— О, я…

— Забудь об этом. — Она проходит мимо меня. — Придурок.

Ни секунды не колеблясь, я разворачиваюсь и иду за своей женой.

— Ваня. Ваня. — Я хватаю ее за руку, когда она тянется за одним из игристых сидров на столе.

Она отталкивает меня. — Что?

— Это было не то, что ты думаешь, — объясняю я. Страх, который сжимает мне горло, для меня в новинку. Я никогда раньше не испытывал такого отчаяния от необходимости прояснить отношения с женщиной.

— Мне все равно, что это было, Хадин. Ко мне это не имеет никакого отношения.

— Она была просто кем-то из колледжа. Она хотела спросить, приду ли я на встречу выпускников.

Ваня вырывает свою руку из моей. — Я сказала, что мне все равно.

— Что происходит? — Я наклоняюсь к ней и шепчу: — Я думал, после прошлой ночи…

— Прошлая ночь была ошибкой. — Ее слова такие же холодные, как и ее глаза. — Прямо как в Вегасе.

Я отшатываюсь. У меня пулевые ранения по всему сердцу, а она все еще держит руку на спусковом крючке.

Никогда не думал, что буду жалким болваном, который сойдет с ума из-за женщины.

Но вот я здесь.

Не просто болван, а целый чертов куст болванов, готовых на все, чтобы помешать ей ускользнуть.

Ваня вздергивает подбородок. — Я не хочу сейчас спорить, Хадин. Это важная ночь для Кении и Алистера. И для Деджоны. Давайте поговорим, когда ее выступление закончится.

Я хочу схватить ее за руку и заставить заговорить прямо сейчас, но что-то подсказывает мне, что это была бы плохая идея.

— Хорошо. — Я отступаю.

Она проходит мимо меня, кисточки развеваются вокруг ее ног. Каждый мужчина в радиусе пяти миль краем глаза поглядывает на Ваню. А почему бы и нет? Она великолепна, добра и намного больше, чем я заслуживаю.

Я смотрю, как она уходит и забирает с собой кусок моего сердца, оставляя большую зияющую дыру в моей груди.

— Все еще думаешь, что не говорить ей о своей любви было правильным шагом? — слева от меня раздается голос.

Я поднимаю взгляд и замечаю Даррела, прислонившегося к колонне.

Психотерапевт протягивает напиток. — Я наблюдал за тобой, Ваней и Максом с тех пор, как вы появились. — Он изучает внутреннюю поверхность своего стакана. — Ты самая светлая и счастливая сторона этого трио. Ты заставляешь их делать то, что выходит за рамки их зоны комфорта. Заставляешь их противостоять своим чувствам и выпустить их в мир.

— Ты не знаешь Ваню или Макса. Никто не может заставить их что-либо делать.

— Это не значит указывать им, что делать, — размышляет Даррелл. — Это на примере. Ты не запираешь все на замок, как это делают двое других. Если есть что-то, чего ты хочешь, что-то, что тебе нравится, ты идешь за этим до конца.

— Ты подвергаешь меня психоанализу, Даррел?

— Делаю наблюдения.

— Я не знал, что это твой терапевтический центр.

— Я и не подозревал, что в твоей постели побывало так много женщин. Кажется, что половина этих, э-э, талантливых молодых женщин в зале знают тебя лично.

— Я никогда не держал свое прошлое в секрете.

— Нет, но это сложно, когда твое прошлое начинает вторгаться в твое настоящее.

Я хмуро смотрю на него. — Меня не волнует ни одна из этих девушек.

— Тебе не следовало мне этого говорить. — Он выгибает бровь.

Я бросаю взгляд на Ваню, который в другом конце комнаты разговаривает с кем-то из гостей.

— Почему ты не можешь сказать ей, что любишь ее? — Даррел спрашивает меня.

— Потому что я не хочу слышать, что она не любит меня в ответ, — честно хриплю я. И признание этого вслух заставляет меня чувствовать себя самым большим и тупейшим идиотом на планете.

Даррел похлопывает меня по плечу.

— Вот ты где. — Санни прижимается к мужу. На ней длинное переливчатое зеленое платье с вышивкой майя на воротнике.

Даррел одаривает ее мягкой, интимной улыбкой. Он обнимает ее за талию и целует в лоб. — Тебе нравится?

— Да, — говорит она, прикусывая нижнюю губу, как будто предпочла бы остаться с ним наедине.

