Думаю, мне стоит потренироваться перед тем, как мы отправимся в путь. Я не часто пью, но, возможно, выпью пару кружек пива, и хотя я не думаю, что это как-то негативно повлияет на меня, я все же предпочитаю быть осторожным в обращении со своим телом. Это мой храм и все такое, к тому же я получаю истинное удовольствие от тренировок, тем более что за те три года, что я живу в пентхаусе, здесь никогда никого не бывает после полудня или до семи вечера. Поэтому именно в это время я обычно отправляюсь на тренировку, если не тренируюсь с командой.

Когда я захожу в спортзал, мои ноги подкашиваются от вида вновь знакомой спины, и я с трудом пытаюсь охватить взглядом все, что находится передо мной. Кэт стоит у стойки для приседаний, и, судя по всему, у нее на спине двести пять фунтов веса без поддержки. Как обычно, кроме нее в зале больше никого нет, и становится ясно, что мне не удастся избежать ее, как я изначально собирался.

Беспокойство и раздражение овладевают мной, несмотря на то, что и то, и другое — эмоции, которые я действительно не должен испытывать к этой женщине. Но почему, черт возьми, она сидит на корточках одна? Понятно, что она может выдержать вес; честно говоря, она могла бы выдержать и больше, но она приседает так, что рядом нет никого, кто мог бы обеспечить ее безопасность. По какой-то причине это зажгло во мне нечто большее, чем просто искру защиты.

Сжав руки в кулаки, я подхожу к стойке, но она стоит ко мне спиной, а в ушах у нее наушники, так что она не услышала моего приближения. Как бы меня ни раздражало ждать, пока она закончит, я не хочу, чтобы она пострадала из-за того, что я ее напугал. Вместо этого я любуюсь ее невероятно круглой попкой, когда она напрягает ягодицы, а ее золотисто-коричневые ноги согнуты под углом девяносто градусов. Еще одна неуместная мысль проникает в мое сознание. Представляю, какой звук она издаст, когда я шлепну ее, и какой твердой она будет под моим захватом. Отгоняя эту мысль, я изо всех сил стараюсь смотреть куда угодно, только не на нее, и жду, пока она закончит и положит штангу обратно на стойку. Как только она это сделает, я осторожно кладу руку ей на плечо, пытаясь предупредить ее о своем присутствии, но, очевидно, все идет не так, как планировалось.

Она издает громкий звук, почти как котенок, которому наступили на хвост. Ирония аналогии вызывает на моем лице ухмылку, но ее раздраженное выражение напоминает мне о том, почему я раздражался в первую очередь.

Кэт бросает на меня взгляд и резко спрашивает: — Эй, Але, что это у тебя сегодня в трусиках?.

Я вижу, что она не так уж и неловка в общении, как показалось при нашей первой встрече. Или, может быть, ее раздражение просто перевешивает ее социальную тревогу.

Судя по ее тону, она расстроена сложившейся ситуацией. Но как только слова покидают ее рот, ее глаза скользят по моей груди и опускаются на предплечья, и мой член дергается, когда я вижу, как ее полная нижняя губа выпячивается, раздвигая эти восхитительные губы, прежде чем она захлопывает рот и возвращает свое внимание к моему лицу.

С ней чертовски трудно оставаться раздраженным ее безрассудством, когда она практически трахает меня глазами.

Я выдохнул, держа руки на бедрах.

— Ты не должна сидеть на корточках одна. Ты знаешь, как это опасно? Здесь абсолютно никого нет, и нет никакого персонала. На этом этаже даже нет людей.

Я понимаю, что практически отчитываю ее, словно разговариваю с непослушным ребенком, но слова продолжают литься из меня, не в силах остановиться, поскольку страх, что с ней могло случиться что-то плохое, делает мои следующие слова более мрачными.

— Ты могла получить серьезную травму, и никто бы не услышал твоих криков о помощи. Черт, да тебя могло парализовать или еще хуже.

Я стараюсь сгладить выражение лица и делаю глубокий вдох.

