– Пойдем, дам, – улыбнулась, сморщив губы.

Кир на сосне восхищенно присвистнул. Мужчина улыбнулся, показав щербатый, без переднего зуба, рот. Женщина вынесла им воды, постояла, посмеиваясь.

– Спасибо, Маша, – сказал тот же. – Сладкá водица, как сама молодица.

– Ох, ты со мной не рассчитаешься, – пропела она медово, и протянула ему самый крупный огурец.

Кир скатился с дерева. Хлопнула калитка, взлаяла собака. Он перемахнул через канаву, выскочил на шоссе и помчался по обочине, выкладываясь, как на тренировке. Жизнь, его жизнь была с ним, она била в нем неудержимой радостной силой.

Цветок лазоревый

Оглянувшись, Екатерина Петровна украдкой раскрыла школьную сумку. Вот она, толстая тетрадь в синем переплете, личный дневник дочери. Что-то новенького?

"…Как мне жить? Как? Дома жуть, в школе одни терзания. Отчего девчонки в классе такие отвязанные с мальчишками, а я краснею, как рак? Ох, знаю-знаю, русским по белому: меня никогда не любили. Подвал не выход, моя жизнь – сплошной облом, а сама я – тупой ребус, который никому не хочется разгадывать! Смур, тоска. Как жить?!"

– Опять. Что с ней? Какой «подвал», какой «облом»? Незаметно выросла, замкнулась, хуже чужой. С собственной матерью не в ладах… Сын, слава богу, совсем другой.

"…Недавно в библиотеке словно увидела себя со стороны: взрослая девица, и ни капли уверенности! Блин! Такой меня никто никогда не полюбит. Спасите меня, полюбите меня!"

– Обычный семнадцатилетний бред, – поморщилась женщина, постукивая корочкой тетради. – Кто-то виноват, кто-то обидел. Скорей бы прошли эти годы!

"…Последний рывок – в геологи! Необыкновенно! В тайге, у костра, среди добрых и сильных людей я найду себя. Или опять не то? Ох, не знаю, не знаю, ниоткуда никакой поддержки… а на дне души лежит моя судьба, смотрит глазами матери и брата и говорит их словами: "Все равно ничего выйдет, дуреха!"

– Прочь, прочь! Решено. В геологи!»

Озадаченная, с тетрадью в руках, женщина не услышала хлопка входной двери. На пороге появилась дочь. И остановилась, как вкопанная. Круто повернулась и выбежала вон.

Порывистый ветер мая гнал по асфальту обрывки бумаги, мусор, целую газету, бросал в лицо колкие песчинки. Анна стремительно шла к метро. В белом платье, с косой до пояса, с ниткой красных, как ягоды, бус, прямая, даже слегка прогнувшаяся, как ходят юные, она почти бежала, не различая сквозь слезы ничего перед собой.

– Невозможно! – кричало в ней. – Она читает! О, стыд… там столько всего! Ужасно, ужасно… Вот откуда ее сверх-проницательность! Исчезнуть, пропасть, не жить! Не могу больше, не хочу… Анна Каренина бросилась под поезд.

Качнув стеклянные двери, сбежала на платформу, встала у самой кромки. В груди горело. В тоннеле показался поезд, ближе, ближе. Взгляд под набегающий голубой состав. И вдруг образ матери запретительно возник перед нею: "Не заслужила!".

Приключение Кира

"…Время, которое отсчитывает покоящийся наблюдатель…"

Стул с грохотом отлетел на середину комнаты и перевернулся. Кир захлопнул учебник. Никакой возможности заниматься, пустая трата времени. В голове такой крутёж из вчерашнего, что никакой физике не прорваться. Ну и лады. Пока в доме никого нет, он разберется во всем по коркам, без понтов.

Кир прошелся по квартире. Почесал пальцами шрамы на запястьях, углубил руки в карманы, прислонился к стене.

Итак.

Он шел домой после бассейна. Вечерело. В розовых сумерках, словно большие капли, просвечивали незажженные еще фонари. Он вышел с мокрой головой и сейчас, на ходу, ощущал приятную свежесть. За плечами болтался холщовый прицеп с ластами. Он отмахал уже три остановки из пяти, своей скоростью, с дыханием, когда на углу переулка увидел парня в светлой кепке.

И стреманулся.

