Однажды Оля сказала: «Костик. Нам нужно организовать твою выставку!» Я обрадовался, потому что и сам этого хотел, но не знал, как это делается.

Оля любит стараться для других людей. Я за неё даже немного переживаю. Хорошо, что у неё есть друзья. Мы с Игорем и дедушкой Димой всегда можем для Оли постараться в ответ. А другие почему-то воспринимают её помощь как что-то очень обычное. Будто так и должно быть. Не проходит и дня, чтобы Оля у кого-то в школе не спросила: «Тебе помочь?» И всегда помогает. Или уроки сделать, или в классе убрать, или защищает кого-то из младших классов от старшеклассников, или пирожками и бутербродами делится (ей мама с собой всегда их в школу даёт). Все знают, что Оля добрая, хоть она и дерётся часто. Но она ведь и дерётся только по справедливости.

Я об этом долго думал, прежде чем согласиться на Олину помощь с выставкой. Так и сказал ей: «Это же займёт времени много. А что я для тебя могу сделать хорошего?» Но Оля объяснила, что ей нравится «организовывать», потому что в этот момент она чувствует себя очень важной.

Мой папа сказал, что из Оли может вырасти большой начальник. А ещё он сказал, что таким, как Оля, нужно в правительстве работать. Каким «таким»? Будто таких много. Я вот только одну такую Олю знаю, хоть у нас в школе девчонок много. Только ей я могу довериться.

Я спросил, какой у нас план, а Оля ответила, что пока нет никакого плана, что она будет думать. Это было здорово, потому что я не готов был вот так сразу. Это очень важное дело. Мне нужно хотя бы поменьше волноваться. Как я приду на свою выставку, если даже от мысли про неё у меня сердце начинает сильно-сильно колотиться?

Примерно через неделю Оля сказала, что мои рисунки нужно показать «одному человеку». Она была с мамой в кинотеатре и увидела, что там в холле висят картины. После фильма они с мамой аж к самому директору кинотеатра пришли с вопросом, можно ли там мои рисунки повесить. Директор отправил их к какому-то другому директору, который за все эти картины и за другие красивые вещи в холле отвечает. Олина мама сказала потом моей маме, что Оле невозможно было отказать, что она была «очень убедительна». Я знаю. Она умеет. Этот второй директор сказал, что сначала он должен посмотреть мои работы.

И вот в выходной мы собрали рисунки в большую папку и отправились на первую в моей жизни «деловую встречу». Так Оля сказала, когда с нами хотела её мама пойти: «Нет, мы сами. Нехорошо на деловую встречу с родителями идти». И Олина мама согласилась подождать нас рядышком в кафе.

Почему-то перед входом в кабинет директора я взял Олю за руку. Наверное, с родителями было бы всё-таки лучше…

Нас встретил симпатичный дядечка. Вот по-другому я его не могу назвать. Такой прям – «дядечка». Я бы его нарисовал обязательно каким-нибудь поваром или кондитером.

Оля смело сказала: «Здравствуйте! Вот он. Мой друг Костик. Я вам про него говорила. Он скоро будет великим художником. Так что вы ещё пожалеете когда-то, если его выставку не сделаете». Я тут же захотел убежать… Хорошо, что Оля меня за руку держала.

Дядечка рассмеялся: «Здравствуйте, ребята. Костик, приятно познакомиться. Меня зовут Олег Михайлович». – И протянул мне руку. А у меня в одной руке папка с рисунками, а другой я за Олю держусь, и вообще было почему-то неудобно на него глаза поднять после Олиных слов. И рисунки мне мои тут же какими-то не очень хорошими показались. Я же видел, какие там в холле картины висели. Настоящие.

Олег Михайлович продолжил: «Я не знаю, какой ты художник, Константин, но менеджера ты нашёл себе отличного. А это уже полдела». «Оля не менеджер, она друг», – ответил я, и как-то мне полегчало. Но всё равно, когда он открыл папку и стал смотреть рисунки, я на всякий случай отошёл к окну, чтобы не видеть выражение его лица. Думаю: вот досмотрит всё, тогда и повернусь. И главное, по голосу было непонятно, что он думает. Он рисунки перелистывал и повторял только: «Ага, ага, так, так». Господи! Быстрее бы он их досмотрел!