Она смотрит на меня умозрительно, ее пальцы перебирают золотую подвеску на ожерелье — тревожная привычка, которую я быстро уловил. Вероятно, она решает, как ей ответить, и, честно говоря, что бы она ни выбрала, это будет лучше, чем я заслуживаю. Я чувствую себя придурком из-за того, что так наказываю ее, но образ, который возникает у меня в голове, когда она лежит, раненная, и зовет на помощь, вызывает у меня почти тошноту. У меня сводит живот, когда я жду ее ответа, и в тот момент, когда слова слетают с ее губ, я испытываю облегчение от того, что она не поддается мне. Я не хочу этого. Мне нужно, чтобы она сказала мне, что я вел себя как мудак, и оставил ее в покое. Может, если она так сделает, мне будет легче поступить правильно и действительно держаться от нее подальше. Хотя прошел всего день, я изо всех сил напоминаю себе об этом.

У тебя все получится, будь сильным.

— Але, я взрослая женщина. Я могу делать то, что хочу. — Я собираюсь прервать ее, но она продолжает.

— Хотя я очень ценю твою заботу, я не делаю ничего такого, что мне было бы неудобно или в чем я не была бы уверена, — говорит она мне с раздражением.

— Я могу легко приседать с весом в два раза больше, чем вес моего тела, и я знала, что у меня нет помощника, поэтому и решила сделать сегодня легкий присед.

Она закатывает на меня глаза и делает глубокий вдох, успокаиваясь, прежде чем сказать: — И подумай дважды о том, чтобы говорить со мной так, будто я ребенок, нуждающийся в выговоре.

У меня в голове крутится множество мыслей, но я зацепилась за одно слово.

— Gattina, если бы я тебя отчитывал, ты бы это знала. Я бы заставил тебя с голой задницей лежать у меня на коленях, пока я отшлепывал бы тебя за неповиновение.

Господи, неужели я только что это сказал?

Ее выражение лица — единственный ответ, который мне нужен. Ее челюсть отпадает в шоке, но она быстро приходит в себя, нервно покусывая губу. Я продолжаю, стараясь избежать неловкости, которая последует за этим заявлением: — Итак, очевидно, что я не "отчитывал" тебя. Я просто выразил свое беспокойство, хотя, признаюсь, я мог бы быть менее грубым в этом.

Я смягчаю свои слова, даря ей небольшую улыбку, которая, я надеюсь, выглядит извиняющейся. — Мне жаль.

Она, наконец, отпускает свое проклятое ожерелье, сжимая пальцы перед животом, пока формулирует ответ. Она несколько раз моргает на меня, прежде чем отпустить руки в стороны, ее поза расслабляется, а на губах играет ухмылка.

— Еще раз так сделаешь, и будешь у меня на коленях, чтобы отшлепать.

Ее ухмылка перерастает в полноценную улыбку, когда выражение моего лица меняется от шока до чертовой радости от ее слов.

Я не могу удержаться от смеха, абсурдность ее слов обрушивается на меня, как грузовик Макка, и я изо всех сил стараюсь сделать несколько глубоких вдохов. Она тихонько хихикает рядом со мной, и это самый приятный звук, который я когда-либо слышал.

Боже, мне нужно взять себя в руки.

Стоя и выпрямляя осанку, я издаю последний смешок, а ее глаза остаются прикованными к моим, в этих медовых глазах горит смех.

Она качает головой, и ее щеки розовеют под моим взглядом, а на лице остается мега-ватная улыбка.

Переключив свое внимание на причину, по которой мы вообще затеяли этот разговор, я торопливо говорю ей: — Напиши мне в следующий раз. Я потренируюсь с тобой и буду твоим наблюдателем.

Вот тебе и умение держать себя в руках. Я сопротивляюсь желанию покачать головой и жду ее ответа.

— Уверена, у тебя есть дела поважнее, чем быть моим наблюдателем, — говорит она, закатывая глаза, кладя руки на бедра и выпячивая бедро, как будто я смешон. И я не могу сказать, что она не права. Я даже не знаю эту женщину, не считая того факта, что она говорит бессвязно, когда нервничает, цепляется за это ожерелье, как за спасательный круг, и ее щеки розовеют практически по любой причине.

— Я много занимаюсь спортом и люблю делать это примерно в это время, пока все не ушли с работы и не направились сюда после семи, — объясняю я.

— А, понятно. Значит, такой большой сильный мужчина, как ты, может поднимать без помощника, а такая слабая женщина, как я, — нет, так ли? — Она с вызовом вскидывает бровь.