Очень интересная тема, здесь имплицитно поднимаемая, - о соотношении мифического образца с индивидуальной биографией. Мифический образец, или архетип, - это уже Юнг, но Фрейд показывает, как сверхличная необходимость разворачивается в деталях частной жизни и ее конкретных обстоятельствах. Эту связь Учитель продемонстрировал блистательно; после него как-то не хочется ничего другого - и так все ясно. Его вывод: человечество было бы избавлено от многих бед, если б маленький тиран не взбунтовался против старшего брата, кажется исчерпывающим вопрос о Наполеоне; но тогда приходит в голову другое соображение: не будь Наполеона, так другой бы тиран объявился - человечеству, похоже, никак не обойтись без страданий и бед. Субъектом истории оказывается тогда не гений, а само человечество - природа человека как таковая.

При этом остается крайне важный методологический вопрос: о правомерности перенесения механизмов действия индивидуальной психики на поле массовой психологии, о возможности психоаналитического познания вне индивидуального психического опыта. Короче и понятнее: можно ли, скажем, проделать психоанализ России, увидеть русскую историю и культуру как целое в терминах, предложенных Фрейдом? Этим как раз и занялся Ланкур-Лефевьер в книге о рабьей русской душе. Методологически такой подход остается сомнительным - заведомо неполным; но и не сказать кое-чего нельзя: что-то делается яснее, какой-то угол освещается.

Что мне не понравилось резко в книге - это ее название. Рабья душа - слишком сильно звучит, слишком безапелляционно, попахивает русофобией. Подзаголовок - о моральном мазохизме - куда корректней. Вообще сочинение это достаточно элементарно; я бы сказал, что оно воспроизводит некоторые избитые клише и приемы соответствующие культивирует - например, ссылку на русские пословицы как на образ народной души. Но пословицы - любого языка - это ведь что-то вроде сочинений известного оппортуниста Ленина, из которых можно извлечь любой желательный образ или тезис. Народная душа, или, скажем так, коллективное бессознательное, целостна, ее нельзя выпрямлять по одной линии. К тому же трудно поверить в авторитетность сочинения, в котором Максим Горький, представлен авторитетным экспертом по России, - Горький, этот тип очень грубого низового западника, в своих инвективах России постыдно напоминающий иногда лакею Яшу из «Вишневого сада». А у Ланкур-Лефевьера даже открывается его книга эпиграфом из Горького.

Еще один пример клишированности авторских подходов: он не преминул порассуждать о роковом влиянии русской практики пеленания детей. Одновременно это выразительный пример его редукционизма:

Свивальники и пеленание вносят свой вклад в создание таких общепризнанно русских свойств, как потребность в авторитарном сдерживании, компенсируемая тотальной разрядкой импульсов (например, многодневными запоями), способность выносить муки и лишения, общая внутренняя ориентация русских и великая их озабоченность духовными проблемами, постоянное чувство вины, требующее периодического отпущения грехов, и прочее.

Здесь следует, пожалуй, напомнить, что на Западе тоже такая практика существовала, и первым голос против нее поднял Жан-Жак Руссо, сумевший убедить европейцев в пагубности для детей такой практики; после этого, как известно, и произошла Великая французская революция. При этом сам Жан-Жак был образцовым мазохистом - еще до Захер-Мазоха.

В общем, книга Ланкур-Лефевьера так себе, но тема ее интересна. Интересной она предстает, когда мы, вместе с автором, касаемся как раз психоаналитических базовых предметов. Самое удачное в книге, когда говорит не сам автор, а цитируемые им психоаналитики. В основном это глава 5-я: «Онтогенез и культурный контекст морального мазохизма». Начинается же она так:

В психоаналитической перспективе рабская душа России может быть лучше понята как пример того, что Фрейд называл моральным мазохизмом. В отличие от эротической мазохистской практики (иногда называемой перверсным мазохизмом), когда индивид испытывает нужду быть связанным, избиваемым или подвергаемым иному дурному обращению в целях получения сексуального удовлетворения, - моральный мазохизм - это сравнительно мягкое расстройство, при котором во всех других отношениях здоровый субъект ищет возможности пострадать, быть униженным, потерпеть поражение.

Откуда и почему возникает мазохистская установка? Классическая трактовка - у самого Фрейда, который объяснял мазохизм интроекцией, обращением вовнутрь свойственных душе агрессивных склонностей под действием социально-культурных норм, так называемого Сверх-Я. Агрессия не может исчезнуть, но направляется на самого субъекта соответствующих переживаний. Мазохизм, таким образом, - это инвертированный садизм.

Но есть и другая, более специфицированная трактовка. Мазохистические фиксации имеют корни в пре-Эдиповом периода детства, когда ребенок полностью во власти матери и не знает иной реальности, кроме материнской заботы - или недостатка, а то и отсутствия таковой. В последнем случае ребенок начинает вырабатывать очень любопытную модель поведения: он нарочито культивирует всякого рода срывы и неудачи в элементарных ситуациях, подчас даже причиняет себе боль - только для того, чтобы привлечь внимание и заботу небрегующей им матери. Психоаналитик Дэниел Стерн назвал такое поведение «парадоксальным стимулированием».

В общем получается, что источник мазохизма - мать. И вот отсюда очень уж соблазнительно сделать экстраполяцию к матери-родине. Россия-мать - Россия как мать - вот тема, здесь неизбежно возникающая.

Вот как пишет о климате русского мазохизма автор книги «Рабья душа России» Дэниел Ранкур-Лефевьер:

Мой главный тезис я формулирую следующим образом. В стране, где возможности испытать вину и пострадать поистине безграничны, наличествует сильное психологическое давление, способствующее выбору мазохистского решения обыденных жизненных задач. Русская душа раба не только по причине определенной психологической динамики, способствующей выработке мазохистской позиции в индивидуальном онтогенезе, но также под влиянием культурных и социальных предпосылок, толкающих человека к мазохизму.