А Ева тем временем отчитывает двух мажоров, а они ни капли не чувствуют вину за то, что облили её, судя по всему, кофе. Хоть бы просто вид сделали. Пока я занята, Рокотов подтаскивает ко мне вплотную кресло-мешок и нагло устраивается рядом, сверля плотоядным взглядом. По-другому и не сказать.

Наблюдаю, как подруга раздевает одного из смертников, который не умеет держать язык за зубами, когда от этого зависит немного-немало собственная жизнь. Рокотов кладёт голову на моё кресло рядом с моей шеей, по которой из-за его дыхания бегут мурашки, а мне хочется хихикать. Местечко за ухом и чуть ниже – мои чувствительные точки. Отпиваю из стаканчика и блаженно жмурюсь. Всё-таки в той кофейне обалденный авторский кофе.

И ведь не поленился туда съездить…

– Ванечка, что тебе надо? – поелозив, отодвигаюсь, насколько это возможно, и только тогда смотрю на него. – Что ты меня взглядом полируешь?

– Называй меня так всегда, – говорит с очень довольным лицом, словно выиграл миллион, или папочка подарил новый дорогущий спорткар, что ближе к образу парня. – Мне нравится.

– Жаль.

Ева надевает на себя рубашку одного из блондинчиков, спокойно заправляет её в джинсы и усаживается обратно в кресло, закинув ногу на ногу и возвращая на колени ноутбук. Богдан, кажется так зовут блонди с серьгой в левом ухе, растерянно мнёт в руках испачканную толстовку. А телосложение у него ничего так. Видно, что парень следит за собой. Рельефы, что надо, но при этом нет ощущения, что он перекачался. Девочки любят такое. Я ещё люблю, когда под одеждой не скрываются тропические заросли, или а-ля медведь. Накинутый пиджак добавляет пикантности, хотя должен хоть немного сделать вид приличным и более соответствующим стенам этого здания.

– Дарю, – говорит подруга, когда Богдан спрашивает, что ему делать с её одеждой. – Можешь оставить себе и вспоминать, как ты эпически облажался, или выкинуть. Как захочешь, так и поступишь. А теперь не отвлекайте меня от переделывания ваших ошибок.

– Каких ошибок? – тут же вскидывает второй, который до этого бессовестно потешался над своим другом, ничуть ему не сочувствуя. – Нет там никаких ошибок. Мы же делали.

– Гоша, не будь столь самоуверенным, я же вам уже это говорила, – снисходительно смотрит на возмущённых блондинчиков.

– Я предпочитаю, чтобы меня звали Гера.

– А я предпочитаю, чтобы все делали свою работу качественно, – парирует Вьюнкова и утыкается в экран ноутбука, ставя этим действием жирную точку толком не начавшемуся спору.

– Гоша-Гера, застегнись, – вдруг выдаёт недовольным голосом Рокотов и нагло поворачивает мою голову к себе, обхватив подбородок. – Ты всё же в институте находишься.

– Вот именно, Соловьёв. Послушай, что тебе друг говорит, – от стен отскакивает строгий голос ректорского секретаря. Дама она у нас строгих нравов, любит порядок и вообще из тех людей, для которых слово «секс» недопустимо говорить в приличном обществе.

– Ты не офигел ли, Рокотов?

Пока Богдана с упоением отчитывают, я собираюсь сделать то же самое с его другом.

– Что случилось, детка? – строит невинные глаза тот, не убирая свою конечность от моего лица. Приходится это делать самой.

– Ванюшенька, – придаю своему голосу самые ядовитые нотки из возможных. – Ты бы следил за своим руками, а то есть большая вероятность их лишиться.

– А чего ты на Геру пялишься?

– Хочу и пялюсь. Это запрещено законом? Я свободная женщина, которой ничего не мешает смотреть на симпатичные тела, – приближаюсь к нему и шепчу на ухо последнее. – Захочу и сексом буду заниматься с понравившимся мужчиной, – и напоследок щёлкаю опешившего «короля» по носу.

– Ника, – почти рычит. Ах как страшно, боюсь-боюсь.

– Что, детка? – с вызовом смотрю в карие глаза.

А его аж передёргивает от такого обращения. То-то же, будет знать, как меня деткой называть.

