Ведь это модель - правда, сатирическая - происходящего ныне: красноармеец Кривенко - самый настоящий талиб, коли он взялся за гранату, причем сходство простирается даже до такой детали, как незаконченное семинарское образование.

В прошлой передаче мы ссылались на статью американца Джона Сифтона, бывшего в Афганистане с гуманитарной миссией. Цитацию статьи хочется продолжить - описание Афганистана, как он есть:

Я не ощущал печали. Я был только поражен реальностью всего этого. Это жизнь, их жизнь, они не могут изменить ее течения. Никакого течения вообще нет. Мы выпали из связи времен, из современного мира информационной культуры. Здесь нет телефонов, кроме как в городах. Нет телевизоров. Нет доступа к развлечениям: ни театров, ни кино, ни картинных галлерей, ни цирка. Талибы запретили музыку. Все это в самом резком контрасте с западным миром, с его изменяющими реальность и уничтожающими пространственность механизмами: телевидением, сотовыми телефонами, Интернетом. Снова и снова вы чувствуете, что время здесь свернулось. Иногда кажется, что вы перенесены не только в домодерный мир, но в мир, в котором нет еще самого искусства - время, в котором реальность более реальна, время без образов, представлений, идей - с одной лишь голой действительностью.

Это очень напоминает знаменитое место из "Тошноты" Сартра: Рокантен в городском парке, когда действительность вдруг является ему во всей своей онтологической голизне, лишенной какой-либо связи и смысла: свалка, громоздящаяся до неба. Такой предстает нынешняя афганская жизнь, как ее редуцировали, свели к элементарному талибы. И это есть реакция на западный мир идей, образов и представлений - мир человеческого творчества, преобразующего голую реальность, ибо реальность сама по себе бесчеловечна. Человечность вносится в мир сознанием - тем, что тот же Сартр называет, вслед за Гегелем, ничто. Сартр: Ничто - это обвал, порождающий мир из бытия. Вот на это ничто как сознание и свободу происходит фундаменталистская реакция.

Это, так сказать, онтология. Можно обратиться также к психологии, что будет понятнее, да и важнее. Начну издалека.

В Америке умер Грегори Хемингуэй - третий сын знаменитого писателя. Обстоятельства его смерти - впрочем, и жизни - были не совсем обычными. Цитирую некролог, помещенный в Нью Йорк Таймс 5 октября:

Жизнь Грегори Хемингуэя была бурной: он страдал алкоголизмом и депрессией, и скончался в тюрьме графства Майами-Дэйд, арестованный за непристойное обнажение в публичном месте, - в женском отделении указанной тюрьмы.

Согласно сообщениям печати, мистер Хемингуэй часто носил женскую одежду и среди некоторых своих знакомых был известен под именем Глория. Известно также, что он подвергся хирургической операции по изменению пола. В свое время он был женат и был отцом восьмерых детей.

В !976 году Грегори Хемингуэй опубликовал мемуары о своем отце, имевшие успех и получившие хорошие отзывы критиков.

По специальности он был врач и практиковал медицину в 70-е и 80-е годы, но потом был лишен диплома по причине тяжелого алкоголизма.

В некрологе есть кое-что еще, но, полагаю, нам достаточно уже сказанного. Трудно представить картину более гротескную: такой сын у такого отца. Ведь Эрнест Хемингуэй - признанная и канонизированная икона мужественности. То, что это мужество было несколько форсированным, то, что он оставался всю жизнь подростком, желающим доказать миру свою мужественность, - это другой вопрос. Внешне, визуально он являл высокий образец брутальной мужественности. И вот его сын превращает себя в бабу. Он и похож на бабу на фотографии, приложенной к некрологу; костюм при этом на нем мужской. Это напоминает известный фарс "Виктор - Виктория": женщина изображает мужчину, притворяющегося женщиной.

Это гротеск, конечно, но гротеск, подчеркивающий динамизм западной культуры, ее стремление к преображению наличной бытийной данности как главную ее характеристику. И такие предельно резкие черты западной культуры часто принимают за полноту картины: слишком они бросаются в глаза, слишком казовы. Это та одежка, по которой встречают.

И встречают не только мусульманские фундаменталисты. С соответствующим заявлением выступил в эти дни известный баптистский проповедник Джерри Фолвелл. Вот наиболее скандализировавшие публику его слова:

Я абсолютно убежден в том, что современные язычники, аборционисты, феминистки, гомосексуалисты и лесбиянки - все те, кто хочет обезбожить Америку, - что именно им можно сказать в лицо: "Вы способствовали тому, что случилось".

Как написал в связи с этим известный публицист и активист движения за права гомосексуалистов Эндрю Сэливэн, чаще всего становятся гомофобами репрессированные, латентные гомосексуалисты. На психологическом уровне подобный механизм объясняет многие действия экстремистов, протаранивших здания Всемирного Торгового Центра: это уничтожение тайно желанного, борьба с собой. Таков психологический смысл этой самоубийственной акции. Эндрю Сэливэн говорит, что самое характерное в поведении террористов то, что двое из них накануне акции провели вечер в некоем клубе с бассейном, где выпили водки на сорок восемь долларов. А употреблять спиртные напитки, как известно, Коран не разрешает.

Очень внятно выразил ситуацию профессор американского университета имени Джона Хопкинса, египтятин по происхождению Фуад Аджами, давший в Нью-Йорк Таймс Мэгэзин психологический портрет одного из террористов - Мохамеда Атта. Его лицо производит страшное впечатление: сжатые губы и ледяные глаза. Остальные восемнадцать опознанных террористов ничего особенного собой не представляют: можно сказать, люди как люди. Но Атта ужасен, это лицо, раз увидев, уже не забыть. Профессор Аджами пишет, что нынешние молодые люди из арабских стран испытывают культурный срыв, уже отчасти приобщившись к западной культуре, узнав как ее возможности, так и соблазны. Атта учился в Германии, и изучал он, страшно сказать, предмет, называемый "планирование городов". Именно отсюда прямой путь вел его к башням-близнецам Уорлд Трэйд Сентр: тот самый предмет. Он уничтожал то, что хотел сделать своим, - и не смог. Ибо стать своим на Западе означает принять его целостно - не только с Эрнестом Хемингуэем, но и с сыном его Грегори, он же Глория.