К тому времени, как она вернулась домой, первые порывы ветра уже щекотали ей ноги. Она выглянула в окно. Тучи затянули больше половины неба. Вряд ли с корабля будет видно свет, даже если он еще на орбите. Офелии не хотелось сидеть в темноте еще один вечер; она мечтала о вкусном ужине. С той же запальчивостью, которая подтолкнула ее помыться в доме у Фаларесов, она включила свет.

За окном все ближе рокотали грозовые раскаты. Офелия закрыла ставни в спальне, но оставила открытыми кухонные. За готовкой она то и дело поглядывала в окно, дожидаясь дождя и ветра. Когда началась гроза, на сковороде уже шкворчали сосиски с кольцами лука, сладким перцем и дольками картошки; Офелия завернула горячую начинку в свежевыпеченную лепешку и села на пороге кухни, слушая шелест дождя в огороде.

Вскоре сумерки наполнились звуками воды: она шумно хлестала с неба, стучала каплями по крыше, мелодично журчала, сбегая с козырьков на каменные плиты у порогов, бурлила в сточных канавах. Гораздо лучше, чем в лесу. Офелия доела ужин и прислонилась к дверному косяку. Лицо и руки обдало водяной пылью, отлетающей от земли. Офелия облизала губы – дождевая вода бодрила лучше душа.

Дождь продолжался до темноты. Наконец она встала, покряхтывая от боли в затекшей спине и ногах, и перенесла свою подушку в соседнюю спальню. За день ползунчик успел сплести в углу целую сеть; Офелия раздавила его туфлей – хоть какая-то польза от этой обуви, довольно сказала она себе – и смахнула паутину. Она знала, что ползунчики не ядовиты, но их когтистые лапки кололись, и ей вовсе не улыбалось проснуться из-за этого среди ночи.

Лежать на новой кровати было непривычно. Она спала в ней, пока был жив Умберто, но уступила комнату Барто и Стефану через год или два после смерти мужа. Когда Стефан умер, Барто счел, что комната теперь принадлежит ему, и пригласил в нее свою первую жену Элизу. Офелия не возражала; Элиза нравилась ей, но погибла во время второго большого наводнения. А потом Барто женился на Розаре… Получается, прошло больше двадцати лет с тех пор, как она спала в большой кровати. Ее тело привыкло к кровати поуже. Она долго ворочалась, прежде чем приспособилась к новым ощущениям и нашла удобную позу.

Ее разбудил свет, пробивающийся из-за закрытых ставен. Офелия с чувством потянулась. Кожа у нее порозовела и слегка чесалась. Придется сегодня что-нибудь накинуть – но, когда она взглянула на свои рубашки, ни одна ее не устроила. Ей подумалось о вещах, оставленных соседями. У Линды она видела шаль с бахромой. В другом доме – фамилию бывших владельцев она вспомнить не смогла – кто-то оставил мягкую синюю рубашку. А еще можно сшить что-нибудь из остатков ткани в центре…

Не сегодня. Сегодня она продолжит ревизию – ей хотелось перебрать побольше холодильников и узнать, что еще полезного оставили поселенцы. Больше не беспокоясь о том, что кто-нибудь увидит ее и осудит, Офелия вышла на улицу. После дождя было зябко и туманно; влажный воздух успокоил обгоревшую кожу, и когда Офелия отыскала ту самую синюю рубашку, расшитую крошечными розовыми цветочками, то засомневалась, стоит ли ее надевать. В доме в ней не было нужды. Она решила носить ее как накидку: набрасывала на плечи, когда ходила от дома к дому, и снимала внутри.

После полудня она снова вспомнила, что собиралась проведать животных за поселком, у реки. Заодно можно будет проверить насосы. Она взяла забытую кем-то шляпу и накинула на плечи рубашку.

Коров пасли между поселком и рекой, на терраформирующих культурах, буйно разросшихся во влажной почве. Офелия много лет не занималась животными и не знала, что для телят построили прочный загон. Никто не подумал их выпустить, но две коровы запрыгнули внутрь через ворота. Третья паслась неподалеку. В загоне оказались двое здоровых телят и один совсем тощий. На глазах у Офелии он попытался утащить у одной коровы зерно, и та боднула его, оттесняя в сторону. Офелия посмотрела на корову за забором. Даже ей, не разбирающейся в скоте, было видно, что вымя у третьей коровы налито сильнее, чем у двоих в загоне. Чуть дальше, у реки, виднелись бурые спины остальной части стада. Может быть, все обойдется. Офелии не хотелось об этом переживать. Она открыла ворота и встала за ними, глядя, как голодные коровы ломанулись на пастбище, уводя за собой телят. Третья корова подошла к своему теленку и облизала его. Теленок нашел вымя и начал сосать, но Офелия не видела молочной пены и не знала, есть ли у коровы молоко.

