– Вперед, за работу, мой…

Робен не смог закончить фразу. Он замер, потрясенный, при виде мужчины, вооруженного мачете и одетого в мрачную каторжную робу. Незнакомец резко выпрямился и произнес запросто:

– Гляди-ка, это вы, Робен? Черта с два я ожидал встретить вас здесь…

Робен, ошеломленный столь неожиданной встречей, ничего не ответил. Один только вид бывшего товарища по несчастью вызвал в его памяти целую вереницу самых тяжелых воспоминаний.

Он снова увидел во всей красе тюрьму и все ее мерзости!.. Трибунал и двойные кандалы… Водворение на каторгу. Ему даже в голову не пришло, что этот человек тоже может быть беглецом.

И вполне возможно, что он здесь не один. Вероятно, поблизости, под пологом леса, прячется целая шайка негодяев, за которыми следят надсмотрщики.

И что теперь? Выходит, он понапрасну вынес такие страдания? Значит, надо попрощаться с замаячившей было свободой? Инженером овладело странное лихорадочное состояние. В его голове мелькнула мысль об убийстве. В конце концов, что ему жизнь этого бандита, чье появление грозило ему страшной опасностью.

Но Робен тотчас же устыдился этого бессознательного порыва и снова овладел собой.

Вновь прибывший, казалось, не заметил его смущения, как и не удивился его молчанию. Он просто продолжил:

– О да, я понимаю, вы не из болтунов. Какая разница, я все равно очень рад вас видеть.

– Это вы, Гонде? – наконец с усилием произнес Робен.

– Он самый, Гонде, из плоти и крови… хотя вернее было бы сказать – из костей. Видите ли, тюремный паек не стал сытнее после вашего побега, и будь я проклят, если кто-то смог растолстеть при такой жаре и с адской работой, которую нам приходится выполнять!

– Но что вы здесь делаете?

– Кому другому я бы ответил, что любопытство убило кошку и что нечего лезть не в свое дело. Но вы, конечно, особый случай, вы имеете право знать. Я всего-навсего лесной разведчик.

– Лесной разведчик?

– Да, я ищу деревья. Вы же знаете, что на каждой лесной разработке начальство выделяет человека, который хорошо знает лес и породы деревьев. Он идет по лесу наудачу, находит самые ценные стволы, помечает их, а после, через некоторое время, государственные «сидельцы» валят их во благо своего хозяина.

– Да, понятно.

– К тому же до того, как угодить на казенные харчи, я был краснодеревщиком, отсюда и прозвище Маленький Столяр, которое прилипло ко мне с самого первого дня каторги. Меня назначили на разведку со щедрой оплатой – сорок сантимов в день. Вот я и свалился на вас, как коршун на цыпленка. Хотя вы ничуть не похожи на цыпленка, у вас такой гордый вид, сразу видно человека, который живет собственным умом.

– А остальные, где они?

– О, они больше чем в трех днях пути отсюда. Сейчас вам нечего бояться.

– Значит, вы не сбежали?

– Я не так глуп. Мне осталось всего полгода, а потом обязательное поселение. Через шесть месяцев я буду относительно свободен, если не считать принудительного проживания в Сен-Лоране, и смогу получить концессию.

– То есть вы не беглый?

– Да нет же, вам говорят. Можно подумать, вам это не по душе. Конечно, вы бы больше доверяли мне, если бы я не возвращался туда. Не беспокойтесь. Хоть мы все и отребье, но не без понятия. Фаго никогда не выдаст сбежавшего товарища.

Робен внезапно вздрогнул.

– О, не сердитесь, что я называю вас товарищем, – сказал Гонде, заметивший реакцию беглеца. – Я знаю, что вы нам не товарищ, разве что по несчастью. И кстати, если хотите знать, все были просто в восторге оттого, что вам удалось улизнуть. А Бенуа! Его прихвостни приволокли бедолагу едва живого. Как он рвал и метал, просто кровь себе сворачивал. Что тут скажешь, вы из крутого теста, сберегли свою шкуру там, где от другого и костей бы не осталось. Без шуток, вы крепкий мужик. Пусть вы не из наших, но все же мы вас уважаем.