Я прочищаю горло. — Я проверю, приехал ли Сазуки.

— Люди Алистера этим занимаются, — целеустремленно говорит Даррелл.

Санни бросает на меня мрачный взгляд. — Хадин, я думаю, тебе следует поговорить с Ваней.

— Ты знаешь, что с ней происходит? — Спрашиваю я, надеясь, что она сможет пролить свет на то, что я сделал не так.

Санни качает головой. — Не мое дело рассказывать.

В этот момент музыка становится громче. Деджона изо всех сил бьет по клавишам. Грусть льется из каждой ее ноты. Эта песня была любовным письмом, написанным настоящей любви композитора. Хотя она была ему небезразлична, они никогда не могли быть вместе.

Беспокойный и выбитый из колеи, я начинаю пересекать комнату, чтобы добраться до Вани. По пути двери бального зала распахиваются, и входит группа мужчин азиатского происхождения. На них костюмы и галстуки, и все они следуют по пятам за одним конкретным парнем.

По его царственной осанке я понимаю, что это Сазуки. Он моложе, чем я ожидал. Примерно того же возраста, что и Алистер. Он высокий и худощавый, с густой шевелюрой и резкими, угловатыми чертами лица.

То, как он смотрит на Деджону за пианино, почти по-волчьи, и я мгновенно настораживаюсь. От одного мужчины к другому этот взгляд никогда не предвещает ничего хорошего.

Пальцы Деджоны продолжают двигаться по клавишам пианино, совершенно не обращая внимания на вновь прибывшего. Ее глаза закрыты, как будто она находится в какой-то другой плоскости, а голова откинута назад.

Парень на мгновение замолкает. А затем бросается на сцену.

Я направляюсь к ним. Слева от меня Даррел тоже устремляется вперед.

Макс и Алистер уже впереди нас.

Сазуки и телохранители выходят на сцену первыми.

В толпе поднимается ропот, когда мужчины в костюмах окружают пианино, загораживая Деджону от посторонних глаз.

Алистер пытается ворваться внутрь, но мускулистые телохранители не шевелят ни мускулом.

— Что, черт возьми, там происходит? — Алистер шипит.

Даррел хмуро смотрит на него. — Это Сазуки?

— Я думал, ты сказал, что он пианист, а не гангстер, — бормочет Макс. — Что за охрана?

Я слышу приглушенный разговор из-за костюмов.

Ваня спешит на сцену и становится рядом со мной. — Деджона!

Мгновение спустя кого-то выгоняют из круга исков.

Это Деджона.

Она слегка дрожит. Ее глаза покраснели, и она смотрит сквозь стену из живых щитов, как будто может растопить лицо Сазуки одним своим свирепым взглядом.

— Ты в порядке? — Ваня подбегает к ней.

Грудь вздымается, Деджона хмурится. — Я никогда не встречала такого грубого мужчину за всю свою жизнь, но да, в остальном я в порядке.

Охранники расступаются и выстраиваются в прямую линию.

Сазуки появляется снова. Его острый взгляд пронзает Деджону, прежде чем броситься прочь. На четком английском он сообщает нам: — Никому не разрешается прикасаться к моему пианино.

— Это не оправдание для того, чтобы бросаться наутек и пугать гостей, — резко говорит Алистер.

— Все в порядке, — говорит Деджона дрожащим голосом. — Не порти из-за меня оставшуюся часть вечеринки.

Я кладу руку ей на плечо. — Мы можем их забрать.

Это заставляет ее улыбнуться. — Я в порядке. — Она поднимает глаза на Сазуки. Клянусь, я вижу, как из ее ушей идет дым.

Несмотря на его холодное поведение, уголок губ Сазуки приподнимается.

Мы уходим со сцены, и когда я оглядываюсь, то замечаю, что Сазуки все еще смотрит на Деджону.

— Что он тебе сказал? — Ваня спрашивает Деджону, когда мы собираемся в толпе.

— Ничего такого, что я хотела бы повторить, — отвечает она в ответ.

Алистер берет микрофон и коротко представляет. Кто-то включает свет. Одинокий прожектор освещает склоненную голову Сазуки.

Звучит первая нота.

И этого достаточно, чтобы сжать сердце всей аудитории.

Вторая нота хватает нас за горло.

Когда Сазуки кладет все свои руки на пианино, я понимаю, почему люди платили бы ему миллионы за возможность послушать, как он играет.