Тот сделал знак. Кир приблизился, готовый сказать, что не курит. Тот был чуть старше, по загару похожий на альпиниста. Светлые глаза обежали Кира.

– Такое дело, – проговорил он, – тусэ ждет, понял? Одна девчонка лишняя. Красивая, как артистка. Сечешь?

Кир сделал какое-то движение. Тот кивнул.

– Гони бабки на закуску. Не дрефь, все чисто.

Кир вынул деньги. Холодок кольнул сердце.

Из магазина прошли переулком к подъезду белокирпичного дома, стали спускаться вниз.

"Ничего себе!"– Кир снова напрягся.

Но в темноватом подвале за столом, под свисающей лампочкой, действительно, сидели три девицы и парень.

– Богатыря привел, – засмеялся " альпинист" и повернулся к Киру. – У нас просто, не стесняйся. Бери гитару, здесь все свои.

Пока разрезáлась и раскладывалась принесенная снедь, Кир огляделся.

Помещение было обширным, крылья его тонули во мраке, вдоль стен тянулись пыльные зеленые трубы. Пол был побрызган и выметен, под веником у порога пестрела кучка окурков, пробок, зажигалок.

"Устроились,"– подумал Кир, держа руки внутрь запястьями.

Водку разливали всем поровну. Со стаканами в руках подождали селедку, которую разделывала по-домашнему, без костей, но с головкой и хвостиком, одна из девушек. Вскоре она вымыла руки и молча подсела к столу, как раз напротив Кира. Светловолосая, с пышной косой, с нежным, словно лучащимся, лицом. Анна, называли ее.

– За день граненого стакана, – чокнулись, деловито выпили.

Анна поморщилась, не допила.

Две другие были молодые и веселые, почему-то похожие на штукатурщиц. Ему даже понравилось, что они хохотушки, что их не лапают. Они были подружками тех парней.

"Альпинист" поднялся.

– Покурим? – и направился вглубь подвала вдоль теплых и пыльных труб. Остановился у темноватой ниши, образованной их изгибом. Там лежала какая-то рвань вроде гимнастических матов, прикрытых чем-то светлым, одеялом либо простыней.

– Понял?

Кир промолчал.

За столом уже разливали по-второй. Он в упор посмотрел на Анну. Она молчала, поглаживая мизинцем чистый лоб.

Пары разбрелись, затихли где-то, будто пропали. Они остались наедине. Анна сидела очень прямо, стиснув колени, пальцы ее потирали на клеёнке какой-то узор. Кир встал, прошелся, нервничая, туда и обратно, остановился за ее спиной. Помедлив, она поднялась.

Он не был ни бывалым пацаном, ни робким юнцом, но идя сейчас вслед за ней, струхнул, как младенец. Было тихо, точно в колодце, сердце его колотилось. Он не понял, как она разделась, что-то вверх, что-то вниз и забелела вся сразу…

…Учебник залежался обложкой вверх. Кир встряхнулся. Кулаки его задубели в карманах. Откачнувшись от стены, прошелся по квартире, прислонился лбом к холодному стеклу. Так. Эта Анечка… ее нежность… и … доверие, что ли. Кажется, он не оплошал.

…В одиннадцатом часу все собрались к чаю. Наливали из побитого алюминиевого чайника, никакой еды уже не оставалось. Анна исчезла. Кира не замечали, он поспешил свалить.

Так. И как теперь быть? Так. Значит, к одиннадцати часам она тоже была дома, тоже приняла душ и легла в постель, пай-девочка. А завтра, как и он, сядет за парту. Он убежден, что она школьница! А вечером… Так.

Подергивая рыжеватое кольцо волос, он вновь прошагал из комнаты в кухню и обратно. Собственно, почему бы и нет?.. это ее личное дело. В ней какая-то тайна. Почему бы, собственно, и нет? Вольному воля.

Так. Что же до него самого… он поднял стул и беззвучно поставил на место… его там больше не увидят. Он не шестерка, и свои решения принимает сам. И пока не проветрятся его мозги, он метнется в бассейн на байке или рогатом.

И точка.

Кир полистал учебник, нашел страницу.

"Время, которое отсчитывает покоящийся наблюдатель, отличается от времени, которое отсчитывает наблюдатель движущийся…" Лицо его менялось, он хмурился и дважды пробегал одну и ту же строчку.