Внутри шевельнулась совесть. Это твоя вина, Офелия. Если бы ты удосужилась проверить их раньше – да хоть бы вчера… Все потому, что ты эгоистка. Упертая себялюбивая дура. Она проверила воду в корытах, хотя не собиралась снова запирать животных внутри. Голос совести не столько звучал как ее собственный, сколько напоминал голос… кого? Барто? Умберто? Нет, голос был старше и не то чтобы однозначно мужской. В нем сквозили нотки женского раздражения. Она слишком устала, чтобы думать об этом сейчас; заметила только, что несколько дней он молчал, а теперь вдруг напомнил о себе.

Когда на поселок опустились свежие сумерки, Офелия села у кухонной двери, жадно вдыхая ароматы зелени. Новый голос радостно напевал под журчание воды в канаве. Старый голос свернулся где-то внутри нее, как дремлющая кошка. Новый голос тихонько бормотал: «Свобода, свобода, свобода… покой… тишина… свобода».

Ей снился сон. На ней были желтое платье с оборками на плечах и желтые гольфы. В волосах – два желтых банта. В руке она держала клетчатый портфель… Первый день школы. Накануне мама засиделась до поздней ночи, чтобы закончить платье и банты. Офелия вся трепетала от предвкушения. В прошлом году в школу пошел Пауло, а теперь настала ее очередь.

Кабинет, пахнущий детьми и паром, находился в цокольном этаже переполненной школы, и к обеду накрахмаленные оборки ее желтого платья обвисли. Ее это не огорчило. В кабинете были настоящие компьютеры, и детям разрешалось к ним прикасаться. Пауло об этом рассказывал, но она не верила. А теперь сама стояла перед компьютером, распластав пальцы на тачпаде, и смеялась, глядя на цветные пятна на экране. Учительница велела нажимать на цветные квадраты по порядку, но Офелия обнаружила, что цвета можно менять местами и смешивать, и скоро экран перед ней заиграл всеми красками.

Конечно, это было баловство. Ей велели делать одно, а она делала другое. Это было неправильно. Теперь она это понимала. Но во сне водоворот цвета выплеснулся с экрана и окрасил весь кабинет, делая ее воспоминания ярче реальности. На других экранах – цветные квадраты, по очереди сменяющие друг друга, чистые и предсказуемые цвета: красный, зеленый, желтый, синий. На ее экране… бардак, как выразилась учительница, но Офелия слышала, как завороженно ахают другие дети, глядя на то, что видела она сама. Великолепие, восторг – все то, что было для них под запретом.

Она проснулась с мокрыми щеками и заморгала, прогоняя слезы. Что-то ярко-красное раскачивалось за окном… Воронки дневки колыхались на ветру – лоза с этой стороны дома подросла за ночь на добрых полметра. Барто всегда вырубал побеги дневки, чтобы дом не зарастал лозой; теперь Офелия лежала в постели, глядя на цветы, танцующие в лучах солнца, и внутри нее зарождалось счастье.

Служебная записка: от Гаая Олаани, представителя «Симс Банкорп» на борту субсветового судна «Дян Чжи» – начальнику отдела колониального управления.

В соответствии с полученными распоряжениями колония 3245.12 эвакуирована с полным соблюдением регламента. Список сотрудников – см. приложение А. Список оборудования, вывоз которого признан экономически неоправданным, – см. приложение Б. В приложении В приводится перечень автохтонных биологических факторов, замедляющих стандартный процесс терраформирования и, вероятно, послуживших причиной неудачи проекта, в том числе непропорционально низкого уровня воспроизводства. В случае реколонизации рекомендуется провести расширенный комплекс исследований касательно влияния местной биоты на процесс терраформирования. Если об этом умолчать, тот, кто выкупит лицензию, может подать на нас иск за сокрытие информации.