, за этой готовностью стоял высокий нравственный настрой.
Есть философско-экзистенциальный анализ террора, данный Альбером Камю в книге "Бунтующий человек". Но прежде чем обратиться к философии вспомним кое-какие факты, приводимые самим же Камю. В западной истории (включая сюда русскую) уже был период острых террористических вспышек - да и не только вспышек, а затяжной болезни терроризма. Это рубеж 19 и 20 веков. Тогда это было связано в основном с движением анархизма. Хронологически - волна началась в России, с 1878 года: покушение Веры Засулич (не говоря о предшествующей попытке Каракозова). В том же году - покушения на немецкого кайзера, короля Италии и короля Испании. На следующий год - снова испанский король делается мишенью, в 83-м - немецкий кайзер, - а в промежутке, 1 марта 1881 года, убит Александр Второй. В 1887 году состоится международный съезд анархистов в Валенсии, выдвигающий программное требование: "Если общество нам не уступит, порок и зло все равно должны погибнуть, даже если мы погибнем вместе с ними". 90-е годы - серия террористических актов во Франции. Анархист Равашоль бросает бомбу в многолюдное кафе. Не менее громкими были деяния анархистов Вайана и Юбера Анри. В 1894-м - убийство президента Карно. Только в 1892 году происходит более тысячи акций динамитчиков в Европе и около 500 в Америке. 1898-й - убийство австрийской императрицы Елизаветы, в 1901-м - американского президента Мак-Кинли.