– Собираются ли меня искать? – спросил Робен почти помимо своей воли, не желая черпать сведения из столь сомнительного источника.

– Никому, кроме Бенуа, до вас дела нет… Вы его козел отпущения, не принимайте на свой счет, я не думал вас оскорблять. Он чертыхается с утра до ночи, бедные сестры в госпитале просто на стены лезут от его ругани. И все в вашу сторону, само собой. По мне, так я уверен: как только он придет в норму, то попробует вас сцапать. Посмотрим, что из этого выйдет! Вы же не мальчик, к тому времени вы сможете уйти очень далеко, и вас сочтут мертвым.

Лесной разведчик, словоохотливый, как большинство каторжников, когда им удается поговорить с кем-то не из своего привычного круга, не мог остановиться.

– Вы знаете, что вам дьявольски повезло встретить этого старого негра? Он, конечно, страшен до чертиков, но, видимо, здорово вам пригодился. Да, я бы ни за что не подумал, что это вы повалили бамбу, на которую я наткнулся сегодня утром. Из нее выйдет отличная пирога. Кстати, у меня гениальная идея. Я же здесь по поручению администрации. У меня есть добрый топор, что, если я помогу вам рубить лодку?

– Нет, – довольно грубо оборвал его Робен, не желавший подобного помощника.

Каторжник, несомненно, понял причину отказа, и это проняло его до глубины души. Он вздрогнул, а его лицо, с грубыми и дерзкими чертами, болезненно исказилось.

– Ну конечно, – с горечью сказал он, – такие, как мы, не могут ничего предлагать честным людям.

А вы знаете, как нелегко тем, кто оступился? Без надежды на то, что снова станешь порядочным? Мне-то это хорошо известно. Я, вообще-то, из хорошей семьи. У меня есть кое-какое образование, мой отец был одним из лучших краснодеревщиков Лиона. К несчастью, я потерял его, когда мне было семнадцать. Я связался с дурной компанией, погнался за удовольствиями.

Помню, как моя бедная мать говорила мне: «Сынок, я вчера узнала, что какие-то молодые люди устроили пьяный дебош в нашем квартале и провели ночь в полицейском участке. Если с тобой случится что-то подобное, я умру от горя». Через два года я оступился и меня приговорили к пяти годам каторжных работ!

Моя мать два месяца была между жизнью и смертью, а потом два года на грани безумия. Она совершенно поседела. Когда меня увозили, ей не было и сорока пяти лет, а выглядела она на все шестьдесят.

С тех пор как я оказался на каторге, я ни разу ничего не украл. Я не хуже и не лучше других, но теперь я проклят. Видите, я даже не могу заплакать, пока рассказываю вам все это. Вас, месье, каторга облагородила, а меня она прожевала и выплюнула!..

Робен, поневоле растроганный, подошел к бывшему краснодеревщику и, чтобы прекратить эту тягостную сцену, предложил ему половину своего обеда.

– Я, конечно, должен бы вам отказать, – ответил тот. – Но мы люди не гордые, нет у нас такого права, так что я принимаю ваше предложение. Вы все тот же… и не в первый раз оказываете мне добрую услугу.

– Как так? – спросил удивленный Робен.

– Ох, проклятье, вы даже не помните, это очень просто! Вы вытащили меня из Марони, когда меня унесло течением и я уже готовился пойти ко дну и отдать богу душу. Вы даже не задумались рискнуть своей жизнью, чтобы спасти презренного каторжника. Так что, сами видите, я могу лишь молиться за успех вашей затеи, причем от всего сердца, а дальше думайте что хотите.

– Да, в самом деле, – ответил ссыльный. – Поверьте, я очень признателен вам за ваши добрые чувства.

– О боже, а главное-то я и забыл. Письмо!

– Какое письмо?

– Вот какое: меньше чем через две недели после вашего побега вам пришло письмо из Франции. Администрация, конечно, с ним ознакомилась. Начальники обсуждали его между собой. Мы узнали об этом от одного парнишки, который им прислуживает, из высланных. Они вроде бы говорили о том, что у вас там есть друзья, которые пытаются добиться для вас помилования. Что дело это не быстрое, но если бы вы захотели лично подписать прошение о помиловании, то его бы удовлетворили.