– Поговори еще, – брат приподнялся, отводя руку.

– Перестань, – привычно вмешалась мать. – Время всегда есть. Вот тебе сегодня десять лет, а разве это не время? Не упрямься, неси свой пирог.

– Съела? – съязвил брат

Независимо двигая плечами, сестра пошла к дверям. В зеркале отразилось пышное платье и сдвинутые брови.

– Ты старше, вот и знаешь больше, – оглянулась она и показала ему язык.

– А за язык получишь! – рванулся он.

– Мама! – присела девочка, закрыв голову.

Мать хлопнула в ладони.

– Прекрати немедленно! Как тебе не стыдно угрожать девочке!

– Блин! Я пошутил, – с улыбкой превосходства он опустился на место.

– Нашел время, – устало сказала мать.

Девочка обиженно задержалась у двери.

– Я не дуреха! Вы нарочно говорите о непонятном! Нарочно, нарочно!

Дверь за нею закрылась.

Женщина качнула головой.

– Как она утомляет!

– Детский сад, – усмехнулся сын.

– Ну-ну, сам-то…– она потрепала его по волосам и отстранилась, услыша торопливые шаги из кухни.

Пирог был высокий, румяный, украшенный витой решеткой из теста, в углублениях которой медово светилось абрикосовое варенье. Посередине красовалась засахаренная десятка, окруженная маленькими свечами. Растопырив острые локти, пыхтя от усердия, девочка уместила пирог на приготовленное место.

Брат чиркнул спичкой. Огоньки загорелись ровно и ясно. Расширив глаза, девочка смотрела на свечи.

Наступил самый тожественный момент.

– Гаси, – улыбнулась мать.

Набрав воздуха, раздувая щеки, девочка дунула на огоньки. Они погасли разом, над столом потянулся дымок.

– Дорогая Аня! Поздравляем тебя с днем рождения. Расти большая, здоровенькая, мы желаем тебе самого хорошего. Не правда ли, старший брат?

– Пусть растет. Может, поумнеет.

Аня молча дернула плечом.

продолжение… ох!.. завтра.

от Марины 19 октября

Нравится. Смелее. Жду продолжения.

От Аннеты 19 октября

Спасибо.

Екатерина Петровна взяла нож и стала разрезать пирог, особо выделив засахаренный кусок, который перенесла на тарелочку виновницы торжества. Положила сыну, себе, вытерла бумажной салфеткой лезвие ножа и осмотрела его.

– Какой острый. Ты наточил?

Мальчик кивнул.

– Молодец! – похвалила она. – Настоящая мужская работа. Отец удивится.

– Ну-ка, ну-ка, – ревниво воскликнула девочка, быстро протянула руку и коснулась пальцем острия. – Ой!

– Обрезалась?! – вскинулась мать. – Ну что с ней делать!

– А мне не больно, не больно, – Аня сунула палец в рот, смаргивая слезинки. – Нарочно не больно!

– Покажи-ка. Да, неглубоко, – женщина принесла йод и пластырь. – Все. До свадьбы заживет.

– До сва-адьбы… А почему?

Опустив глаза, мать терпеливо перевела дыхание и стала раскладывать по розеточкам варенье и разливать чай.

– Ну, какие заветные желания у нашей именинницы? – обратилась к дочери с улыбкой.

– Ты обещала отдать меня в музыкальную школу, помнишь? Тебе еще написали на моей…– этой… из интерната.

– Характеристике? Мало ли что напишут. С тобой надо ездить, там ждать. У меня нет такого времени.

Девочка опустила глаза.

– Она близко, в нашей же школе, в другом корпусе.

– А инструмент где возьмешь? Пианино дорогие. А шуму-то! Все соседи сбегутся.

– Я потихонечку буду играть. Никто не услышит.

– Нет и нет. К тому же ты опоздала, музыке обучают лет с шести, даже с пяти, а тебе уже десять, – с облегчение нашлась женщина.

Неяркое декабрьское солнце играло на золоченых ободках чайной посуды, подсвечивало заваренный чай, искрилось на гранях хрустальной вазы с яблоками. Лучи его мягко озаряли прическу хозяйки дома, ее шелковое фиолетовое платье с рисунком из мелких желтых квадратиков, похожих на ранний городской вечер.