Чего я боялся? Ну конечно же того, что меня родители и друзья хвалят, потому что они меня любят, а посторонний человек имеет право самые обидные слова сказать. Я еле сдерживал слёзы от переживаний. Трудно быть художником…

Не знаю, сколько времени прошло. Мне казалось, что целый час или ещё больше. Я уже не мог больше слушать «ага» и «так-так», поэтому решил повернуться. Олег Михайлович оторвался от рисунков и сказал: «Всё отлично, Костик, но этого недостаточно. Нужно ещё проделать огромную работу». Я так и знал… Хорошо, что он вежливым человеком оказался. Это он мне так отказывает, чтобы я не расстраивался. Мне тут же захотелось быть таким будто бы равнодушным и спокойным, и я начал говорить что-то вроде того, что «я всё понимаю», что «мне ещё много надо учиться», что «выставки делают только настоящим художникам», что «это всё не я», что «это Оля». А Олег Михайлович меня прервал: «И Оля молодец! Костик! Мы обязательно будем делать твою выставку. Только этих работ недостаточно. Надо больше. Видел, какой у нас холл огромный?»

Вот тут я не выдержал и заплакал. Мне так стыдно было за эти слёзы! Я так опозорился. Но ничего с собой поделать не смог. Оля подошла ко мне и обняла. Как взрослая. Не как девчонка, а как большой друг.

– Костик. Ты чего? Ты же талант. Я в тебя верю. Ты справишься.

Я не про это плакал, но она мне очень помогла.

– Справлюсь, – говорю, – просто не ожидал.

Олег Михайлович сделал вид, будто у него каждый день в кабинете кто-то плачет и что ничего особенного не произошло. Налил нам чаю и сказал:

– Друзья мои. У меня к вам есть деловое предложение. Только для этого мне потребуется встретиться с кем-то из родителей Костика.

Ух ты. Деловое предложение – это вообще здорово! Не знаю пока, что это, но здорово. У меня слёзы прошли, и я чаю две кружки выпил и все конфеты съел, которые передо мной в вазочке на столе были. Для уверенности.

Оля сказала, что сначала мы это предложение готовы обсудить сами, а потом уже и родителей позовём. Олег Михайлович всё время веселился, когда Оля говорила, но предложение оказалось серьёзным. Во-первых, мы назначили день выставки, чтобы я «не расслаблялся и продуктивно поработал». Во-вторых… Вот это оказалось самым приятным и неожиданным: Олег Михайлович спросил, продаются ли мои рисунки. Я подумал немного и решил, что продаются, но не все, конечно же. Есть такие, которые я хочу сохранить как память о важных событиях. Показал какие. Из оставшихся Олег Михайлович выбрал один рисунок и сказал:

– Константин, если вы не против (он назвал меня на «вы», я не ослышался), то я бы купил у вас эту работу, чтобы вы на вырученные деньги оформили свои рисунки в багет для выставки. Но это нам лучше обсудить с вашим отцом или с мамой.

Оля сказала: «Минуточку», – и тут же позвонила моему папе. Отошла от нас подальше и поговорила с ним. Олег Михайлович снова очень улыбался. Не знаю, что там Оля сказала, но через пятнадцать минут папа уже сидел с нами в кабинете и тоже чай пил, только, конечно, немного в шоке был. Повторял: «Во дела-а-а, во дела-а-а!»

Когда мы прощались, Олег Михайлович нам крепко руки пожал. Мне с уважением, но это из-за рисунков. А Оле – с радостью какой-то. А ещё он сказал, что мы отличная команда. Так и есть.

Когда ты ребёнок, про деньги редко думать приходится. Про это думают родители. Я вообще не понимаю, где столько денег люди берут, чтобы каждый день еду покупать и одежду всякую. Деньги очень важны. Я помню, как папа даже на нелюбимую работу ходил, чтобы у него зарплата была. Настроение у него после той работы всегда было неважное.

У меня всё есть. Это мама постоянно говорит: «Костику нужны новые кроссовки, Костику нужна новая куртка». А я редко понимаю, чем новая от старой отличается, если только не вырос из неё. Папа у нас тоже не очень любит себе что-то новое покупать. Мама радуется, конечно, разным подаркам, но в магазины чаще всего за продуктами ходит. Думаю, что нам всего хватает. Хотя иногда я слышу, как родители какие-то планы обсуждают и говорят фразу: «Мы не можем себе этого позволить».