Зона отдыха начинает заполняться студентами, поэтому мы с Евой решаем сменить дислокацию. К сожалению, за нами следует вся троица. Конечно же к нам приковано огромное внимание. Сколько же сейчас слухов пойдёт, точно скучно не будет.

Всё оставшееся время до начала следующей пары блондинчики пытаются доказать Еве, что они никак не могут допускать ошибок в проделанной работе. Они же умницы-разумницы, папины гении, мамина гордость. Они же супер-пупер какие крутые. Они же профессионалы высочайшего класса. И так далее и тому подобное. Слушаешь ребят и на зубах сахар скрепит от их приторно сладкого самодовольства.

Мимо нас то и дело типа случайно проходят студенты по нескольку раз. Все, как на подбор, с телефонами в руках, будто незаметно не снимают нашу компанию. Детский сад, честное слово. Людям по двадцать лет в среднем, а занимаются такой ерундой.

После последней пары двое из ларца одинаковых с лица подбрасывают нас домой, успев перехватить до того, как меня похитит Рокотов. Там я провожу занятие для Ильи, который рассказывает в перерыве новую историю про свою «замечательную» русичку, а после мы с Евой идём на танцы.

Сегодня начинаем учить программу для выступления для отчётника – руководство клуба вдруг решило популизировать своё заведение, и для этого нужно сделать грандиозный отчётный концерт. А мы и не против. Почему бы и не потанцевать для кучи народа. Мне всегда нравилось выступать на сцене. Хоть какое-то разнообразие.

Домой приходим уставшие. Тренер все соки из нас выжала. Но не успеваю я сходить в душ, как звонят в домофон. С тихими ругательствами встаю с дивана, где так классно лежала, и иду выяснить личность пришедшего. Впускаю его и уже через несколько минут открываю входную дверь курьеру, привёзшему букет алых роз. Притаскиваю цветы на кухню, нахожу записку и читаю её. С каждым словом мои брови поднимаются всё выше и выше.

– От кого? – вздрагиваю, услышав любопытный голос незаметно подкравшейся подруги.

Не дождавшись ответа, она выхватывает открытку, читает, а после выдаёт:

– Ну ни хрена себе!

– Они там что, совсем охренели?!

Наблюдать за разозлённой Вьюнковой одно удовольствие, когда её злость направлена не на меня. Я слежу за её перемещениями по кухне, сидя на подоконнике с поджатыми под себя ногами. Не хватает чая с чем-нибудь сладеньким, но у нас всё как назло закончилось.

Ева, сходив в свою комнату за телефоном, кому-то набирает и начинает с этим кем-то ругаться. Жалко Геру-Гошу. Не надо строить из себя идиота-мажора. У них видимо принято в компании так себя вести. Неужели из-за большого счёта в банке жизненно необходимо показывать себя разбалованным мальчиком с низким социальным поведением. Тебя, как человека, показывает же не количество денег, а твои поступки. Ты сам, в конце-то концов.

Продолжая ругаться по телефону, подруга идёт открывать дверь, когда в неё стучат.

– Ника, по твою душу пришли, – кричит она из коридора и исчезает в своей спальне, откуда тут же доносятся угрозы открутить кое-кому головы и вставить их на то место, где они должны изначально быть.

Озадаченно разглядываю лыбящегося Рокотова.

– И чего ты припёрся? – сложив руки на груди, прислоняюсь к стене плечом.

– Я рассчитывал на более тёплый приём, – отвечает он и начинает разуваться.

– Ты время видел?

– Время детское, – беспечно отмахивается парень, суёт мне в руки коробки и пакеты, снимает верхнюю одежду и вешает её в шкаф. – Я соскучился, – и нагло пользуясь тем, что руки у меня заняты, целует в щёку.

– Рокотов, ты где наглости набрался? – хмуро спрашиваю. – И почему решил, что бессмертный?

– Да ладно, Ника. Спрячь колючки, – забрав у меня ношу, бросает через плечо, двигаясь как у себя дома в сторону кухни.

Ла-а-адно.

Следую за ним, наблюдаю за его уверенными движениями, как он раскладывает все коробки и пакеты, а потом достаёт содержимое из них, вызывая лёгкое недоумение. На столе оказывается большое количество разновидных роллов и суши, несколько видов пиццы и две бутылки вина: красного и белого. Потом он с совершенной невозмутимостью начинает рыться в кухонных ящиках, подозреваю, ища штопор, которого у нас отродясь не было.