– Мама, – вдруг тихо проговорила Аня, – наверное, не нужно больше показывать, сколько мне лет?

Подросток недоуменно поднял глаза, не зная, как отнестись к таким словам. Женщина откинулась на стуле.

– Выросла моя дочка, – произнесла негромко, словно вглядываясь в даль.

– Да нет, я не то… я… я …– запнулась девочка, закрасневшись, – ну, не знаю, я…

– Съешь еще пирога, – предложила мать.

– И мне положи, – попросил сын.

– Кушайте на здоровье.

Вскоре от пирога остались одни крошки. Чайник опустел, конфетница тоже.

– Спасибо, очень вкусно, – мальчик быстро пересел на диван. – Последний убирает со стола, – и победно посмотрел на сестру.

– Еще чего! – взъерошилась Аня. – У меня день рождения!

– И вообще мне с посудой делать нечего, раз девчонка в доме.

– Будто «кошка в доме»… Мама! Не буду я его слушаться!

– А я тебе помогу. Хочешь вместе? – снова нашлась мать.

– Хочу, – смягчилась девочка и принялась складывать в стопку блюдечки к блюдечкам, тарелочки к тарелочкам. Потом потянулась к чашкам, хоп! – и самая крайняя из них завертелась на краю стола, соскользнула и непременно бы разбилась, если бы брат не подхватил ее у самого пола.

И небрежно поставил на стол.

– Руки-крюки. Сейчас все перебьет, дуреха.

– Я не виновата, что здесь узко, – вспылила сестра, округлив на него гневные глаза. – Я не дуреха.

И снова мать устало примирила обоих.

– Не ссорьтесь. У нее красивые длинные руки, а у тебя отличный бросок.

Брат хмыкнул.

– Ничего-ничего – с издёвочкой заметил он. – В зимнем лагере научат убирать посуду.

Аня насторожилась.

– Я не поеду в лагерь. Мама! Теперь его очередь. Я не поеду в лагерь! Еще не хватало! Опять я! Ни за что!

Екатерина Петровна поморщилась. На глазах у девочки вновь появились слезы, губы задрожали и искривились.

– Заплачь – поддразнил брат.

– Твоя очередь! – закричала девочка. – Я и в прошлом, и в позапрошлом, и всегда на все смены. И в интернате по году! Пусть он едет. Мама!

– Он старший, он мне помогает, – терпеливо разъясняла мать. – В городе никого нет, мороз, все по домам. Что хорошего? А там лес, режим, коллектив…

– А почему он с тобой на море был, а я нет?

– Откуда ты знаешь? – врасплох проговорилась мать.

– Знаю, – слезы ее покатились градом. – Не поеду в лагерь, не поеду, пусть он едет! Мне плохо там, всегда плохо… Я хочу на море! Там паруса!

– Какие паруса? Что ты выдумываешь?

– Я хочу на море!

– Ну, довольно! – мать хлопнула по столу ладонью. – Вечно все испортит, ослица упрямая. Неси на кухню без разговоров!

Зеркало вновь отразило пышное платье, сомкнутые губы, стопку посуды в тонких руках.

В комнате стало тихо. Сын сочувственно посмотрел на мать.

– Детский сад.

– Не говори, – вздохнула она.

Ей было неловко. Дочь была права, мать не могла не понимать этого взрослым искушенным умом. Она очень старалась быть ей хорошей матерью, но сын словно перехватил ее любовь. Они с ним были очень похожи, одно лицо, одна душа, и понимали друг друга без слов. Сын и сейчас помог ей.

– Пришей мне эмблему, пожалуйста, – попросил он.

– Я же пришивала.

– А я теперь за сборную выступаю.

– О-о, – удивилась она. – Давно ли?

Вошедшая девочка взялась было за блюдо, на котором уже лежали чайные ложечки, салфетки, сметенные со скатерти крошки и фантики, но передумала и присела на стул, слушая их беседу, покачивая золотистой головой с прижатыми к щекам ладонями. Сама она еще не умела поддерживать разговор так уверенно и долго, как взрослые. Обида, как часто у детей, прошла, разве что на самом донышке оставалась едкая трещинка. На колени к ней прыгнула кошка.